Воевали мы честно (История 31-го Отдельного Гвардейского тяжелого танкового полка прорыва. 1942-1945 - Колбасов Николай Петрович - Страница 1

ПРЕДИСЛОВИЕ

Великая Отечественная война. Ленинградский фронт. 31-й Отдельный гвардейский тяжелый танковый полк прорыва. 21 боевая машина. Штаб, танкисты, связисты, взвод автоматчиков, ремонтники, кухня, медчасть, кинопередвижка, полевая почта.

Небольшая боевая семья, в которой все друг друга знают. В каждом бою, в каждой операции эта семья кого-то теряет. Экипажи за три года боев полностью сменились пять раз.

Перед вами — уникальные воспоминания начальника радиостанции 31-го тяжелого танкового полка прорыва. Николай Петрович Колбасов мальчишкой приехал в Ленинград, застал мирную городскую жизнь тридцатых годов, пережил первую блокадную зиму, окончил курсы радистов и прошел с 31-м полком весь его боевой путь, от операции «Искра» до капитуляции немцев в Курляндии.

Рассказ Николая Петровича — памятник целой эпохе, которая по-прежнему волнует умы и сердца своим величием, трагизмом и героизмом. Эта книга — дань памяти бойцам 31-го тяжелого танкового полка прорыва и всем танкистам Ленинградского фронта, прошедшим Великую Отечественную войну. Это живое и доброе русское слово о героях-однополчанах — от последнего ветерана полка.

Баир Иринчеев

Родился я 17 мая 1924 года в деревне Филевка Ашевского района Калининской, ныне Тверской области. Перед войной район вошел во вновь образованную Великолукскую область. После войны она была ликвидирована, а район был передан в Псковскую область.

Деревня Филевка раскинулась на высоком пригорке в холмистой местности. За деревней были разбросаны поля еще не охваченных коллективизацией крестьян. За полями, под крутым обрывом текла небольшая речка. На противоположном берегу — деревня Каменка. Туда можно было попасть по лаве. Лавой называли узенький из двух бревен с небольшими перилами мостик, переброшенный через речку.

Справа, за махоньким ручейком, где летом вода еле-еле покрывала наши детские ступни, находились деревни Заборье и Симаниха. На окраине Симанихи, на высоком холме находилось большое кладбище. Там хоронили усопших со всех окрестных деревень. За Симанихой — большое село Ашево, районный центр с церковью и торговыми дворами.

Однажды в воскресение мы с отцом пошли в Ашево. Был какой-то престольный праздник. Когда мы входили в село, раздался колокольный звон. Это было что-то сказочное. Заливались мелкие колокола, им вторили более крупные, и изредка громыхали большие, басистые. Иногда по радио и телевизору передают запись колокольных звонов, но такого красивого перезвона, как тогда, я больше не слышал.

Наша семья считалась крестьянской. Отец, Петр Степанович, 1901 года рождения, работал кочегаром в селе Гора на местном спиртоводочном заводе. Мать, Прасковья Петровна, 1900 года рождения, и дед, Степан Антонович, занимались сельским хозяйством на своем наделе — печине.

У деда в свое время была большая семья. Три сына и три дочери. Старший сын Григорий погиб на русско-турецкой войне под городом Плевна.

Сын Иван был крестьянином. Его жена Дарья Ивановна занималась мелкой торговлей. Привозила из Ленинграда разную парфюмерию и галантерею и продавала в деревнях. У них было трое детей. Степан погиб в 1941 году на фронте. Ваня еще до войны застрелился из самопала от несчастливой любви. Анна неудачно вышла замуж и одна растила сына.

Дочь Анастасия вместе с мужем Николаем Каменским жили рядом с нами. У них было две дочки.

Дочь Пелагея вышла замуж в деревню Княжево, откуда и пошла ее фамилия — Княжевская. Муж у нее умер рано. Она одна вырастила двоих детей, Анатолия и Марию. Анатолий погиб на фронте.

Дочь Марфа Степановна вышла замуж за чекиста Ивана Абалина. Они жили в Казахстане, в Джамбуле и Уральске. После войны вернулись с сыном Геннадием в Ленинград.

Ко времени моего рождения все дети деда жили отдельно, своими семьями. Дед Степан остался с младшим сыном, моим отцом Петром.

Незадолго до моего рождения сгорел наш дом, и я помню уже новый, довольно хороший дом, правда, не совсем законченный. Он стоял на краю деревни по дороге в Гору. Рядом была сгоревшая ветряная мельница, от которой остались одни огромные жернова из шершавого камня. Сын Дарьи Ивановны Ваня иногда приносил стеклянный бисер, и мы на жерновах разбивали его камнями.

Перед домом был палисадник с красивыми цветами. Особенно выделялись георгины. Их в деревне, кажется, больше ни у кого не было. В углу палисадника, у ворот, рос молодой клен. Посреди участка был небольшой круглый пруд, метра четыре в диаметре. В саду несколько молодых яблонь.

В Горе когда-то было помещичье хозяйство. Еще дед моего деда работал там у помещика, изготовляя колбасы, за что и получил прозвище «дед Колбас». Отсюда и пошла наша фамилия — Колбасовы.

Вскоре отец стал на зиму уезжать на заработки в Ленинград. Я рано научился читать и писать и уже в четыре года сочинял отцу письма. Как говорила Марфа Степановна, писал: «Папа, пришли ныны», что означало — «Папа, пришли гармонь». В деревне было много гармонистов. Имелся свой мастер-гармонщик, делавший хорошие голосистые гармони. Его семью так и звали — Гармонщиковы.

Помню свои первые книжки. Одна была про охотника. На картинках был изображен охотник в каком-то тирольском костюме. Другая книжка была про пожарных.

Местность вокруг деревни была красивая, особенно около речки. Леса не было, но имелся небольшой низкорослый лесок, называемый выгородкой. Осенью там собирали грибы. Разноцветные сыроежки у нас назывались горянками.

В речке было много рыбы. В ручейке около Заборья мы ловили мальков, а из реки отец часто приносил крупную рыбу: судаков, налимов, лещей. Однажды зимой после подледного лова он принес и высыпал на стол гору мороженых окуней. Я брал их и как холодными камнями стучал по столу.

Время от времени на спиртоводочном заводе производились сбросы в реку отходов производства — барды. Это был прекрасный корм для скота, особенно для свиней, хотя и хмельной. Когда барды накапливались излишки, ее сбрасывали в реку и этим травили рыбу.

Как-то по деревне разнесся шум. Народ с криком бежал к реке. По ней кверху животами плыла рыба, в основном крупная. Воды не было видно — все было забито дохлой рыбой.

Как-то ранней весной, только успел сойти снег, мы, ребятишки, побежали босиком на луг около Симанихи. У кого-то оказались спички. Подожгли сухую траву. Огонь побежал по лугу. Мы очень испугались, но все же своими рубашонками смогли сбить огонь.

Однажды мама послала меня к дяде Ване за сметаной. По дороге на меня напал гусь и начал клевать в спину. Хорошо, кто-то из взрослых помог отбиться. Долго после этого я говорил: «Гуся-кака».

В пруду, для корма скоту, мочили хряпу — ботву растений, траву. На жерди, перекинутой через пруд, лежала доска. Мне было года три, когда я, воспользовавшись тем, что мать пошла к соседям, забрался на доску и стал макать палкой хряпу в воду. Доска качнулась, и я свалился в пруд. Каким образом выкарабкался, не знаю, но вылез и, весь мокрый, облепленный травой, с плачем побежал к дому. Какая-то женщина крикнула: «Проса, твой Коля утонул!». Мать чуть не умерла. И, уже увидев меня целым и невредимым, долго еще не могла успокоиться.

Напротив нашего дома, у соседа Тимы, в саду рос огромный дуб. На его вершине было прибито колесо от телеги, на котором аисты свили гнездо. Зимой, во время большого поста, когда мы с братом просили дать нам молока, мама, указывая на гнездо, говорила: «Нет молочка. Оно унесено вон на то дерево».