Невеста смерти (СИ) - Скрипник Людмила - Страница 12

Но вот феерическая схватка закончилась, не принеся заметного ущерба ни одному из противников, несмотря на сопровождавшие все представление хватания за живот и грудь, падения к ногам наиболее красивых и молодых женщин. Женщины, к удивлению Гайи, принимали эту игру, нисколько не стесняя присутствующих мужчин, с которыми они и пришли на пиршество — приглашали прилечь рядом с собой, начинали кормить виноградом с рук…

Один из гладиаторов подошел к Гайе, протянув ей руку и глядя ей в глаза чувственным взором:

— Ты украшение этого праздника, и я заметил, что ты с особым интересом наблюдала за схваткой. Тебе нравятся сильные и храбрые мужчины?

— Да, сильные и храбрые, — негромко ответила она, пытаясь выстроить правильную линию поведения. — А вовсе не бродячие артисты с площади.

— О чем ты? — делано удивился гладиатор и попытался продвинуться к ней ближе, улыбаясь красивыми губами, вызвавшими завистливые взгляды словоохотливой матроны, возлежавшей на ложе триклиния рядом с Гайей, но обделенной вниманием этих мужчин, приглашенных специально, чтобы доставить удовольствие женщинам из окружения императора, пока мужчины соберутся в соседнем зале для несколько иных, но похожих увеселений.

Гайя отшатнулась, инстинктивно выставив руку — и наткнулась на громкие, еще более язвительные слова своей невольной «подруги» на этом пиру:

— Ах, дорогая, ты так убедительно изображаешь девственницу-недотрогу! Ты и сама могла бы стать лучшей в бродячей труппе.

Гладиатор, смекнув, что неприятности ему не нужны и деньги надо отрабатывать, тут же переключил свое внимание на матрону, зардевшуюся от радости даже под толстым слоем белил и румян:

— Да, пожалуй, стоит уделить все силы истинным ценительницам мужской красоты и храбрости…

Гайя содрогнулась, увидев, что весь зал заполнен обнимающимися парочками, а захмелевшие женщины смеются все более визгливо и постепенно спускают все ниже с плеч свои нарядные одежды из тонкой материи различных цветов.

Да, на войне ей было проще и понятнее…

Дни летели в таких безумных праздниках, посещениях бань с новыми приятельницами, раздражавшими ее своими бессмысленными интересами и разговорами. Да, конечно, пуховая постель в отведенных ей гостевых покоях императорского дворца была намного мягче и шире походной койки или просто брошенного на голую землю шерстяного армейского плаща — но все вокруг дышало тяжелой атмосферой заговора и недоверия.

Несмотря на то, что дворец охраняли ее же товарищи, Гайя старалась ложиться спать, не раздеваясь догола, как это было принято, а переодеваясь в привычную тунику и тонкие кожаные браки, и брала с собой оружие. Меч ей не удалось пронести во дворец, так как он мог броситься в глаза рабыням, убиравшим покои и менявшим постель, и единственной надеждой были ножи, которые она уложила в коробки, предназначенные для хранения ожерелий, сверху действительно закидав щедро выданными префектом побрякушками из дворцовой же казны.

Гайя понимала, что вся эта пестрая жизнь скоро закончится — она лишь приготовление к тяжелой и опасной операции, но то, что ожидало ее дальше, заставляло сердце девушки сжиматься в сладком предчувствии новых опасностей и головокружительного риска, придававшего ей новые силы.

Октавиан не спешил в этот день пройти в триклиний, где уже собрались в ожидании веселого ужина его приближенные.

Толстый сенатор протянул к ней даже на вид влажные и липкие руки:

— Какая же ты сладкая девочка, очаровательная племянница императора! Я б тоже хотел бы иметь такую родственницу…

Он положил таки свои мясистые, вялые руки ей на бедра и приблизил к лицу девушки все три своих подбородка:

— Так бы и съел тебя, как спелый персик. Ну-ка, дай пощупать твои упругие грудки, — и он одной рукой удерживая ее бедро, вторую положил на ее грудь, обтянутую очередным новым платьем, в этот раз нежно-фиалкового цвета.

Гайя дернулась, давая ему возможность нащупать ножны, закреплённые на бедре. Сегодня в нем были не ее любимые метательные ножи, а дешевый, но выглядящий грозно и внушительно охотничий нож. На самом деле даже на охоте им можно было бы только кровяную колбасу с сельдереем порезать, но на всех, кто увидел этот клинок издали, он произвел серьезное впечатление — на что и было рассчитано. Ей вовсе не хотелось, чтобы в этой суете потерялся бы, приобщенный навеки к материалам дела, какой-нибудь из ее боевых ножей, сбалансированных и привычных к руке.

А вот стола, оплаченная из казны, ее мало волновала — она относилась ко всей этой мишуре не более чем как к сплетенным из зеленых веток своеобразным накидкам, которыми они в разведке прикрывали себя, чтобы ползком, сливаясь с лесом и луговиной, подобраться к германским стоянкам. И сейчас она совершенно равнодушно смотрела, как сенатор, взвизгивая и похрюкивая от захлестнувшего его ужаса и праведного гнева, рванул подол ее столы, откидывая обрывки в стороны — чтобы показать всем в триклинии ножны на ее белом, перевитом мускулами бедре.

— Вот она! Заговорщица! Убийца императора!

— Как? Уже убили? Когда? Кто? Где? — раздались со всех сторон крики, и через толпу, грохая кальцеями и щитами, слаженно несся расчет дворцовой стражи.

Ребята сработали четко, как она их и учила — ни чем не выдали, что узнали ее, как старательно не узнавали все эти дни, когда их центурион расхаживала по дворцу, меняя воздушные разноцветные платья по несколько раз в день и вызывая зависть у женщин своими густыми золотыми локонами, которые она то распускала, украсив небольшой диадемой, то собирала в замысловатые прически, не прибегая к помощи специально обученных рабынь.

— Всем оставаться на своих местах! — рявкнул командир отряда, жестом останавливая ринувшегося к нему сенатора с малиновой от усердия лысиной.

Сенатор уже примерил мысленно на себя лавры спасителя императора, Сената и народа римского, поэтому и стремился зафиксировать сей достойный факт в глазах не только собравшейся в зале элиты, но и даже охраны.

— Сохраняйте спокойствие! Мы во всем разберемся. Вам ничего не угрожает, — преторианцы из личной охраны императора мгновенно и незаметно оцепили зал, ненароком прижав к стенам и углам тех, кто пытался спешно покинуть это место — невзирая на то, рабы с подносами это или почтеннейшая вдова патриция.

Двое заломили Гайе руки за спину, повалив ее на пол, и закрепили кожаным ремешком.

— Прости, командир, — успел шепнуть сероглазый красавец-декурион Дарий, затягивая ремень так, чтобы никто не заподозрил их в излишней жалости.

Она ответила ему одними глазами, напрягая мускулы на руках, и Дарий заметил ее движение, усмехнулся одним уголком губ — знал, что для командира выпутаться и из более сложной обвязки не составит труда, и она демонстрировала это не раз на тренировках такой полезный для разведчика навык.

Его напарник схватил ее за волосы, намотав их на руку, и она послушно откинула голову назад, не забыв тонко вскрикнуть, что вызвало среди притихшего было зала бурю негодования:

— Ишь, теперь визжит! А до этого только нос задирала! Строила из себя недотрогу!

Преторианец рывком поднял ее с колен:

— Выводим! Вперед! — и ощутимо рванул ее за плечо. — Пошла.

Нельзя сказать, что в позе задержанного Гайя оказалась впервые — на тренировках они все это отрабатывали до мелочей, по очереди изображая поганцев. И она прекрасно понимала сейчас, чему все-таки не успела доучить этих парней, служивших под ее началом всего пару месяцев — она сейчас могла бы сбежать от них, ударив ногой по колену того, что вел ее справа, затем выгнуться и нанести головой удар в нагрудник заднего, удерживающего ее за волосы. Будет больно волосам, в руках конвоира останутся клочья ее локонов, но он пошатнется, и это подарит ей несколько мгновений, достаточных для того, чтобы всем телом сбить с ног третьего и выпрыгнуть с балюстрады в парк, окружающий дворец. А там уже надо откатиться в кусты, выпутаться из ремешка на руках и уходить по ручью, чтобы молосские доги, охраняющие наружный периметр дворца, потеряли бы след.