Второе рождение (СИ) - Деревянко Юрий - Страница 1

Глава 1.

Сначала был неясный свет. Потом он начал разделяться на свет и тени. Потом одна из теней пошевелилась и заговорила мужским голосом. Медленно и с расстановкой, но слова доходили будто издалека и звучали неясно:

— Как ты себя чувствуешь?

— Кто вы? — свой голос показался чужим.

— Хирург.

— Я в больнице?

— Ты помнишь, что произошло?

Пошевелиться не удалось. Удалось только закрыть глаза и подумать. Жар. Языки пламени. Горящая дверь. Потом пламя перекинулось на залитый маслом пол. Последнее, что удалось вспомнить — страшная боль, когда начали плавиться штаны. Не открывая глаз, спросила:

— Я… Я обгорела?

— Да. Слишком сильно.

— Я стану уродливой?

— Этого я не допущу.

Кажется — в голосе послышалась улыбка. Снова открыла глаза и попыталась разобрать лицо доктора. Но пока это только тень. Странная тень из цветных пятен.

— А почему я не могу пошевелиться? Вы что-то мне вкололи?

— Всему своё время, девочка. Пока тебе лучше не шевелиться.

— Но… я ведь буду ходить?

— Обязательно. Ходить, и смотреть на этот мир, и улыбаться. Тебе снова придётся научиться всему.

— Всему? — свой-чужой голос выдал испуганными нотками.

— Да, всему. Иначе наши труды пропадут напрасно. А пока постарайся побольше смотреть. Я пришлю тебе специалиста — он поможет тебе поскорее восстановить зрение. Ты ведь не подведёшь нас?

Голос доктора с надеждой улыбается. Хочется улыбнуться в ответ, но губы тоже словно чужие.

— Я буду стараться.

— Вот и умница.

Тень удаляется и тут же появляется другая. Судя по голосу — женщина, которая с места строго спрашивает:

— Опиши, что ты видишь?

* * *

Трудно понять — сколько прошло времени. Специалисты приходят и уходят. Задают вопросы, заставляют выполнять задания. Поначалу задания кажутся глупыми. Но тени становятся лицами, голоса звучат всё яснее. Окна в палате нет — и ночь настаёт тогда, когда уходят все. И тогда можно отдохнуть. В это время лучше заставить себя заснуть. Потому что иначе в голову начинают лезть мысли. О своём прошлом. О наверняка пропавшем телефоне, в котором были контакты знакомых. И как их теперь восстанавливать — непонятно. Об оплате за квартиру. О школьных подружках. О начальнике, обещавшем уволить в случае прогула.

Иногда что-то происходит и наступает темнота. Беззвучная темнота, в которой не слышно собственных попыток закричать. Только иногда эту темноту разрывает боль. Короткая боль в неожиданном месте, которое до этого не чувствовало ничего, когда доктор к нему прикасался. А когда вместо темноты снова приходит доктор и начинает щупать — вместо боли ощущается осторожное прикосновение. И снова хочется улыбнуться. Губы всё ещё какие-то странные, но уже можно понять — когда они улыбаются. И собственная улыбка сразу поднимает настроение. И уже не так терзает мысль: "дура, зачем ты потащилась туда за этими идиотами?" Когда главный доктор приходит в очередной раз, наружу прорывается вопрос:

— А мама знает — где я?

Доктор присаживается рядом. Он смотрит поверх сдвинутых на кончик носа очков и отвечает неуверенно:

— Не знаю, это дело полиции. А как тебя звать?

— Надежда.

— У нас есть надежда, — улыбается доктор. — А я — Виктор. Значит — победим.

— Маме пока нельзя ко мне?

— Да.

— Ну и ладно… Виктор, а я ещё долго буду так лежать?

— Пока не сможешь сама встать, — высказывает он очевидную вещь, пожав плечами.

* * *

Пока спала — перевезли в другую палату. Шторы на окне весь день открыты и теперь, если скосить взгляд, за окном видно небо. Слух уже восстановился и, когда медсестра приоткрывает окно, слышно чириканье воробьёв и шелест листьев. Но свой голос всё ещё чужой, хотя и приятнее прежнего. Тело уже чувствует всё, но по-прежнему невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой. И почему-то не получается свистеть. Зато в палате негромко играет музыкальное радио и можно подпевать. А ещё странно, что за всё время ни разу не дали поесть. Но при этом совершенно нет ни чувства голода, ни желания куда-то сбегать. Остаётся только списать это на действие каких-нибудь уколов. И однажды Виктор приходит вместе с каким-то молодым парнем.

— Привет, — говорит парень. Слышно, как он придвигает стул и садится. Виктор присаживается рядом и прикладывает руку к шее.

— Чувствуешь?

— Да.

Виктор кивает парню, сидящему где-то сбоку и предлагает:

— Попробуй повернуть голову.

От первого движения голова закружилась и всё поплыло. Показалось, что кровать переворачивается, стряхивая на пол. Пришлось закрыть глаза и замереть. Не открывая глаз, произнесла:

— Получилось.

— Умница. Теперь дело пойдёт. — улыбается Виктор, держа за руку.

Никогда не думала, что это так здорово и весело — просто лежать и осторожно вертеть головой. То вправо, то влево. А ещё теперь можно шевелить пальцами. Они немного неловкие, но слушаются. И в них можно мять тихо шуршащий мешочек. Жаль — нельзя поднять руку и посмотреть — что удаётся намять. А ещё очень хочется увидеть свою руку. Какой она стала теперь. Немного страшно от того, какой она может оказаться, но это лучше — чем совсем не знать. Хотя док ведь обещал…

* * *

Пожалуй, Надежда — самая необычная пациентка, с какой приходилось иметь дело. Поначалу прежде, чем войти к ней, приходилось долго собираться с духом. Одно дело — уникальная операция по спасению того немногого, что осталось от девушки. Удивительно, что её вообще удалось сохранить в живых. И совсем другое дело — когда она начала приходить в себя. Но человек привыкает ко всему. Её лицо уже стало казаться по-своему милым, а когда стало ясно, что труды не напрасны и она уже чувствует своё тело — пришло настоящее вдохновение. Теперь дверь к ней открывается легко, словно к старой знакомой, которую приятно видеть. Но сегодня день, который должен стать для неё особенным. Юный коллега заметно нервничает, да и самому не по себе. За дверью на обычной больничной кровати лежит она. Надежда встречает улыбкой. Как обычно — присел к ней на край и потрогал руку. Рука твёрдая. Покрытая тонкой эластичной оболочкой выглядит почти, как живая. Но пока Надежда не шевелит ей — рука холодная. Коллега присаживается за управляющий компьютер и вводит с клавиатуры команду. Теперь можно ей позволить:

— Можешь попробовать осторожно согнуть левую руку.

Рука сгибается. Надежда смотрит на неё с улыбкой и шевелит пальцами.

— Я боялась, что будет хуже, — наконец произносит она. — А вторую можно?

Коллега — похоже — заранее угадал её следующее желание и сразу жмёт ввод. И кивает. Остаётся только передать кивок Наде, и она тут же приподнимает правую.

— Виктор, а можете мне принести ниток и спицы?

— Хочешь вязать?

— Очень. Я умею… В смысле — раньше умела.

— Наденька, ты меня сейчас спасла. Я-то думал — что тебе дать для тренировки мелкой моторики.

Остаётся совсем немного. Если она сможет шевелить ногами и удерживать равновесие — это победа. Значит — операция прошла успешно и удалось соединить все нервные окончания. Сможет ли она после этого принять себя — другой вопрос. Но это уже будет работа психолога. Хотя… Сколько бы Андрей Васильевич ни имел за плечами опыта — а с таким ему точно сталкиваться не приходилось.

* * *

Лёжа вязать не очень удобно. И первые ряды пришлось начинать несколько раз. Но это не главное. Главное то, что кожа на руках выглядит как-то неестественно. Хочется надеяться, что это какие-то перчатки для защиты после ожогов, но мысли об искусственной коже не идут из головы. Где-то слышала про такую. Виктор ещё не разрешает трогать себя, но не удержалась — потрогала. Не больно, но живот подозрительно твёрдый. И ноги тоже — хотя и не напрягалась. Чтобы не думать о худшем — сосредоточилась на вязании. Шарфик уж точно пригодится, от старого едва ли что-то осталось. Утром в дверях появляется незнакомый специалист. Их было уже много, этот немного непохож на всех остальных. Присев, он представляется: