Артемида. Изгнание (СИ) - Хант Диана - Страница 2

– Ты встретила, наконец, любовь всей своей жизни, не то, что мой отец, Царство ему Небесное, на тот случай, если он вдруг жив, и отправляешься в Индонезию или на Филиппины, или куда-нибудь ещё, вставить острова, где ты не была, с этим во всех отношениях достойным человеком, и зашла ко мне попрощаться? – решила я помочь маменьке. А то скоро уже и в универ собираться… Неплохо бы политологию повторить… А родительнице дай только волю – будет интриговать ещё часа полтора – если она сама ко мне заехала, не ограничившись телефонным звонком или сообщением в Вайбере, время у Ланы есть…

– Как-то цинично это звучит в устах собственного ребёнка, – сказала маменька, чиркнула зажигалкой, и выпустила три кольца дыма, одно за другим, к потолку.

– Может, цинично курить при собственном ребёнке? – не выдержала я, распахнула настежь окно и вернулась к Латане.

– Не будь ханжой, Артём… Артемида, – с нажимом на окончание, произнесла маменька. – Во-первых, ты уже год, как совершеннолетняя, а значит, ребёнком считаться никак не можешь, а во-вторых, я пускаю дым вверх. Не взлетай к потолку, не дыши им там, и никаких проблем!

Я вздохнула. С Ланой спорить – себе дороже.

– Если со мной разобрались, давай о тебе… Что там у тебя за экзамен?

– Хороший хоть мужик? – я опять поставила турку на плиту и заглянула в холодильник. Кусочек чёрного шоколада и подсохшая половинка булочки, непонятно как сюда попавшая… Хотя Латана наверняка на диете, а у меня аппетит и не думал просыпаться. В такое-то время!

– Смотри, – подмигнула родительница, доставая айфон.

С экрана на меня смотрел молодой, загорелый мужчина с приятным, открытым лицом и чересчур, на мой взгляд, белоснежной улыбкой.

– Какой-то он слишком молодой? Наверно, и тридцати пяти ещё нет? – подозрительно взглянула я на маменьку.

Та удовлетворенно закивала.

– Тридцать пять есть, – кивнула она. А потом добавила, – На целых два года старше меня.

– Тебе тридцать семь…

Маменька гневно сверкнула глазами:

– Мне тридцать три, – тоном, не терпящим возражений, поведала она. – Возраст Христа… Он никогда не заканчивается!

– Судя по тому, что мне скоро двадцать, – я задумчиво посмотрела на потолок.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. Кроме того, что скоро мы сравняемся. В возрасте.

Вопреки своему обыкновению, Латана промолчала. Вздохнула. Поджала губы. Перевела взгляд на экран айфона. На меня. Опять на экран. Перелистнула на фото где они вместе. Удовлетворенно кивнула. Чего уж там, даже при моем занудстве, точнее, внимательности, Латана и вправду выглядела младше этого покорителя женских сердец с обложки глянцевого издания. Наконец, решилась.

– Ты права. Я слишком медийная личность, чтобы спускать со счетов собственную взрослую дочь… А ты уверена, что не хочешь поменять паспорт? Ну, то есть пару цифр в графе возраст? Вот если бы тебе было пятнадцать… А что? На взрослую девушку ты мало похожа, спасибо дурацкой стрижке и твоим ужасным рваным штанам из синей корабельной парусины…

– Мама…

– Можешь называть меня Латаной на людях. И вообще, если я от тебя откажусь, и тебя удочерит бабушка… Ты тогда будешь моя сестра!

– Я итак зову тебя Латаной на людях. И паспорт менять не собираюсь, и говорили мы об этом уже сто тысяч раз! И вообще, если мне пятнадцать лет, как я могу учиться на третьем курсе?

– А ты вундеркинд. Индиго!

– Мама, перестань!

– Ну ладно, я пошутила. Пожалуй, стоит говорить, что мне тридцать пять…

– Мама! Мне девятнадцать! Значит, если тебе тридцать пять, то родила ты меня в шестнадцать лет.

– Тоже мне аргумент! Да я тебя и в пятнадцать родить могла! Да и в четырнадцать… Гипотетически…

– Все, мама, хватит. Не хочу ничего об этом знать!

– Моя дочь зануда.

– Да.

– Так что за экзамен?

– Политология.

– Тебя подвезти?

– Ты, наверно, шутишь.

***

Невыносимо тяжелый воздух сегодня в метро… Странно, я приняла душ, вымыла голову, вопреки плохой студенческой примете, но запах табака словно приклеился ко мне! Электричка ушла из-под носа, издевательски хлопнув дверями прямо перед моим лицом, и запах табака как будто усилился. Может, это от невысокого хлипкого парня в капюшоне, с торчащим ярко-оранжевым проводом наушников? Судя по тому, как он двигает головой в такт неслышимой окружающим музыке, совсем мелкий. Подросток. Я отошла в сторону, прямо к молодой мамаше с двумя детьми, выясняющими между собой отношения. Женщина держит их за руки, по сторонам от себя, но пацаны умудряются отвешивать друг другу, а порой и родительнице, пинки. При этом визжат так, что перекрывают рев трогающейся электрички с соседней платформы.

Наверно, я слишком молода для пробуждения материнского инстинкта, как у моих одногруппниц, с умилением щебечущих над ворохом детской одежды – сегодня сразу после экзамена Верка Малышева станет крестной… Может, я какая-то бесчувственная, но у меня не вызывают нежности крошечные розовые пинетки и чепчики… А глядя на бойких карапузов, с упоением мутузящих друг друга не смотря на орущую на ультразвуке мамашу, я не просто бесчувственная.

…Я могу убивать детей.

Но только если это будут семь девочек…

…Посреди платформы закружились полупрозрачные, словно созданные из света фигурки в просторных белых одеждах, а я почувствовала под пальцами твердое и гладкое древко лука и упругую, натягивающуюся тетиву.

Помотала головой – видение исчезло. Вот что бывает, когда до трех зубришь Макиавелли и Локка, а в половину шестого принимаешь мадам Шаинскую… Кажется, это называется сон наяву.

Наверно, я не полностью проснулась, потому что отвратительный гул в ушах усилился, почти оглушая…

…а потом опять сменился пронзительной тишиной, и серые гранитные плиты подернулись молодой зеленой порослью, и по ним, крича и улюлюкая, понеслись дети. На этот раз мальчишки… Растрепанные, с раскрасневшимися щеками, увлеченные какой-то своей игрой…

…О них позаботится мой брат.

Стоп.

У меня что, есть брат?!

Я прижала пальцы к вискам, пытаясь прогнать наваждение – сон наяву как бы наложился на реальность – то ли сквозь утренние хмурые лица минчан просвечивает зелень и яркий солнечный свет, и прямо сквозь них несутся играющие дети, то ли наоборот, сонные лица пассажиров метро не замечают объемного изображения какого-то исторического фильма. Исторического… Потому что в наше время дети редко ходят босиком и в белых холщовых рубахах…

Удивительно, но эти сменяющие одна другую картины пронеслись даже не за несколько секунд, время как будто замедлилось и на это ушла какая-то доля доли секунды… Что ещё раз только доказывает, что это всего лишь сон – ведь умудряемся мы во сне за несколько мгновений прожить целые жизни…

Я покачнулась, помотала головой, отступила назад. Ещё шаг. Ещё.

Раздались крики, но я не идентифицировала их с собой:

– Эй!!

– Девушка!

– … !

– Осторожнее!

– Упадёшь!!!!

Я ничего не понимаю…

Зелёный луг с детьми в белых одеждах почти развеялся, и на первый план выступили искажённые страхом лица людей.

– Я её удержу!

Я отступила ещё на шаг, и пятка мокасина не ощутила твердости гранитной плиты. Под ней была пустота. Инстинктивно расставив руки для равновесия, я подалась вперед, и, скорее всего, удержалась бы, если бы не взявшаяся непонятно откуда рука в чёрной перчатке, которая ухватила меня за плечо, удерживая на мгновение, а потом с силой пихнула с платформы.

В голове промелькнуло – только бы не попасть на рельсы, ток… Эту мысль сменила другая: а кто сказал, что умирать от того, что тебя сбивает поезд легче, чем от удара током… На смену пришла третья, философская – а не всё ли теперь равно,– в унисон с истошными женскими криками и гулом приближающегося поезда. Гулом, который я сначала почувствовала под ладонями и коленями, потом увидела, и только потом – услышала.