Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 98

Махно сделал паузу, наблюдая, как вытягиваются лица по мере осознания перевода. Затем он резко двинул обеими руками вниз, словно закрывая невидимый занавес:

— Это есть первый шаг к тому, господа, чтобы мои конники жарили в том камине мясо, срезанное с ваших жирных плеч, а на теплых боках камина сушили портянки. Представьте хорошенько сию картину, вдохните запах! Вы создаете не мир, вы закладываете под Европу мину замедленного действия, сроком на поколение. В уставе Лиги Наций не оговорены меры принуждения к нарушителям. Следовательно, устав представляет собой очередную бесполезную благоглупость. Никакого мира Лига Наций не обеспечит, оставаясь бессильной говорильней. В сем, господа, со мной согласен и уважаемый вами всеми маршал фрацузского государства месье Фош, как известно из его же публичных выступлений и статей.

Теперь в зале не спал уже никто.

— …И, едва вырастет новое поколение мальчишек, не знавших мерзкого холода штыка под сердцем, вы снова поведете их на пулеметы! Вот что я читаю в статьях вашего грязного договора, где вы передаете земли от одного короля к другому, вовсе не заботясь об интересах жителей передаваемых земель!

В зале поднялся шум. На конференции всякий тянул одеяло на себя — за счет, понятное дело, ближнего своего. И македонцы обвиняли соседей по Балканам с не меньшей яростью, и румынская королева терзала Болгарию за регион Банат, и в схватке за Принцевы Острова звучали обвинения куда более грозные…

Но никто до сих пор не критиковал саму основу мирового порядка: общую конференцию, на которой спорные вопросы решались бы без войны!

— Истинное открытие господина Маркса состоит не в том, что у коммунистов жены общие, — Махно снова усмехнулся, а корреспондент за яшмовым драгоценным столиком, роняя слюну, зацарапал в блокноте: «Знаменитый анархист с трибуны Версаля провозглашает: у коммунистов жены общие! Подлинные слова Нестора Махно!»

— … Истинное открытие Маркса состоит в том, что новые производительные силы неизбежно создают новые общественные отношения. Так стальная хватка феодалов на горле планеты была побеждена не менее стальной пятой буржуазии, когда мануфактуры с разделением труда вытеснили цеховую систему мастеров-единоличников. Сегодня мы на пороге нового мира. Уже и мануфактуры на пороге смены, уже наука приготовляет вместо них механизированые заводы и безлюдные шахты! Новые принципы производства, неудержимое развитие техники, обеспечат все наши материальные потребности. Зачем тогда нам вся система принуждения к труду? Зачем тогда нам само понятие государства?

Оратор снова сделал паузу. В отличие от всех, гладко и красиво выступающих здесь доселе, Махно ничего не просил — ни для себя, ни для республики. Не полагался ни на чью милость, не обещал… Как будто бы он понимал, что истинные решения давно приняты, что помпезное всеобщее собрание — фикция, что зря огромная Бразилия обижается: от нее взяли меньше делегатов, чем от маленькой Португалии. Решают все равно не делегаты; но Махно впервые и нагло сказал об этом вслух, и неприметный полковник Хауз, направляющий в те годы изрядную часть американской политики, покачал головой не то в осуждении, не то в понимании.

— Сделайте шаг навстречу вашим собственным народам, и вам не придется висеть на фонарях в результате неизбежной революции! Со страхом вы глядите на страны, где революция победила — но продолжаете все так же угнетать собственный пролетариат, и проект Версальского Договора, и устав Лиги Наций не предлагают никаких мер по исправлению ситуации. Следовательно, вас ничто не спасет! Готовьте камины, запасайте дрова. Мы придем!

Махно засмеялся коротко, жутко; перескочили по напряженным лицам красные, красные, красные отблески заходящего солнца.

— Вы бессчетно вливаете средства в Муссолини и ведете пропаганду фашизма в Германии, Австрии, Франции, Скандинавии. Взращивая себе волкодава, вы позабыли, что цепь ваша не удержит и болонку! Едва мир выполз из Первой Мировой Войны, как вы уже закладываете семена Второй, раздавая деньги всякой вооруженной сволочи, размножая по всей земле бандитов и живущих войной шакалов! Усмирить же бандита можно единственным способом — крепко побив его. Мы, малые периферийные государства, заявляем. Либо вы устроите мир с учетом наших требований…

В протянутую руку оратора Сашко вложил папку с теми самыми документами на отличной бумаге, и папку эту Махно высоко поднял над головой, и столь же синхронно, в жуткой тишине, в красном свете заката, красные обложки подняли над собой чинные немцы, бритые наголо туркмены, пшеничноусые белорусы, загорелые украинцы, сверкающие глазами горцы Закавказья, прокаленные солнцем персы, белозубые кубанцы, черногубые шахтеры, черночубые венгры…

— Либо мы сами возьмем все, что нам нужно!

Сдержанное возмущение «приличных джентльменов» потонуло в аплодисментах советских представителей. Казалось, жесть в ладонях мнут: сила оваций росла и росла. Махно стоял, уже опустив красную папку с договорами. Наконец, воцарилась краткая тишина. И, прежде, чем кто-либо успел подскочить, выкрикнуть, вцепиться, королева Румынии произнесла, словно бы про себя:

— А ничего парень.

Тут все, заготовившие уже хлесткие возражения, так и поперхнулись на полуслове. Неужели все любовные истории, приписываемые Марии Эдинбургской — правда?

— Вы, пани, тоже хорошо выглядите, — вежливо сказал Махно. — Постарайтесь не попасть моей сотне под горячую руку.

В наступившей мертвой тишине корреспондент, опять роняя слюну, лихорадочно погнал грифель по странице блокнота: «Махно делает комплименты королеве Румынии. Запретная любовь принцессы и анархиста! Новая история Ромео и Джульетты! Сословные барьеры рухнули под натиском нового века!»

И Сашко Лепетченко, простой, как грабли, пробормотал:

— Батько, вы шо? Сейчас как распишут нас во всех газетах, то Настя вас и до хаты не пустит! Хоть здесь жить оставайся!

А главный идеолог Аршинов — молодой, стройный, но навидавшийся в зимней войне такого, что поседел раньше, чем начал было лысеть — уронил только:

— П**дец… — чем опять оборвал на полуслове забормотавших по всему залу переводчиков.

После такого, разумеется, о продолжении заседания никто не заговаривал.

— … Да и не пустят уже вас на заседание, после выступления настолько неуважительного к самому духу мирной конференции. Надо же, предсказывать новую Мировую Войну! Но у меня к вам другое дело. Мой и ваш общий знакомый… Увы, не могу назвать его ни другом, ни даже союзником… Он говорит: гешефт можно делать не только с друзьями.

Махно косился на гостя краем глаза, больше смотрел в распахнутое по случаю лета окно. За окном красивый город, милый, для жилья удобный. Трамваи повсюду, множество уличных кафе, превосходные булки, отменный кофе — и дешево, даже сейчас, после изглодавшей Европу войны. Красные черепичные крыши, аккуратная каменная кладка, решеточки с водостоками; а некогда ходить и разглядывать. Все должность да дела Республики, а быть человеком, быть собой — четверть часа, пока ждешь прибытия очередного важного переговорщика.

Вот приехать к Насте домой, и что рассказывать? Черчилля видел? Видывали мы лилипутов и покрупнее, как говорил все тот же Корабельщик.

Черчилль сопел, щурился на дешевое красное вино, беззаботно играющее в стакане тонкого стекла. Ощущал под ложечкой привычную уже тяжесть и слабый покамест шум в ушах; нет, положим до приступа «грудной жабы» далеко еще, но, наверное, стоит уже сегодня навестить медика. Только не сушеного стерильного американца. Лучше пусть найдут француза, жизнерадостного лысого толстяка, уж он-то не станет читать проповеди о грехе чревоугодия.

Вошедший Сашко Лепетченко увидал словно бы картину, вырезанную, выхваченную из времени черной рамой окна и замершую, словно на фотокарточке. Слева худой, задумавшийся Батько. Справа толстый буржуй, вон и котелок его на столе, ближе ко входу. А чуть подальше от входа, точно посреди застиранной серой скатерти, на незримой линии между переговорщиками, на фоне синего-синего, яркого-яркого неба — красное вино в двух невесомых, прозрачных до невидимости стаканах. Прочую обстановку против света и вовсе не разобрать. Вон, второй буржуй-переводчик совсем потерялся в размытой синеве из окна.