Кинжальный огонь (Рассказы) - Богдаев Алексей Николаевич - Страница 9

— Дякуем, дякуем, — сказал Приходько по-украински. Однако, никто к столу не подошел и угощение не трогал. Знали, что запрещено. Ничего нельзя брать у поляков. Боялись провокаций: даст кринку молока, а потом заявит, что отобрали. Вот и докажи трибуналу, что это не так! Брали гостинцы, но при свидетелях… А как быть сейчас? Все свидетели. Угощают ведь! Но приказ есть приказ!..

Сержант Галерин показал ладонью: «Стойте!» Он позвал к столу хозяев и предложил вместе позавтракать.

Поляки отказались. Но старик догадался, что «пан сержант» боится отравления. Глянул на солдат, обидно сверкнул глазами, подошел к столу и вилкой наколол стопку картофеля, затем втолкнул в рот, вкусно пожевал и откусил половину хрустящего огурца. Проглотив пищу, хозяин улыбнулся и заговорил по-польски. Его озабоченность можно было понять.

Давно не евшие домашней пищи, да еще такой ароматной, как эта, солдаты еле сдерживали свой порыв.

— Свинцов! К столу! Распорядись поровну! — скомандовал командир отделения…

Как же это было вкусно!

— В царских хоромах, царскими вилками, царский обед! Вот это здорово! — воскликнул Бутенко. — Ешь, пехота, да помни доброту польских хозяев!

Солдаты улыбались, шутили и вмиг очистили сковороду, оставив три порции заготовщикам.

— А вот и каша пришла наша! Налетай, братва, на котелки! — весело объявил Багдасарьян. — Огурчики, картошка жареная, откуда?..

Все наелись вволю. Вышли во двор протирать оружие. Дневальные выносили солому. Приходько подошел к пожилым полякам и нежно пожал им руки:

— Дякуем, дякуем! — улыбался он.

Солнце светило по-осеннему.

Третий стрелковый батальон стоял в густом заповедном лесу южнее Побъянице в полсотне километров от Лодзи. Осенний лес сбрасывал свой багряный наряд. Листва давно порыжела и резко отличалась от сосен. Было тихо, солнечно. Ночные холода заставляли ёжиться, искать тепло, проявлять находчивость, чтобы согреться. Здесь часто встречались лесные обитатели: зайцы, уже менявшие летние шубки на зимние, косули с растопыренными ушами, а вечерами раздавался рёв изюбров, идущих на бой. Поговаривали, что здесь даже зубры есть и много кабанов.

Прекрасный старый лес, полный здоровья и сил, по-осеннему красив. Несмотря на то, что в Европе бушует огонь войны, этот уголок не пострадал, лишь уход за лесом и его живностью ослабел, да покой зверей нарушался гулом летящих бомбардировщиков. Заботливых егерей разогнала война, кормушки опустели, но животные не одичали и тянулись к людям. Чудесно осенью в лесу: грибов, ягод, желудей…

…Но в мозгах, костях и жилах, как заноза, торчала война. В восьмой роте уже погибли трое и пятеро ранены. А вчера погиб любимец роты — гвардии старшина Димуров.

Это случилось в полдень, когда старшина запряг Сивого и Славяна и отправился в полковой склад за зимним обмундированием. Он взял ППШ, аккуратно заправился и хотел уже трогать, как старший лейтенант Бажов, заметил ему:

— Старшина, возьми пару солдат для охраны! Куда прёшься, отчаянный…

— Не на фронт, в тыл еду, товарищ старший лейтенант — не впервой! — Он хлестнул лошадей и поехал по мягкой, давно не езженой лесной дороге.

Старшина Димуров оказался наедине с дремучим лесом. Оглядывая вековые деревья, он услышал, как Сивый недовольно фыркнул ноздрями, а Славян высоко поднял морду и уставился на дорогу: там, впереди, по-собачьи сидела рыжая лиса с белой грудкой. Она явно не боялась лошадей, не спеша поднялась, показала свой пышный хвост и прыгнула прочь с дороги. Ездок подумал: «Сколько здесь дичи, но ни один солдат или офицер не поднял автомат, чтобы убить косулю или кабана…» — Не только совесть не позволяла убивать заповедную дичь, — другие, чисто военные соображения запрещали охотиться: скрытность сосредоточения, звукомаскировка, этика военного. Оружие дано для других целей!

Лошади напрягались. Колёса глубоко врезались в песчаную почву и трудновато было волочить армейскую повозку. Старшина не торопился. Он поглядывал на стройные корабельные сосны, задирал голову, и она приятно кружилась от удовольствия и наслаждения. Димуров шептал сам себе: «Я правильно говорил солдатам, когда заходили в этот лес: „Мы не захватчики! Мы освободители! Мы не можем трогать то, что не принадлежит нам. Мы гости в этой стране и должны вести себя, как подобает гостям. У нас так в Грузии…“».

Незаметно для себя старшина пересёк большой лесной массив, выехал на просёлочную дорогу и через час достиг намеченной цели. Это был небольшой населённый пункт, где размещался штаб стрелкового полка и его тылы. Димуров подъехал к усадьбе, окутанной садовыми деревьями. На крыльце большого деревянного дома с открытой верандой красивая полячка хохотала с кругу полковых писарей. Она показывала свои фотографии в обществе немецких офицеров. Приторочив уздечку к столбу, Димуров подошёл к крыльцу:

— Здравия желаем, товарищ старшина! — заорали младшие чины штаба.

— Здравия желаю! — пожал всем руки старшина. — Здравствуйте, пани! — Хозяйка протянула пухленькую ручку и кокетливо улыбнулась. Она вела себя несколько развязно, но гость не придал этому значения, лишь смущённо улыбнулся красавице, мельком глянув ей в лицо. У него не возникло никаких подозрений в отношении хозяйки дома, беспечно шутившей средь парней. Как выяснилось из разговора, в этом доме до нападения фашистской Германии на СССР размещался штаб немецкого сапёрного батальона и Барбара хвастливо рассказывала солдатам все подробности общения с начальством. Хотя она говорила по-польски, всё было понятно без перевода на русский. Достаточно двух-трёх недель общения, чтобы понимать разговорную речь и объясняться.

К четырём часам дня старшина Димуров загрузил повозку телогрейками, шапками-ушанками, тёплым бельём, шерстяными портянками и прочей амуницией, закрыл всё брезентом, затянул верёвкой, сел на облучок и тронул лошадей. Ещё два часа светлого времени. Он успеет доехать, а потому был спокоен и уверен в благополучном возвращении. Но только свернул он с просёлочной дороги в лес на знакомую колею, сразу же потемнело. Кроны сосен закрыли полнеба, оставив узкую полоску света над головой. Прошло минут десять. Вдруг лошади запрядали ушами, подняли морды, замедлили ход и стали беспокойно озираться. Они почуяли засаду. Старшина перевёл автомат на грудь и взвёл затвор. Впереди на дороге стоял человек и что-то орал. Справа вылез из леса ещё один и шёл к повозке с оружием наперевес. Димуров спрыгнул с повозки налево, притормозил лошадей и дал очередь по правому. Тот упал, вскочил и спрятался за дерево. Передний выстрелил в лошадь и Сивый взревел, рухнул на морду, потянув за собой Славяна. Задние ноги ещё держали его, и он пытался подняться. Славян бился в упряжи, порвал узду и выскочил из постромков. Прикрываясь повозкой, Димуров дал очередь по третьему бандиту, возникшему в полсотне метров сзади. Но тот успел выстрелить и ранил ездока в левое плечо. Старшина выронил автомат, достал гранату под сиденьем, с трудом вырвал кольцо с чекой и швырнул в заднего — удачно! Бандит замер. Славян от взрыва и стрельбы перепугался, отчаянно вырывался и бешено ржал. Переднему бандиту мешали лошади. Он прицелился в Славяна, но передумал, перенёс огонь на Сивого и пробил ему шею. Голова лошади дёрнулась и упала на землю. Задние ноги, всё ещё державшие могучее тело, медленно подкосились, и он упал на бок, испуская истошный храп. Двое бандитов наступали, подходили всё ближе, прячась за деревьями. Правый, видимо, раненый, хромая, перебегал от дерева к дереву. С большим трудом старшина Димуров сбросил шинель и правой рукой схватил автомат. Положив его на повозку, надёжно упёрся, прицелился и дал длинную очередь по раненому бандиту… Левая рука Димурова намокла, обессилела. Горячее сердце рвалось из груди, выбивая кровь в рукав гимнастёрки. Нападавшие выжидали. Они поняли, что ездок ранен, добыча в их руках, но время подгоняло бандитов: они боялись обнаружить себя, поэтому очень торопились…