Да, были люди в то время! (СИ) - "Nicols Nicolson" - Страница 77

— Не будь ты моим другом, — зло, бросал слова Остапу, — сейчас бы болтался на сосне с верёвкой на шее. — Не посмотрел бы на твое ранение. Прав был я и Костецкий, когда говорили, что ум у тебя находится в мужском достоинстве, им ты только и думаешь. Ты погубил роту солдат. Ты, в некотором смысле, связал руки всему батальону, ведь за ранеными нужен уход, их нужно возить с собой. Бросить нельзя, мы в тылу у неприятеля. Что скажешь в своё оправдание друже?

— Ошибся, признаю, такое бывает, — тихо сказал Остап. — Но французов мы побили!

— Ты идиот Калач! Не начни стрелять Ситников, всю роту бы положили французы. Кому я втолковывал? Кому я показывал, как надо воевать? Соснам в лесу, или тебе, бестолковому? Говоришь, побили? А цена, этого какова? В общем, так Остап. С сего дня, ты больше не командир батальона, я снимаю тебя с этой должности. Соединимся с главными силами, ты напишешь рапорт о переводе в другую армию, вот там и воюй, раз ума нет.

— Вот так сразу, друга с должности снимаешь? Не много ли на себя взял генерал? Есть люди и повыше тебя чинами!

— Твое высказывание воспринимаю, как следствие ранения, и лишний раз убеждаюсь, что ты действительно идиот. Ты только что пытался совершить воинское преступление, не подчинившись воле начальника штаба армии. За это Остап, в боевой обстановке я могу тебе просто пристрелить.

— Так стреляй, воспользуйся моим ранением! — начал кричать Калач. — Мне ничего не страшно, я смерти в глаза смотрю постоянно в отличие от тебя. Ты только командуешь, а уже забыл, как в руках шпагу держать!

— Дураком ты был в корпусе, дураком и остался. Жаль. Да будет тебе известно, а тебе это известно мой друг, что когда ты задирал подол своей возлюбленной под Москвой, я в рядах войск славного генералиссимуса Суворова дрался с французами. Не я смерти в глаза смотрел, а она, костлявая хотела в мои заглянуть. Выжил и выживаю на войне, потому что думаю, о себе, о своих солдатах, о своей семье. Я надеялся, что в Крыму, ты чему-то у меня научился. Выходит, ошибся, в твоей голове гулял тогда, и сейчас гуляет ветер. Знания, как-то ненароком зацепились за одну извилину, да и та корнями уходит в твою штанину. Поправишься, будешь пока заниматься обозом, на это, надеюсь, у тебя мозгов хватит.

Очень неприятный осадок на душе остался от разговора с другом. А остался ли я для него другом? Может Остап затаит злобу на слова мои обидные, да и подлость совершит, ведь не дружит, оказывается он с головой. Ладно, поживём, увидим.

Новым командиром батальона назначил капитана Вихрова Павла Артемьевича, я его ещё прапорщиком в шестом егерском полку принимал.

У посёлка Сморгонь, мы, наш батальон и два присоединившихся, настигли французов. Разведка доложила, что численность неприятеля, составляет около двух полков пехоты и сорок пушек. Дали французам возможность устроится на ночлег, развести костры. Отличные ориентиры для стрельбы. Из ста орудий пожелали неприятелю доброй ночи.

В лагере врага творился кромешный ад. Все что могло гореть, горело, что могло взрываться, взрывалось. Полностью деморализованные и ужасно напуганные солдаты, не обращали внимания на команды офицеров, метались по биваку в поисках спасения. А спастись было невозможно, мины и снаряды мы отпускали щедрой рукой, весь лагерь накрыли полностью. Когда какое-либо шевеление во вражеском лагере прекратилось, на проверку отправил две роты. Приказал собирать только живых французов, раненые нам не нужны. Также распорядился взорвать все французские пушки, нельзя их оставлять в исправном состоянии. Брать с собой бессмысленно, свои орудия имеются.

Капитан Вихров, с момента назначения на должность, стал моей тенью, ни на шаг не отступал, все мои распоряжения записывал в блокнот, зарисовывал расстановку сил и средств. Задавал такое множество вопросов, что иногда хотелось ему кляп в рот вставить. Это я так бурчу, а если честно, то рвение Вихрова мне импонировало. Капитан хочет научиться по-настоящему, постараюсь помочь.

Итог налёта меня удовлетворил, но не полностью. Объясню почему. Поутру казаки наловили и согнали в табун примерно две сотни здоровых лошадей, в основном тяговых. Запрягать их не было во что, телеги мы разнесли в щепу и пожгли минами. Получается, коней можно только вьючить, а значит, что-то из трофеев придётся бросить, а не хочется. Одно утешало, что брошенное имущество подберут наши крестьяне. Плюс ко всему трудности с захоронением погибших врагов. Пленных, способных рыть могилы едва две сотни собрали, а закопать нужно тысячи три. Наверное, надо предлагать французам заранее отрывать себе места упокоения, чтобы я своих солдат не привлекал к этим работам. Это у меня такой чёрный юмор.

Пока возились с захоронением врага и проводили в порядок вооружение, пожаловали местные партизаны, под предводительством отставного поручика Александра Мефодиевича Липеня. Крепкий, под пятьдесят лет, подтянутый мужчина, по-молодецки подскочил на лошади к моему импровизированному штабу, и доложил о прибытии в моё распоряжение. Удивил меня поручик докладом. В ходе беседы выяснилось, что он уже имел дело с батальонами нашей армии, и ему рекомендовали по всем вопросам обращаться к генералу Головко. Поэтому Липеня искал со мной встречи.

— Я, ваше высокопревосходительство, — стоя по стойке «смирно», докладывал Александр Мефодиевич, — здешний уроженец и житель. — Как вышел в отставку, так и поселился в имении, лишь изредка посещал соседей. Но смею вас заверить, все места, почитай на сто вёрст в окрест знаю, как свой дом. Любая, даже неприметная лесная тропинка, мне ведома. Когда супостат подошёл к нашим землям, я увёл всех крестьян в леса. Собрал добрую дружину, и начал изводить со свету неприятеля. А потом повстречал ваших командиров. Ой, и ловко же они стреляют из чудных пушек, от французов только пух и перья летят. Но я не о том хотел сказать. Прошу зачислить меня временно на службу, раз такая тяжкая година Отечеству моему выпала. В штыки ходить я уже не способен, а вести разведку мне ещё сподручно.

— Александр Мефодиевич, мы совершаем подчас очень долгие переходы, не взирая, на погодные условия. Вам не будет это в тягость?

— Я солдат старой закалки, сдюжу. Тут я с вашими командирами разговаривал ранее, карты рисованные смотрел. Умный человек их составлял, но не все удобные для маневра войск дороги в тех картах обозначены. Можно другими путями обходить французов, и неожиданно, в удобных местах наносить поражение. Готов с моим отрядом стать в авангарде разведки. У вас, я смотрю, казаки этим промышляют?

— Есаул Жмудин у меня начальствует над разведкой. Под его начало пойдёте?

— Конечно, пойду. Для общего дела стараться буду.

— В таком случае у меня к вам просьба. Нужно разведать удобные подступы к городу Борисову. Выяснить какие силы там находятся, и можно ли атаковать их нашими батальонами?

— Доброе дело задумали ваше высокопревосходительство. В Борисове два крупных моста через Березину, по ним, поди же ты, идут французские обозы днём и ночью. Если мосты порушить, то поставка провианта и оружия в армии неприятеля прекратиться. А если ударить с двух сторон, я имею ввиду, вы с западного берега, а ваши другие командиры, с восточного. Тогда можно захватить огромные вражеские запасы. От Борисова на юг простираются непролазные чащобы, там, на время, до лучших времён, укрыть все.

— В таком случае отправляйтесь со Жмудиным на разведку. Просьба быть осторожными, чтобы не спугнуть добычу. Мы будем двигаться за вами следом, но не быстро. Жду от вас хороших вестей.

Четыре дня, сойдя с главного тракта, мы лесами пробирались к Борисову. Проводниками у нас были люди Липеня, без них пройти скрытно было бы очень сложно, я бы сказал невозможно. Пока Липеня и Жмудин занимались Борисовым, я отправил десяток казаков на восточный берег, с целью установления связи с батальонами нашей армии. Планировал к Борисову стянуть, примерно десяток подразделений. Кто его знает, какими силами прикрывается этот важный пункт?