Дерзкие рейды (Повести) - Одинцов Александр Иванович - Страница 26

— Немцы похитрее, чем это нам помечталось. Они, может, и не только с горы, сами незамеченные, за нами следили, но и раньше? Дадим им зацепку нас обвинить, так и не нас одних к ответу притянут. Их логика примерно такая: за попыткой бегства кроется стремление любой ценой сберечь военную тайну, за вторжением к дряхлому дровоколу кроется, может быть, явочный пункт. Убийственная логика! Не нас одних избивать станут.

— Ты права, — быстро шепнула Нина. Она размышляла приблизительно о том же самом.

— Не пора ли поесть?

— Пора!

Подруги наклонились к вещмешкам, развязали. Нина вдруг спохватилась, отпрянула от мешка. Огляделась. Поблизости — по-прежнему никого. Тогда прошептала:

— Лелька, подумай-ка. Ведь эти лепешки — домашней выпечки… Подтверждение: мы задержались здесь только затем, чтобы выпросить еды.

— Правильно. Тогда давай — лишь ополовиним.

Сколько еще прошло времени?

Коричневые и красно-бурые черепицы на крыше сделались одинаково темными.

Леля и Нина примостились на краю крылечка, тесно прижавшись друг к другу.

Вдруг раздался отрывистый, пронзительный крик. Девчата от неожиданности пригнулись, как если бы за спиной прострочил автомат. А в следующий миг вскочили.

— Откуда? — едва повинующимися губами прошептала Нина. И прочла в глазах подруги тот же вопрос.

— Мне послышалось — из-под земли будто, — чуть помедлив, ответила Леля. — Из подвала, надо полагать.

Она увидела на губе подруги кровяные отметины. Хотела предупредить, чтобы та не прикусывала губы. Не успела — на крыльцо вышел жандарм!

— Баришни! Сюда!

Он посторонился, пропуская задержанных, а потом громко захлопнул дверь, грохотнул засовом.

Слегка подталкиваемые сзади жандармом, подруги протопали сапогами по кафельным плитам узкого коридора.

— Сюда! — Жандарм распахнул крайнюю слева дверь.

Подруги вошли и остановились перед обшарпанным канцелярским столом с тускло белеющей стопкой бумаги. Справа от единственного окошка — облезлый, продавленный диванчик, слева — стул с резной спинкой. Сквозь немытое окошко различим все тот же навес.

Жандарм указал на диванчик и удалился. Подругам с диванчика стал виден и флигель, расположенный ближе к воротам.

Через несколько минут в комнату вкатился кругленький человечек с узкой щеткой усиков над верхней губой. Был он во френче со следами споротых погон и в штатских брюках. Присев за стол, спросил:

— Ну, рассказывайте, как вас принудили… что заставили делать? Рекогносцировку, рейд по зафронтовому краю?… Не бойтесь, мы не злодеи. Честно во всем признаетесь — и скатертью дорога. Идите к маме и папе.

Следователь неплохо говорил по-русски. Подруги, как бы невольно вздернув брови, с наигранным недоумением смотрели, как он, с карандашом наготове, придвинул к себе стопу бумаги.

— Ну, да — принудили нас, — Леля мельком, искоса, поймала настороженный взгляд подруги. — Еще перед тем, как ваши войска заняли Смоленск, в июле. Мобилизовали рыть окопы в Подмосковье…

Она начала выкладывать все ту же, заранее подготовленную легенду.

Следователь перебил:

— В какой день убыли из Москвы?

— Не были мы там… Выгрузили нас у Можайска.

— Комсомолки?

Дверь, хорошо смазанная в шарнирах, беззвучно приотворилась. Леля мигом уловила это. Кто-то шагнул в комнату. Наверно, жандарм.

Леля развела руками:

— Что поделаешь? — Она перехватила сердитый взгляд подруги. «Не торопись возражать» — как бы говорила она. — Что поделаешь?… У нас так: если хочешь учиться, вступай в комсомол!..

— Люкс девочки! Прима! — одобрил следователь. — Нельзя напропалую выдумывать. А надо перемешивать с дозами реальности. Изложите главное: когда в рекогносцировку направлены? Какие волости, какие уезды рейдом прошли? Были с вами другие барышни?

— Мы сказали все! — упорствовала Леля.

— Бравада не спасет вас, девочки! Худо будет. Лучше своевременно признаться! Доставлю сюда вашего компаньона, коего мы схватили. Тогда каково станет?

Нине почудилось, локоть подруги чуть дрогнул. Нет, конечно же, Леля намеренно подтолкнула ее — мол, держись до конца! Наверно, Леля тоже вспоминает о странных выстрелах Самсона. Может статься, как раз его схватили?

— Передать мой запрос господам из гестапо прислать сюда захваченного! — приказал следователь жандарму.

— Его приводят в сознание, — извиняющимся тоном ответил тот. — Тюремного врача вызвали. — И вышел.

Следователь громко позвонил:

— Минна! Живо сюда!..

Когда в комнату вошла невысокого роста женщина с круглым обрюзгшим лицом, он приказал:

— Обыскать. Обследовать одежду.

Подруг увели в кладовку, заваленную немецким обмундированием. Заставили раздеться. Минна тщательно обследовала каждый шов, каждую складку. Ничего подозрительного.

— Слыхали про тайные разведчиков аусвайсы? — спросила она. — На тончайшей шелковинке — в бельевых швах?.. У вас — ничего. Полагаю, вас отпустят.

Предположение Минны не оправдалось. Подруг заперли в подвале.

— Доедим лепешки, — сказала Нина после приступа кашля. — Запас уж не понадобится.

— Только не паниковать! — отозвалась Леля.

— Думаешь, я скисла?

— Не думаю, Нинка! Просто так я, на всякий случай.

— Не скисла, но и несбыточных надежд не хочу.

Леля понизила голос до шепота:

— Несбыточных не надо, — она приумолкла как бы только затем, чтобы поскорее развязать свой мешок и достать остатки лепешки. — Но пока человек жив, он должен надеяться на лучшее.

— Отсюда не сбежишь, — вздохнула Нина. — Я слышу, поблизости потихоньку топчется кто-то.

— И я слышу. Пусть. Улик и вправду никаких. Надеюсь на здравый смысл немцев. Им выгоднее поуспокоить обширный свой тыл. Им выгоднее, чтобы мобилизованная молодежь, возвращаясь по домам, объявляла: «Немцы отпустили…» Смекаешь?

Нина прижалась к подруге:

— Лелька! Сознаюсь, и мне взбредало в голову… Вот это самое. Но гнала такую мысль. Уж больно заманчивая.

Незаметно подруги задремали. Проснулись от гулких раскатистых взрывов.

— Наши самолеты бомбят! — предположила Леля.

— Где?.. — Нина не договорила. Ее дыхание почти не чувствовалось.

Леля плотно обхватила ее руками. Согревала, как могла.

Вскоре Нина очнулась. Однако ей становилось все хуже… Легла на бок, спиной к Леле, скорчилась. И теперь уже не пыталась одолевать раздиравший грудь кашель.

Сквозь решетку тягуче сочился хилый рассвет.

Лязгнул замок, и дверь распахнулась. В подвал вошел немец. Был он в черном прорезиненном плаще. В руках держал стетоскоп.

— Подняйт больная, — приказал врач Леле и жестами объяснил, что надо поднять девушку.

Он всмотрелся в помертвевшее лицо Нины. Поднял и вновь опустил стетоскоп.

— Черт побирайт. Эта русишь кляча мы будет считайт разведчиц. Это же идиотство, мой бог. Выбросить их вон! — И ткнул пальцем в Нину и Лелю: Шнель! Шнель!

Леля помогла Нине выбраться наверх, во двор.

Подошел следователь.

— Через мост разрешено будет завтра, — проговорил он раздельно и внушительно. — Только завтра через мост! Пока попросите приюта где-нибудь. Уразумели?

— Конечно, мы понимаем, — кивнула Леля.

Переулок узкий, кривой казался нескончаемым.

— Подвал-то, Лелька, совсем такой, как… виделся мне в страшных снах.

Нина приостановилась, будто хотела сказать еще что-то. На самом же деле, чтобы совладать с опять навалившимся приступом тошнотной слабости.

Рябое, низкое небо, рваное от стрельбы зениток. Это — по нашему самолету, вновь и вновь прорезывающемуся в плотных облаках. И Нине, как эхом, донесло вдруг слова повстречавшейся женщины, отрывистые слова, которые Нина не смогла воспринять сразу: «Наверно, тот самый, что ночью сбросил две бомбы на подъезды к мосту». Нина обернулась. Женщина с двумя полными ведрами на коромысле все еще торчит посреди грязи, словно позабыв о грузе на плечах, исподлобья всматривается в небо.