Записки Черного охотника - Точинов Виктор Павлович - Страница 10

Он ускорился, сопровождая каждое движение легким негромким стоном, а потом, когда их тела слились окончательно, став единым целым, – застонал во весь голос, громко, облегченно и торжествующе, чувствуя, что взлетает куда-то высоко-высоко, в предгорние выси, и она взлетает вместе с ним…

Потом он дышал глубоко и шумно, хватая воздух широко раскрытым ртом, не в силах сразу опуститься с небес на землю.

Потом все же опустился.

И сразу же, чтобы не успеть передумать, перерезал Мэриан горло.

Он свежевал ее, с трудом удерживаясь от рыданий, на глаза наворачивались слезы, и кровь на руках мешала их отереть.

Потом, когда отделял голову, не выдержал и слезы потекли по щекам. Стало легче, сразу стало легче, боль утраты постепенно сменялась чистой и светлой печалью.

Голову он поставил в шалаше, чтобы еще хоть какое-то время Мэриан побыла рядом с ним, чтобы можно было в последний раз окунуться в бездонные колодцы ее глаз…

Но глаза быстро стали мертвыми и мутными, он понял, что Мэриан уже не здесь, а где-то далеко, и незачем приманивать в шалаш мух разлагающейся плотью.

Он зашвырнул голову в кусты, насколько хватило сил, – из нее можно было бы сварить неплохую похлебку, но не имелось ни горшка, ни котла.

Как разводил костер, как запекал мясо, он потом не мог вспомнить, – опять случился провал в памяти, как с поеданием ягод.

Потом был пир. Пир души и тела. Тело наполнялось блаженной истомой, расходящейся от наконец-то удовлетворенного желудка. А душу преисполняла мысль о том, что Мэриан все же не покинула его окончательно, что какая-то ее часть останется в нем навсегда. Даже когда тело справит позже свои телесные надобности – все равно останется в нем, но не мясо, а частичка души Мэриан…

Он надеялся, что у Мэриан имелась душа, всего лишь надеялся, – вопрос сей был не прост, а он не имел достаточно знаний, чтобы решить его однозначно.

Но в другом сомнений не было – мясо у Мэриан оказалось превосходнейшего вкуса, никакого сравнения с козами, добываемыми стрелами и ловушками. За его двухнедельную болезнь Мэриан сглодала всю траву в своем загоне, и объела почти всю листву и молодые побеги с ветвей, клонящихся в загон сверху, но начать голодать не успела. Крошечный же ручеек, струящийся сквозь загон, вволю давал воды. Мясо сохранило свою мягкость и сочность…

Печаль, сменившая страдание, тоже постепенно рассеивалась… Все подошло к логическому концу и завершению – все месяцы, что Мэриан дарила ему часть себя, он подсознательно знал, что придет день, когда она подарит себя всю и без остатка…

Стать же Евой задуманного стада Мэриан все равно бы не смогла… Он никогда бы не подпустил к ней вонючего похотливого козла.

Потом был сон, блаженный сытый сон.

Во сне к нему пришла Мэриан.

Не та, что спасла его от голодной смерти.

Другая.

Первая.

Настоящая.

Она часто раньше приходила во сне, и когда он спал на сытый желудок, и когда ложился натощак. Почти каждую ночь.

Он не любил ее визиты, и поначалу думал, что их причина в том, что Мэриан не погребена как следует. Он решил исправить ошибку и потратил много времени и сил, чтобы обустроить ее посмертное бытие. Смастерить гроб одним лишь ножом он не смог, но обрядил откопанное тело в саван из лучших козьих шкур, тогда козы еще попадались ему часто.

Обрядил и закопал в новой могиле, теперь глубокой и удобной, но перед тем произнес молитву, единственную, что помнил с детства. Возможно, спутал два или три слова, но посчитал ошибки неважными, ведь главное, чтобы молитва шла от чистого сердца…

Могилу он выбрал в месте, что наверняка бы понравилось Мэриан, – под сенью огромного дерева, слегка напоминавшего дуб.

Она любила дубы, и встретились они впервые под дубом, и вся их жизнь, ставшая общей с того часа, прошла среди дубрав. Почти вся, если не брать в расчет путь сюда, на остров.

Но здесь дубы не росли, и он выбрал дерево, немного похожее. Копать могилу возле самого ствола было адски трудно, однако он не отступился от задуманного, он подсекал ножом переплетение корней и пережег самые толстые из них, но сделал все так, чтобы Мэриан понравилось.

Погребальные работы заняли немалый срок, одна возня с корнями чего стоила… Мэриан приходила почти каждую ночь, и он рассказывал ей, как идут дела, и обещал, что ей будет хорошо на новом месте.

Рассказывал, хотя она ничего не спрашивала. Она вообще всегда молчала, садилась у его ложа и молча смотрела на него. Ее глазницы были забиты землей, но она умела смотреть.

Потом он снова закопал ее, и даже не пожалел двух монет из мешка, – положить ей на глаза. И вырезал на как бы дубе крест – старательно вырезал, так, чтобы тот не заплыл долгие годы, – не просто срезал кору, но и далеко углубился в твердую древесину.

Он сделал все, что мог, и все, что помнил о похоронных обрядах, и даже поставил заупокойную свечу. Плохонькую и коптящую, из козьего жира, какая уж была, – он долго отыскивал здесь дупло диких пчел, но так и не нашел, и не мог сделать свечу правильную, восковую.

Он сделал все.

Мэриан продолжила приходить. Он не мог прогнать ее, бесплотную, он не был властен над своим телом в том сне…

Тогда он попробовал не обращать внимания. Сидишь, ну и сиди, а я сплю и вижу сон, что лежу рядом с тобой…

Мэриан ничем не докучала, но… Но выспаться с ней рядом не удавалось, он просыпался поутру разбитым и не отдохнувшим, не восстановившим сил, и все чаще допускал промахи на охоте.

Тогда он решил, что она винит в своей смерти его. Он знал, что Мэриан ошибается, и попробовал оправдаться.

Она ни в чем не обвиняла, но он оправдывался каждую ночь.

Он разбирал по шагу весь путь, приведший их сюда, на остров, – его в шалаш, ее в могилу под деревом, слегка похожим на дуб.

И доказывал, что ни в чем не виноват, что каждый шаг его был единственно верен – любой иной привел бы назавтра в темницу, через день-другой – в пыточную, через неделю или две – на виселицу.

Причем для него – после смерти шерифа и отряда посланных короной солдат – виселицей дело бы не закончилось, напротив, лишь началось бы…

Это серьезно, это не убить мытарей епископа, что грозило лишь заурядным повешением, – королевское знамя есть королевское знамя, и его, поднявшего оружие против короля, подвесили бы аккуратнейшим образом, чтобы не сломать невзначай позвонки. Потом, дав вволю подергать ногами в танце с Пеньковой Мэри, вынули бы живого из петли, и привели бы в чувство, и ободрали бы кожу, и оскопили бы, и выпотрошили, и сожгли бы потроха и мужское достоинство в жаровне, у него на глазах. И лишь потом бы рассекли на куски, начав с рук и ног, чтоб подольше мучился…

Она, как соучастница, могла бы отделаться всего лишь колесованием. Если бы повезло и день бы выдался жаркий, к вечеру могла бы умереть. Но это только если бы повезло…

Земля горела у них под ногами, а он не хотел умирать в муках, и не хотел, чтоб в муках умерла она.

Им не было места на земле короля, и они ушли на воду, и захватили судно, стоявшее на Тренте – небольшое, но мореходное: одномачтовый когг, плававший через Канал, в Кале и другие порты.

Земли за Каналом тоже принадлежали королю Эдди, и там их тоже ждала лютая казнь, и Волчий Сын предложил плыть на веселый зеленый Эрин, куда не дотянутся лапы короны.

У них не было выбора. На земле старой доброй Англии их травили, как волков, не давая ни дня покоя. На любой другой досягаемой для короны земле их ждала такая же охота, и в конце ее страшная смерть.

Они – все, кто уцелел к тому дню, – поплыли на Эрин, в вольный Коннахт, подальше от Дублина, подвластного королю, – Волчий Сын был родом из тех мест, из Коннахта.

Поплыли вчетвером, принудив оружием пятерых из команды когга, кто случился в ту ночь на борту. Волчонок, именуемый в розыскных листах Аланом из Дейла, а на деле звавшийся Аллен Мак Кеннион, знал толк в морском деле и не дозволил бы мореходам свернуть не туда…