Свингеры (СИ) - Резник Юлия - Страница 35

— Эй, Белоснежка, ты как? — прошептал мне в ухо Волков, на котором я лежала, распластавшись. Тимур уже перекатился и, устроившись на боку, целовал мою подрагивающую спину. А я… я раз за разом сглатывала. Обиду и страх… застрявшие в горле тошнотворным комом.

— Эй, ты куда?

— Мне нужно в душ.

Я выбралась из постели, ощущая, как по мне ползут два пристальных взгляда, и, не оборачиваясь, вышла из комнаты. Мне нужен был холодный душ, чтобы прийти в себя. И горячий, чтобы смыть случившееся. В теле сосредоточилась дергающая боль. Я закрыла глаза и сконцентрировалась на ней, чтобы не думать о боли душевной.

В дверь постучали, но я сделала вид, что ничего не слышу. Мне не хотелось ничего объяснять, говорить… Мне орать хотелось! Мне хотелось орать, спрашивая, за что они так с нами… Со мной.

— Катя! Ты слышишь? Открой немедленно дверь! — это Тимур или Ян? Мне было все равно. Все они, в конце концов, одинаковые…

Я вышла, лишь когда Тимур с Яном стали выламывать дверь. Незачем это все было. Хватит того, что я сама сломалась.

— Господи, ты как?

Тим даже не оделся. Стоял голый, схватив меня за руки, и шарил по лицу взглядом. Он жалел… Я видела, что он жалел о том, что случилось. Вся боль земли была написана на его лице. Тогда… зачем? Зачем он это сделал? Зачем смотрел в глаза Яна, поверх моего плеча, в меня кончая, что пытался доказать? Себе… мне… Волкову? Погружая меня в ад, на его самое глубокое дно погружая…

Я отвела взгляд от его посеревшего, как старая чертежная калька, лица и бросила устало:

— Вызови такси. Пожалуйста.

— Что?

— Вызови такси. Я не помню, куда сунула свой телефон.

Я оглянулась по сторонам, обнаружила сначала трусики, потом платье. Скинула полотенце на пол и принялась одеваться. Стеснение? Нет. Я его больше не знала. А вот другие чувства познала сполна. И я старалась держаться. Не упасть, не заплакать… Я делала все, чтобы вообще не думать о том, что произошло, но бессвязный поток навязчивых мыслей то и дело возвращал меня к вопросу, как… они… могли? И как я могла? Мне хотелось столько всего сказать… Мне хотелось кричать: за что… за что вы так со мной? И мне самой хотелось умолять о прощении.

Самым страшным было осознавать, что и моей вины здесь с избытком.

— Я поеду с тобой! — пробормотал Тим, отступая. Оглядываясь, как и я совсем недавно, в поисках сброшенной на пол одежды.

— Катя… — послышался голос Волкова.

— Не надо… — дернула я головой. — Не хочу об этом… Сейчас не хочу.

Он, наверное, видел, чувствовал мое состояние. Потому что больше не произнес ни слова. Лишь смотрел побитой собакой на то, как я одеваюсь. Лишь побитой собакой смотрел…

И только когда мы с Алмазовым уходили, задержал мою руку в своей:

— Мы поговорим, когда все уляжется.

Я кивнула, не имея сил его с ходу послать. Было так странно, что никто из них не понимал, а может, делал вид, что не понимает — ничего… абсолютно ничего уже не будет. Потому что меня самой… нет.

— Прости меня, — прошептал Тимур, когда мы с ним вышли в метель из подъезда.

— За что ты просишь прощения? Мне было хорошо. Если бы ты смотрел на меня, когда трахал, а не на Волкова, ты бы это понял.

— Не надо!

— Не надо что?

— Не надо стараться казаться сильнее, чем ты есть на самом деле, Катя! Я же вижу, что перешел черту. Дьявол все забери, я же вижу…

— Так ты этим был занят? Нащупыванием моих пределов?

Я оглянулась на Тимура. Он дышал, как загнанное животное, и так на меня смотрел… Так смотрел…. Мне бы стало жаль его. Но в моей душе этим чувствам не осталось места. Моя душа превратилась в ледяную арктическую пустыню.

Не знаю, возможно, если бы в тот момент Тим сказал что-то… хоть что-нибудь сказал, я бы не прошептала:

— Я хочу развода.

— Что? — он поперхнулся моими словами. Я видела… Как сереет, еще больше сереет его лицо. И получала от этого какое-то ненормальное садистское удовольствие. Закралась страшная мысль о том, что все, абсолютно все, на что я пошла, было никаким не лекарством. А ядом… Который я впрыснула в вены Алмазова, зная, что заставлю его помучиться так, как долгое время заставлял меня мучиться он. Своим невниманием… Своим предательством? Это было предательством, это было, мать его, предательством! Уже то, что он смотрел на других…

Я отвела взгляд. Не торопясь его реанимировать. И застыла, глядя в глаза собственному отражению в витрине натертой до блеска алкомаркета.

Кто ты, Катя? Я совершенно тебя не знаю… Не знаю и очень боюсь.

— Мы поговорим об этом дома. Все обсудим… И как-то решим, — бормотал Алмазов. Куда только делась его хваленая выдержка? Уверенность в себе и жесткость? Сейчас он напоминал мне маленького напуганного мальчика. Я не видела его таким даже после того, как мы узнали о том, что он болен.

— Я ничего не хочу решать… — последние слова я даже пропела. Не знаю… Наверное, со стороны я казалась безумной. Я и чувствовала себя где-то так. Немного сошедшей с ума…

Наконец, осветив подъезд к дому фарами, из-за поворота показалось такси. Не давая Тимуру меня опередить, я забралась на сиденье возле водителя. Тим вздохнул и сел сзади. До дома ехали в гнетущем молчании. И даже тихо играющее радио было не в силах его облегчить.

К счастью, дети остались у Альфии. Вот кому будет действительно трудно все объяснить. Мы остановились у дома. Я вышла из машины и вошла в калитку.

— Я сниму квартиру где-нибудь в центре. И перееду. А до этого… пожалуйста, поживи у матери.

— Что? — опять, как попугай, повторил Алмазов.

Я остановилась у входа в дом. Смелас перил, опоясывающих широкую веранду, снег ладонью. Сжала в холодных пальцах.

— Я говорю, будет лучше, если ты где-нибудь поживешь, пока я не найду нам с детьми квартиру.

Тимур взорвался. Стал орать мне в спину о том, что никуда не уйдет и нас никуда не отпустит. А у меня не было сил… не было сил на эту истерику. Я молча вошла в дом, поднялась по лестнице и закрылась в ванной.

— Послушай, нам нужно поговорить! — раздался голос за дверью. Господи, сколько раз… сколько раз я просила, я умоляла его со мной поговорить. А сейчас… сейчас, что уже? Ничего ведь не изменить. Там, где была любовь, уже почти ничего не осталось. Она высохла, истлела, превратилась в жалкое подобие себя… А я не заметила даже. И что теперь? Убить бы её в себе, чтобы не мучиться, но на это тоже не было ни воли, ни сил. Состояние — хоть в петлю.

Утром неожиданно стало легче. Я вышла на балкон, задрала голову к небу и ловила ртом крупные лохматые снежинки, как делала когда-то давно, в беззаботном счастливом детстве. Память тащила назад, туда, где было все просто и понятно. В то время, когда я точно знала, кто я… и чего хочу. Не так, как сейчас…

— Катя, нам надо поговорить. Пожалуйста… — голос Тимура сломался в конце. И мое сердце привычно сжалось. Я могла планировать все, что угодно. Но моими рефлексами все еще руководил этот сильный слабый мужчина. Которого мне не удалось удержать. И простить.

— Если хочешь знать, я тебя ни в чем не виню, Тимур. Я сама в это влезла. И не жалею… Просто хочу разобраться, кто я. Ввиду, так сказать, вновь открывшихся обстоятельств, — криво пошутила я и переступила, озябнув, с ноги на ногу. — Оказалось, что я совершенно себя не знала…

— То, что вчера случилось — было ошибкой.

Я рассмеялась. Знаете, что самое интересное? Плевать мне было на то, что было вчера. Я кайфанула. Невесело стало потом. Когда картинка в моем мозгу сложилась. Когда я, наконец, поняла, что же мной движет на самом деле. И ужаснулась…

— По большому счету вчера мы поквитались, да, Алмазов? Я наказала тебя за нелюбовь, ты меня — за что, кстати? За то, что я потянулась к Волкову? Так, знаешь, доброе слово — оно и кошке приятно. А после тебя Ян…

— Заткнись!

— Ты же хотел поговорить? Так слушай!

— Мне жаль! Жаль, что все так вышло! — заорал Алмазов так громко, что стайка черных ворон с мерзким зловещим карканьем взлетела с веток припорошенной снегом груши. — Я убить его хотел… каждый раз хотел…