Детство в девяностых (СИ) - Стилл Оливия - Страница 4

Тем не менее, озеро стоило того. Большое, чистое, прозрачное, окружённое соснами и россыпью агатовых ягод на черничниках, оно стоило даже десяти часов ходьбы. Тем более, что ближайшая к деревне речка, мелкая и грязная, истоптанная копытами скота, что водил пастух на водопой, не шла с этим озером ни в какое сравнение.

Лариска любила петь по дороге на озеро. У неё был прекрасный слух и вокальные данные. А сколько разных песен она знала — и нашей, и зарубежной эстрады. Даша зачарованно слушала её и думала, что никогда не сможет петь, как Лариса, но не испытывала при этом ни зависти, ни унижения — в эти минуты она наслаждалась песней и искренне восхищалась своей двоюродной сестрой.

— Смотри,

Какое небо,

Небо

Меняет цве-ет…

Даша невольно задрала голову, глядя на ярко-голубое небо, подёрнутое лёгкой дымкой перистых облаков. Казалось, оно тоже зачарованно слушало Лариску. И всё, что было под куполом этого неба — и эта пыльная дорога, и золотистое ржаное поле, сбрызнутое кое-где синими искорками васильков, и далёкие тёмно-зелёные островки леса, и даже замершие в неподвижном жарком воздухе стрекозы над осокой и камышами — казалось, так и замерли, растворяясь в этом ослепительно-солнечном, безмятежном летнем деньке, и в этом девическом голосе, серебристым эхом звенящим над полями:

— Посмотри, какое лето!

Посмотри, какие дни!..

А Даша шла рядом, и, забыв обо всём, сама растворялась в песне, жадно ловя каждый звук, и всеми фибрами души вбирая в себя счастье и этого жаркого лета, и этого яркого, радостного июльского дня…

Глава 7

Впрочем, к концу пути было уже не песен. Путники еле плелись по пыльной дороге, изнемогая от жары и усталости.

— Ну, Лар, что ж ты не поёшь? — бодро спросила тётя Валя.

— Я пить хочу, — прошелестела та.

— В лесу у озера родник есть. Там и попьём, — сказал дядя Лёня, её отец, моложавый, подтянутый мужчина лет сорока. Поход, казалось, нисколько не утомил его, в отличие от его шурина, дяди Славы, что шёл красный, как рак, тяжело дыша.

— Твою дивизию! — выругался дядя Слава, споткнувшись о корягу, — Лучше б с Колюстиком на машине поехали…

— На машинах безногие пускай ездят, — отрезал дядя Лёня.

В лесу было прохладно и сумрачно. Девочки и тётя Валя шли следом за мужчинами, осторожно ступая по ковру из бурых игл, осыпавшихся со старых елей, иссохшие ветки которых так и норовили попасть в глаза. Миновав ельник, они вышли на опушку леса и, перейдя по бревну ручей, нырнули в заросли клещевины. Пройдя немного по узкой тропинке, они почувствовали влажный запах плесени и папоротника.

— Значит, родник где-то рядом, — решила Лариска.

Она не ошиблась. Вскоре они подошли к маленькой бревенчатой избушке с крестом на крыше. Внутри неё горела лампадка. На полках вдоль стен стояло множество икон, а вместо пола в избушке был колодец со святой водой.

Даша жадно принялась пить чистую, вкусную воду, с которой не может соперничать никакая газировка на свете. Напившись и налив немного воды в пластиковую бутылку, путники двинулись дальше. Идти стало немного легче, да и недалеко до озера осталось.

— Я чувствую запах озера, — сказала Лариска. — Оно близко.

— Да вот оно! — воскликнула Даша, увидев впереди голубой просвет между редеющими деревьями, откуда ветер доносил восторженные визги купающейся ребятни.

С удвоенной энергией девочки рванули вперёд, стаскивая с себя одежду на бегу. Они стремительно выбежали из леса, и их взорам открылась огромная, сверкающая на солнце водная гладь.

— Побежали купаться! Кто быстрее, — крикнула Лариска, и девочки с разбегу ринулись в воду, подняв за собой тысячи хрустальных брызг…

— О, клёво! Колесниково! — окликнули с озера, едва завидев девочек. Это были местные девчонки из ближней деревни, Сима и Фая, с которыми Даша и Лариса познакомились здесь в прошлый раз.

— Фаина, Фаина!

Фаина, Фаина, Файна-на! — радостно пела Даша, прыгая в воде у берега.

Чего только не выделывали девчонки в воде! Их трюкам позавидовал бы любой акробат. Они кидали друг друга с плеч, ныряли, кувыркались, проплывали друг у друга между ног. Накупавшись и нанырявшись до розовых слоников в глазах, девочки вылезли на берег, где их ждал скромный обед. Расстелив покрывало на траве, тётя Валя вынула из рюкзака картошку, запечённую «в мундире», молодой лук, огурцы, яйца вкрутую, чёрный хлеб. Всё это тут же было съедено с преогромным аппетитом и запито водой из родника.

Из леса раздался рёв мотоциклов. Трое парней-подростков во главе с Валеркой пришвартовались у берега.

— О! Ты как здесь? — окликнул его дядя Слава.

— Раков ловить будем, — деловито сказал Валерка.

— Да какие тут раки, с этого берега? Это вам в заводь надо, с другой стороны, — дядя Слава поднялся с покрывала, — Поехали, покажу…

— Зачем вы ловите раков? Неужели вы не понимаете, что они чистят воду в озере? Вам что, одной рыбы мало?! — неожиданно встряла Лариска.

Один из подростков притормозил и обернулся в её сторону. Даша и Лариса никогда раньше не видели здесь этого парня. Он был смуглый и темноволосый, с тонкими, южными чертами лица. Его контрастная внешность резко выделялась на фоне белобрысых и одинаково безликих деревенских пацанов. Очевидно, он был нездешний: приехал из города к кому-то из Валеркиных друзей.

— Это чё, «Гринпис», что ли? — ухмыльнулся он.

Лариска растерялась и молча стояла, глядя на него во все глаза.

— Гринпис, Гринпис! Проваливай! — пришла Даша на выручку сестре и подняла палку с земли.

Парень хмыкнул и, заведя мотоцикл, уехал вслед за товарищами. Лариска же, однако, не оценила Дашиного жеста.

— Чего ты лезешь, а? Чего ты везде лезешь?! — напустилась она на неё.

У Даши на глаза навернулись слёзы.

— Я же тебя защищала…

— Ты глупая малолетка. Общайся со своими сверстниками, ясно? Не ходи за мной!

Лариска резко развернулась и побежала к воде. Даша, размазывая кулаком слёзы по лицу, побежала следом.

— Не плыви за мной! Я же сказала!

Лариска агрессивно лягнула по воде ногой, обрызгав Даше лицо.

Плача от обиды, Даша вылезла на берег и побрела назад к покрывалу, где остались только тётя Валя и дядя Лёня. Полная тётя Валя, нагнувшись, собирала в целлофановый пакет остатки пищи; короткий ситцевый сарафан её задрался почти что до самого верха, частично обнажая круглые ягодицы и наполовину выскочившие из корсажа полные груди.

— Ух ты, какое богатство, — пробормотал дядя Лёня, запуская руку ей под сарафан.

— Лё-оня! — взвизгнула тётя Валя и засмеялась: очевидно, он её щекотал. — Ну, Лё-онь! Ну, перестань! Дети увидят, Людке доложат…

— Людка — плоскодонка: доска два соска, — презрительно бросил он.

— Что ж ты на ней тогда женился, а не на мне?.. — сказала Валя и оборвалась, заметив рядом Дашу. Она отпрянула от дяди Лёни, нервно одёргивая сарафан; лицо её пошло пунцовыми пятнами.

— Ты… Ты… — напустилась она на Дашу, и вдруг крикнула: — Чего ты тут крутишься? Что ты всё вынюхиваешь?!

— Ничего я не вынюхиваю, я шла одеваться…

— Нет, вынюхиваешь! Что, интересно, да? Интересно?! Иди давай отсюда!

Это было уже слишком. Даша развернулась и стремглав бросилась в лес.

— Даша, вернись!!! — закричала ей вслед тётя Валя.

Но она была уже далеко.

Глава 8

Даша брела по лесу, сама не зная, куда, и плакала в голос. Несправедливая обида, полученная ни за что ни про что сразу от двух человек, клокотала внутри неё. Что она сделала Лариске, что та вдруг взяла и прогнала её, как собачонку? Почему тётя Валя так на неё окрысилась? За что её все так не любят, обижают, гонят? Даша вспомнила, что и мать Лариски тётя Люда, старшая сестра мамы и Вали, тоже не любит её, и постоянно к ней придирается. Как многие до глубины души обиженные дети, Даша начала распалять себя, перебирая в уме не только свежие обиды, полученные только что на озере, но и давнишние. Вспомнила Даша, как год назад Валерка и Лариска схватили её за руки-за ноги и бросили в яму с крапивой. Как тётя Люда кричала потом на неё, что она «заварза», потому что футболка и шорты испачкались в этой яме, а Лариске и Валерке за их хулиганство не было ровным счётом ничего. Вспомнила она и то, как тётя Люда кричала на её маму из-за какой-то сковородки, а та сидела и плакала, склонившись над тарелкой с пшённой кашей, и слёзы её капали на эту пшённую кашу, а Даша тоже плакала, потому что ничего не могла сделать против этой несправедливости. Вспоминая всё это, Даша шла и рыдала ещё горше, ревела навзрыд.