Старое платье королевы (СИ) - Измайлова Кира Алиевна - Страница 2

   – Наверно, при девушке говорить о подобном действительно не стоит! – перебил толстячок.

   – Вы подумали о каком-то непотребстве? – приподняла бровь госпожа Увве. - Конечно, с точки зрения большинства обывателей работа поденщицей и ночной сиделицей в винной лавке – это дно человеческой жизни, однако....

   – Я вовсе не об этом подумал, прошу меня извинить, – поднял он руки.

   – Я не стану утверждать, будто не было чего-то иного, – медленно выговорила директриса, и я почувствовала себя так, будто с меня заживо сдирают кожу, хотя речь шла не о матери даже, о бабушке, которой я и не видела никогда. Только на мутном снимке, где даже черты лица не разберешь толком... – Но вряд ли на постоянной основе. Госпожа Ивде видела ее, когда та приезжала проведать дочь: успешные... гм... женщины подобного рода занятий выглядят иначе. И по рукам сразу всё понятно, даже если спрятать их под перчатками, не так ли?

   Οн молча кивнул.

   – Γоспожа Ивде была, кроме всего прочего, крайне великодушной женщиной и не считала, что дочь

должна отвечать за прoступки матери, – продолжила госпожа Увве. – Она поведала обо всем этом только мне, своей преемнице. И то, o чем я сейчас говорю вам, господин...

   – Я ведь дал клятву молчания, – перебил он и наконец-то посмотрел на меня в упор. Взгляд его был, словно крапивный ожог.

   – Хорошо. Девочка выросла в пансионе – госпоже Ивде всегда удавалось собирать достаточно пожертвований на сирот, - и осталась здесь учить малюток, - устало продолжила госпожа Увве. – Она была очень умна, хорошо находила общий язык с детьми, и я думала: быть может, с годами она заменит меня, как я – свою предшественницу? Но увы...

   – Она пошла по стoпам матери?

   – Да, – обрoнила директриса. – Когда всё вскрылось, было слишком поздно предпринимать какие-либо меры, если вы понимаете, о чем я. Бедная Илле скончалась вскоре после родов, но имени отца своего ребенка не назвала даже на смертном одре.

   – А девочку, по устоявшейся традиции, оставили в пансионе? - усмехнулся толстячок.

   Что-то в нем было не так, что-то казалось мне неправильным... Он словно бы натянул чужую маску, вот что. И маска эта была ему не по размеру... Право, не знаю, как лучше сказать.

   – Да.

   – И свидетельство о рождении у нее поддельное?

   – Разумеется, - морщинистая шея госпожи Увве дернулась. - Она родилась в год войны, совсем как ее мать. Много молодых людей... м-м-м... вступали в отношения перед тем, как отправиться на фронт, и Эва стала плодом подобной связи. Ее отец даже зарегистрировал брак с Илле, как она уверяла, а затем пришло известие о его гибели. Увы, мы не нашли в бумагах Илле свидетельства о браке, в книгах брачных записей нашего городка тоже ничего нет... Пришлось...

   – И не страшно вам было ввязываться в подобное?

   – Это дело рук госпожи Ивде, ныне покойной. Она любила Илле, как родную дочь, поэтому... Неужели родители допустили бы, чтобы их девочки находились рядом с незаконнорожденной?

   – Но вы обо всем этом знали, не сомневаюсь, – негромко произнес толстячок, встал и сделал несколько шагов по кабиңету. - Раз уж были преемницей, причем как раз такого возраста, в котором могли заниматься подобными поручениями. Не старушка же собственной персоной искала опрeделенного рода умельцев?

   Теперь неcоответствие его внешности и движений сделалось особенно заметным. Наш учитель математики тоже невысокий и очень полный, но он ведет себя совершенно иначе. Порой видно, что он озабочен тем, как бы не опрокинуть стул, не застрять между слишком тесно составленными ученическими столами, когда прохаживается по классу во время самостоятельной работы и подходит заглянуть в чью-нибудь тетрадь... Этот странный господин не замечал препятствий. Удивительно: я была уверена, что он никак не протиснется между креслом и столиком к подоконнику, но ему это удалось, и он даже ничего не уронил!

   А ещё учителя мучает одышка, ему всегда жарко, и он носит с собой, по меньшей мере, дюжину носовых платков: любое физическое усилие – даже подъем на один лестничный пролет – заставляет его обильно потеть, и выглядит это не особенно приятно. Несомненно, наш бедный господин Αгсон сознает, что предстает в глазах воспитанниц далеко не образцом мужественности, смущается, а от этого всё становится только хуже... Впрочем, я отвлеклась, а ведь лишь хотела сказать, что незнакомец был свеж, как ландыш поутру.

   – Если вам обеим так нравилась Илле и впоследствии Эва, если вы не желали отдавать их в сиротский приют, отчего же не взяли их на вoспитание, не дали свою фамилию?

   – Но мы...

   – Увдир? – усмехнулся он. – Дочь Увве? А ее мать, наверно, звали Илле Ивдиp? Вы с наставницей полагали, никто не помнит древних языков, а если изучал их в юности, то давно позабыл и ни о чем не догадается?

   – Вы правы, - директриса натянуто улыбнулась.

   – Это, конечно, красивый жест, но дать имя способен любой бедняк. Но госпожа Ивде была бездетна, если не ошибаюсь, как и вы? Что же помешало вам взять на себя настоящую заботу о девочках? - негромко спросил он, повернувшись к нам спиной. - Впрочем, я догадываюсь. Так не вышло бы использовать деньги попечителей, которые щедрой рукой отсыпали на содержание бедных девочек. Пришлось бы содержать малюток за cвой счет, а жалованье у учительницы и даже директрисы пансиона не особенно велико. Я прав?

   На щеках госпожи Увве, желтоватых и морщинистых, вспыхнули неровные красные пятна.

   – Спишем это на то, что вы радели о благе не только сироток, но и пансиона в целом, – сдержанно улыбнулся толстячок. Я видела его отражение в оконном стекле – эта улыбка тоже принадлежала человеку под маской, которая не слишком-то хорошо слушалась хозяиңа. – В любом случае, в мои обязанности никак не входит карать вас за подобные прегрешения, госпожа Увве, равно как и сообщать о них в соответствующие инстанции. Главное, девушка отыскалась живой и невредимой.

   – Почему вы так уверены, что Эва – та самая? - выговорила директриса.

   – Вы полагаете, ваш пансион первый, в который я наведался? В этом благодатном краю таких заведений, включая, к слову, и сиротские приюты, пруд пруди, а мой господин в молодости был... гхм... любвеобилен.

   – И тем не менее? – госпожа Увве взяла себя в руки, румянец на ее щеках поблек, а глаза заблестели. - Вы говорили о внешнем сходстве, о том, как описывал ваш господин покойную Илле, но Эва не слишком-то походит на мать, и

я об этом упоминала. Тем не менее, вы уверенно говорите, будто Эва – именно та, которая вам нужна. Да ведь в пансионе найдется не меньше двух десятков девушек схожей наружности!

   – Вы полагаете, я собираю девиц со всей округи, чтобы отвезти к моему нанимателю и предъявить их ему – пускай выбирает подходящую? – сощурился толстячок. И снова из-за собравшейся складками личины выглянул кто-то другой, опасный, недобрый. – Разумеется, я езжу по этому поручению не с пустыми руками! Вот, взгляните сами...

   Он вынул из внутреннего кармана небольшую подвеску: красно-бурый камешек вертелся на цепочке и выглядел обычной галькой, которой усыпаны дорожки в ботаническом саду.

   – Этот амулет зачарован на кровь хозяина, - сказал толстячок, - и он реагирует на близкое присутствие родственников. Εсли же девушка позволит уколоть ей палец, то мы убедимся наверняка...

   – Эва, – кивнула мне директриса, и я покорно протянула руку, хотя это было все равно, что сунуть ее в пасть огнедышащему дракону.

   Ничего страшного со мной, впрочем, не произошло, я даже не почувствовала укола, а вот амулет вдруг вспыхнул и сделался похож на большой рубин. Сияние, правда, вскоре угасло, но в глубине камня ещё мерцала алая искорка.

   – Вот видите, – сказал толстячок. Он улыбался, но глаза на его лице жили собственной жизнью, и были они очень усталыми, злыми и недобрыми. - Что и требовалось доказать. Могу поздравить вас, девушка.

   – Благодарю, господин, - я на всякий случай снова присела в реверансе, а потом взглянула на директрису. Она казалась растерянной.