Я знаю, как ты дышишь - Костина Наталья - Страница 18

На самом деле он их помнил. Просто эти воспоминания были закрыты на тот внутренний замок, ключи от которого он сразу же выбросил. Потому что нельзя было больше открывать ТУ дверь. За которой лица, лица, лица… Мятые, чужие, некрасивые. Ждущие, равнодушные, хитрые, злобные, жадные, отрешенные, мучимые желаниями, голодом, несвободой… Высокомерные, тупые, со слепыми невидящими глазами, перебирающими жвачку ртами животных…

И сейчас оно просачивалось — то, что было крепко заперто на замок. Под дверью, оказывается, были щели. В которые было видно, что и он был ничуть не лучше. Он был таким же, как и они, и его лицо точно так же ничего не выражало… потому что там это было НИ К ЧЕМУ! Ему нечего было чувствовать, нечему радоваться, а ненавидеть попросту было нельзя, иначе ненависть перевесила бы все остальное, вытеснила бы все, что в нем еще оставалось! Перечеркнула бы все хорошее… вытеснила память о той, кого он любил, об их мальчике, тихо спящем между ними. Он хотел сохранить это все — и сохранил той ценой, которую от него потребовали. Огромной — так показалось сразу. Мизерной — как он решил потом. Сейчас он не мог сказать уже ничего… потому что оба решения оказались неверными. Кто-то перечеркнул оба листка, а потом разорвал их и положил перед ним чистый. Снова. Все снова!

И теперь над этим чистым листом его заставляют вспомнить кусок жизни с приостановленным временем… О нет, не так! Время — единственная неподвластная ему субстанция. Но если оно существует, значит, кто-то может им управлять! Кем-то оно было остановлено — время, которое ТАМ играло главную роль! В том месте, где он был заперт два года, время солировало. Оно вольно было вести себя как пожелает. Идти или стоять на месте. Тащиться или нестись галопом. Шаркать еле-еле, спотыкаться на каждом шагу и даже замирать. И он застывал в этом остановившемся насовсем времени, зависал, впечатанный во время, как букашка в янтарь. Оно и сейчас с ним, он помнит, что это такое — страшное ощущение висения посреди пространства: беспомощность, граничащая с бешенством.

Она, эта непонятная женщина, требует от него ВСЕ вспомнить. Но как объяснить ей, которая ходит только по прямой между двумя четко обозначенными пунктами А и В, и никак иначе, что память — это не клочок бумаги? Не вложенный меж страниц других бумаг блокнотный листок? Не билет. Не подтверждение, что ты был в кино! Но даже если кто-то там и был, на самом деле может статься и так, что в это время человек находился совсем в другом месте! Просто потому, что не смотрел на экран! Не видел. Не сопереживал. Не УЧАСТВОВАЛ. Не входил в ТУ воду… Как объяснить тем, кто не понимает, что он просто закрыл глаза и просидел так весь сеанс? Все два года… Он видел в это время только свое, собственное. Находился там, где хотел сам. А то, что видел и фиксировал случайно, он запер. Закрыл. Замкнул. Крепко-накрепко. И то, что сейчас непонятно как, тонкой зловонной струйкой тянется оттуда, словно запах разложения от трупа из соседней квартиры, он не желает выпускать наружу!

Он этого не хочет!

Он попросту не может дать того, чего они все так хотят!

— Я хочу только одного, — сказала женщина по имени Катя, занимающаяся непонятным делом. Ловящая тех, кого невозможно поймать, и решающая задачи, заведомо не имеющие решений. — Я хочу понять, действительно ли это может быть совпадением: кофе, машина, метро и самое последнее. Сейчас же я прихожу к неутешительному выводу: вы рассказали не все и сознательно от меня что-то скрываете.

— Я ничего не скрываю! — с вызовом бросила Жанна той, которая швыряла в нее словами, будто камнями. — Мне скрывать нечего!

— Давайте лучше фотографии посмотрим, — примирительно произнесла красотка полицейская, понявшая, видимо, что грубым напором ничего не добьется. — А вы мне расскажете, кто есть кто… Это ведь Женя, да?

— Это как раз я, — буркнула Жанна.

— Но вы же похожи просто…

Наверное, полицейская хотела сказать «как две капли воды», но все же удержалась от банальности. На самом деле даже две капли воды абсолютно не схожи — если заглянуть внутрь каждой. В любой капле — свой набор обитателей. Амебы, инфузории, вирусы, простейшие… споры и семена. Пыльца и грязь. Тяжелые металлы и пестициды. Амбиции и желания. Надежды и мечты. Темное и светлое. Любовь и ненависть…

— Извините, а как родители вас в детстве различали? — не удержалась гостья.

— Если честно, я не знаю, — несколько удивилась Жанна. — Никогда об этом не задумывалась. Но… мы частенько пытались ввести их в заблуждение! — Она улыбнулась. Улыбка была ее защитой, и, кажется, здесь она также сработала. — С папой такое проходило на ура, а вот с мамой было сложнее. — Жанна покосилась на закрытую дверь, за которой, насытившись молочной кашей, теперь спала больная. — Проще всего было в школе. Женьке легко давались гуманитарные, а мне всегда были ближе математика и физика. Ну… мы и менялись, когда надо было отвечать! Потому что никто не знал, кто сидит справа, а кто слева! Обычно нас только по сумкам и отличали: Женька предпочитала рюкзак, а у меня была такая… модная, одним словом. И я любила штаны, а Женька — платья и сарафаны. Такие, знаете… смешные. С рюшечками. Переоделись, обменялись сумками — и готово дело! Большинство людей очень просто обмануть. Стоит чуть сменить имидж — и… фокус-покус!

— У моего друга тоже девчонки-близнецы, — сказала незваная гостья Катя. Правда это или нет, Жанне было, собственно, все равно. Скорее всего, мадам полицейская просто старалась перевести разговор в доверительное русло, и Жанна сделала соответствующее лицо — не жалко. — Так у одной волосы на голове в одну сторону закручиваются, а у другой — в другую. И они их, по-моему, только так и различают.

— Ну а нас совсем не различали, — еще шире улыбнулась Жанна, хотя она уже устала от всего: и от обязательных улыбок, и от ни к чему не ведущего разговора, и от запущенной родительской квартиры, где было ничуть не лучше, чем дома, за постоянно задернутыми шторами; и от вида мамы — болезненно-худой, с обгрызенными до мяса ногтями, с лицом чужим и странным, старым лицом, где брови и ресницы совсем истончились и потеряли цвет, зато на подбородке теперь торчала неопрятная щетина и свисали тусклыми, сальными прядями некогда темные, как у нее самой, волосы… Мамы, которая теперь не только не может понять, кто перед ней — Жанна или Женя, но и не знает, кто она сама. Во всяком случае, она — не та красивая женщина на фото, держащая за руки двух совершенно одинаковых девочек… Нет, снова не так! Двух совершенно НЕОДИНАКОВЫХ девочек! Но рассказывать об этом какой-то там просто устроенной одноклеточной полицейской Кате?..

Нет, Жанне никак не объяснить то, чего эта ограниченная особа наверняка не поймет! Да и не хочется. А хотелось ей, и очень, совсем другого: чтобы эта Катя побыстрее выяснила и высмотрела чего ей нужно, сделала свои нехитрые выводы и ушла, а она осталась. И она села бы у кровати, и смотрела бы на спящую маму, и, возможно, еще раз разглядела бы в ней ту, совсем прежнюю… и ей стало бы легче. И тогда уже, когда растаяла бы грязная льдинка за грудиной, она бы привела все в порядок: пропылесосила, и сменила бы постель, и полы бы вымыла, и собрала бы из материнского, что нуждалось в стирке. Она бы делала это, и ей бы становилось все легче и легче. И… мама бы еще поспала… И она принесла бы от соседей кошку, и тихо положила бы ту: смирную, серую, пушистую, ей под бок. И кошка бы сразу заурчала… и мама бы проснулась и заговорила тем, прежним голосом: низким, мягким, теплым… и взяла бы ее за руку, и…

Да, ничего нельзя вернуть, ничего! Потому что потом эта кошка спрыгнула бы с кровати и все бы закончилось. Потому что, как бы она ни хотела обратного, так случалось всегда. И она сразу соберется и уедет, вызвонив сиделку, а кошка сядет у двери и будет тоскливо мяукать, требуя, чтобы ее вернули назад. Потому что даже кошке ЭТО было невыносимо: мгновенное превращение одного в другое. Возвращение в безумие. Жанна, Жанна, Жанна! Пронзительный, бессмысленный птичий крик. Нет, птицы знают, о чем кричат! Просто мы не понимаем… Может быть, и она не понимает, а мама хочет ей что-то сказать? Что-то очень важное! Просто она слова забыла… те, что нужны сегодня, сейчас! Может быть, мама говорит эти слова, когда она уходит? Сиделке это все равно — она и сама все время спит, а если не спит, то смотрит телевизор или в окно, или вяжет бесконечные носки — сиделки всегда что-то вяжут! А она сама, чем она лучше сиделки? Придя сюда, она и не думает общаться с мамой — она просто тупо приводит все в порядок, чтобы побыстрее уехать! Потому что у нее теперь другой дом. Там, где Илья и Тошка. Она любит маму… да, любит! Но как ей об этом сказать ТЕПЕРЬ?! Илья тоже любит сына… — Жанна незаметно усмехнулась, а потом прикусила губу. Любит — но как-то слишком по-своему… Ведет с малышом, которому еще только пять, заумные беседы, часами показывает на большом экране Модильяни или Сезанна, объясняя про цветовые акценты и заполнение живописного пространства, не подумав попросту накормить или уложить спать! Впрочем, Тошка обычно тихо-мирно и без скандалов засыпает у Ильи под боком. Тот утверждает, что они просто общаются без слов. Нет, неправда, с Тошкой они как раз постоянно беседуют, а вот с ней он зачастую действительно общается без слов… почти всегда без слов. Но… она счастлива? Да, счастлива! Объяснить, что ли, все сейчас этой настырной? Нет, она не поймет. И никто не поймет, пожалуй… Но они ВСЕ счастливы… несмотря ни на что! И он. И она. И ребенок их тоже счастлив! И все было хорошо, пока… пока не случилось ЭТО. И Илья сделал глупость: пошел к дяде. А ведь он им и не родня, если вдуматься! В них почти нет общей крови… какие-то жалкие крохи! А что, для того чтобы любить или понимать, обязательно нужна эта самая общая кровь? Чтобы чувствовать себя с кем-то одним целым? Они, Жанна и Женя, были совершенно как одно, если верить науке генетике. У них был одинаковый набор генов — и что? Это делало их похожими? Если брать в расчет наружную оболочку — да, но что такое оболочка? Костюм, который можно снять, если на то пошло! А вот родные они именно с Ильей! Он это понимает, и она, и Тошка… а других им не надо! Чужих! Которые считают себя родными, а судят по-своему и видят по-своему… Да ничего они не видят! И не нужно давать советы и рассматривать их жизнь под микроскопом!