Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм - Страница 50

— Ах, сжальтесь, хозяюшка, вынесите мне глоток воды! — заговорил старичок, — я дальше не могу идти, жажда замучила.

— Как можно в ваши годы носить такие тяжести! — сказала Лиза.

— Да, кабы не бедность! А то надо же жить, — ответил он, — такой богатой женщине где знать каково бедным, и каким благодеянием бывает глоток свежей воды в такую жару!

Она побежала в дом и налила в большую кружку не воды, а вина, да еще положила сверху небольшой круглый хлеб и вынесла старику. Тот поглядел на нее с удивлением, и на глазах его навернулись слезы.

— Я уже очень стар, сказал он, — но немногих видал людей таких добрых и сострадательных. За это вам будет хорошо и здесь и там. Господь не оставит вас без награды.

— И даже не долго заставит ее ждать! — раздался страшный голос за ними, — они оглянулись и увидели стоявшего тут Петера с налитым кровью лицом. — Так ты лучшим вином моим поишь бродяг? Да еще из мой собственной кружки? Вот тебе за это!

Лиза упала к его ногам и умоляла о прощении, но каменное сердце не знало жалости; он перевернул в руке кнут и с такой силою ударил ее в лоб кнутовищем, что она упала, бездыханная, на руки старику. Тут Петер все-таки как будто испугался; он наклонился, посмотреть жива ли она, но старичок заговорил знакомым голосом:

— Не трудись, Петер — ты сломал прекраснейший, благоуханнейший цветок всего Чернолесья, и он более никогда не зацветет.

У Петера вся кровь отхлынула к сердцу.

— Так это вы, господин Стеклушка? — сказал он в смущении. — Впрочем, что сделано, того не переделать — верно так надо было. Надеюсь, что вы на меня не донесете в суд?

— Негодяй! — возразил Стеклушка. — Какая мне нужда отдать твое тело виселице? Не земных судов тебе надо бояться, а других, более строгих, потому что ты продал душу свою нечистому.

— А если и продал, — закричал Петер, — то никто этому виной, кроме тебя, с твоими обманчивыми богатствами. Это ты сгубил меня своим коварством; по твоей милости я должен был искать помощи у другого, и на тебе ответ за меня.

Но едва он это сказал, как маленький леший начал расти и дуться — вырос большой, большой, глаза как плошки, изо рта пламя идет. Петер упал на колена и дрожал как лист — и каменное сердце не помогло. Леший точно тисками схватил его за ворот, повертел его, как ветер крутит сухую былинку, и бросил его оземь с такой силою, что ребра затрещали.

— Червь презренный! — загремел он, — я бы мог на месте разбить тебя, но ради этой невинной мертвой женщины, которая меня накормила и напоила, даю тебе восемь дней сроку. Если ты тогда не обратишься к добру, я приду и раздроблю тебя, и ты умрешь на веки во всех своих грехах.

Поздно вечером, прохожие завидели богатого Петера, лежавшего замертво на земле. Они его долго переворачивали со стороны на сторону и не могли разобрать, есть ли в нем еще жизнь. Наконец один вошел в дом, принес воды и спрыснул его. Тогда Петер глубоко вздохнул, открыл глаза, долго озирался, и наконец спросил про жену — но никто не видал ее. Он поблагодарил прохожих за помощь, потихоньку побрел в дом и стал везде искать — но жены его не было нигде: то, что сначала показалось ему безобразным сном, оказывалось действительностью. Ему начали приходить странные мысли. Чувствовать он не мог ничего — на то у него было каменное сердце, но умом он припоминал, что такая жизнь, какою он теперь живет, не ведет к добру — он это не раз слышал, да и видел на других. А между тем, он никого не знал, на ком лежало бы столько слез, проклятий, отчаяния, и наконец — убийство! И кого? жены! Доброй, покорной, невинной! Сердце не говорило, потому что у него уже не было более сердца, но голова работала; он провел мучительную ночь, а когда заснул прерывистым, тяжелым сном, его ежеминутно будил тихий знакомый голос — голос убитой жены его, — который говорил ему: «Петер, достань себе сердце потеплее!»

Следующий день он провел в трактире, чтоб заглушить докучные мысли, но они не отставали от него. К этому прибавилось новое беспокойство. Он всем говорил, что жена его ушла к больному отцу на побывку, и ему конечно поверили; но ведь должны же были наконец узнать, что ее там не бывало, а тогда что? Да и страшная угроза, оскорбленного им лешего не выходила у него из ума.

Так прошло шесть ужасных, бесконечных дней. А по ночам, все тот же голос твердил ему, да так ласково, так жалостно: — «Петер, достань себе сердце потеплее!» Наконец на седьмой день он не выдержал: оделся в лучший наряд, отправился в еловую чащу и нерешительно проговорил заклинание.

Стеклушка тотчас же явился, только не ласковый, приветливый, как в первый раз, а мрачный и печальный; он был весь в черном, а на шляпе развевался длинный черный флер. Петеру не нужно было спрашивать, по ком он надел траур.

— Чего тебе надо от меня? — спросил он тихо.

— Ах, господин Стеклушка! Ведь мне осталось еще одно желание, — ответил Петер с опущенными глазами.

— Разве у каменного сердца могут быть желания? У тебя все есть, что требуется для удовлетворения твоих низких наклонностей. Я едва ли исполню твое желание.

— Но ведь вы предоставили мне три желания; одно по уговору еще за мною.

— Да, но я тоже имею право не исполнить его, если оно безрассудно. Говори.

— Возьмите у меня этот мертвый камень, отдайте мне мое живое сердце!

— Да разве со мной ты сторговался? Чурбан я, что ли, который дарит богатства и каменные сердца? Ступай к нему, у него требуй своего сердца.

— Увы, он его ни за что не отдаст!

— Ты мне жалок, при всей твоей испорченности, — сказал Стеклушка после некоторого размышления. — Твое желание не безрассудно, поэтому я не могу отказать тебе, по крайней мере в моей помощи. Слушай же. Сердце твое ты никогда не получишь никакими силами, а хитростью — может и удастся, потому что Чурбан глуп, хоть и считает себя ужасно умным.

Леший дал Петеру крестик из чистого стекла и научил его, что ему делать.

Петер отправился прямо в трущобу к Чурбану.

— Что? Жену убил? — встретил его тот с ужасным смехом. — Дело житейское — да и поделом ей: зачем мотала мужнино добро. А только тебе придется теперь на время уехать за границу, и ты пришел за деньгами, так, что ли?

— Отгадал, — ответил Петер, — только давай побольше — до Америки далеко.

Они вошли в хату. Пока Чурбан доставал из сундука свертки золота и раскладывал их на столе, Петер заговорил:

— Как ты, однако, ловко надуваешь, Чурбан! Уверил же ты меня, что положил мне камень в грудь, а мое сердце у тебя!

— А разве не так? — с удивлением спросил Чурбан, — разве ты чувствуешь свое сердце? Разве оно не холодно как лед? Разве ты ощущаешь страх, или печаль, или раскаяние?

— Ты только отупил мое сердце, но оно все-таки у меня в груди, и у толстого Исаака есть — он мне сам сказал. Где тебе незаметно вынуть у человека из груди сердце! Для этого надо быть колдуном.

— Но уверяю же я тебя, — с досадой возразил ему Чурбан, — что у тебя и у Исаака, и у всех богатых людей, которые имели со мною дело, все такие холодные, каменные сердца, а настоящие у меня здесь хранятся.

— Какой ты однако мастер врать! — засмеялся Петер. — Неужели, ты думаешь, я в чутких краях не видал таких фокусов? Сердца у тебя из воска поделаны. Ты богат, это так, только уж никак не колдун.

Великан осердился и бросился к своей каморке.

— Иди сюда, — крикнул он Петеру, — прочти-ка все ярлыки: видишь — вон и твое сердце. Видишь как его дергает? Разве так можно сделать из воску?

— Да уж из воску! — дразнил его Петер. — Как ты себе хочешь, а уж ты не колдун: фокусник — пожалуй, только не колдун.

— Да я тебе докажу! — сердито крикнул тот. — Сейчас сам почувствуешь, твое это сердце или нет.

Он проворно расстегнул Петеру камзол, вынул из груди камень, взял из банки настоящее сердце, дохнул на него и ловко положил на место; в ту же минуту Петер почувствовал, как оно забилось.

— Ну что? Теперь каково? — спросил Чурбан с усмешкой.

— Твоя правда! — ответил Петер, тихонько доставая из кармана крестик. — Ну, признаюсь, — я бы никогда не поверил!