Странная страна - Барбери Мюриель - Страница 3

– Из тех, кто понимал, что именно на кону, многие тоже мертвы, – заметил Алехандро.

– Кто победит? – возразил Ибаньес, как будто его об этом спрашивали. – Меня столько этим донимали, и по поводу войны, и по поводу победы. Но никто никогда не задает правильного вопроса.

Он молча поднял стакан. Несмотря на нищету, замок гордился своим винным погребом, где вызревали великие вина, когда-то поднесенные Хуану де Йепесу, отцу Алехандро, а еще раньше – его деду, прадеду и так далее до древних седых времен. Вот как это происходило. В одно прекрасное утро где-то в Европе человек просыпался, зная, что должен пуститься в путь к некоему замку в Эстремадуре, о котором никогда прежде не слыхал. Ему и в голову не приходило, что сама идея странная или невыполнимая, ни на мгновение путешественник не колебался, как не сомневался и в выборе направления на перекрестках дорог. Эти люди были процветающими винодельцами, в чьих подвалах хранились лучшие плоды их таланта, и они доставали оттуда чудесные бутылки, которые до того берегли на свадьбы своих сыновей. Они приходили к воротам замка, каждый вручал свою бутылку отцу, деду, прадеду или еще более далекому предку Алехандро, им предлагали перекусить и выпить стакан хереса; затем они без всяких церемоний отправлялись обратно, мгновение постояв на вершине башни. Вернувшись в свои земли, они каждое утро думали о том стакане хереса, щедром хлебе и лиловатой ветчине; дальше день катился как заведено, но их близкие видели, насколько те переменились. Что же происходило в замке? Обычаи графов де Йепес ничем не отличались от тех, что были приняты у людей их положения, и они не осознавали, что их замок вовлечен в некое странное действо. Никто не удивлялся, все шло своим чередом и забывалось, а Алехандро оказался первым, кого это озадачило. Но когда он задал вопрос, никто не сумел дать ответ, и детство он провел в ощущении, что с ним самим что-то неладно, и эта аномалия коренится в аномалии самого кастильо. Когда это чувство становилось таким сильным, что начинала болеть грудь, он отправлялся на кладбище и погружался в общение с мертвецами.

Следует возблагодарить его пристрастие к могилам, потому что тогда, двадцать лет назад, в ноябрьский день, когда погибла его семья, он находился на кладбище. Какие-то люди ворвались в замок и убили всех, кого там нашли. Никто так и не узнал, сколько было убийц, как они проникли внутрь и куда ушли. Ни один дозор, включая пастухов и старух, не видел, как они приблизились, словно они упали с неба и туда же вернулись. Алехандро покинул кладбище, потому что мерцание в тот день отливало кровью, но по дороге домой он не видел на снегу иных следов, кроме тех, что оставили косули и зайцы. И однако, еще не пройдя в ворота замка, он уже знал. Тело молило упасть на колени, но он продолжил свой мученический путь.

Ему было десять лет, и он остался единственным выжившим из своего рода.

Похороны были необыкновенными. Словно вся Эстремадура в полном составе пришла в Йепес и к ней добавились когда-то гостившие здесь путешественники из тех, кто успел вовремя добраться до деревни. Толпа получилась странная, да и все было странным в тот день: и месса, и процессия, и обряд погребения, и проповедь кюре, сутану которого вздымал бешеный ветер. Он задул, когда гробы вынесли из замка, и утих ровно на последнем слове заупокойной службы. Затем наступила тишина и длилась, пока колокола не зазвонили «Ангелус»[8] и собравшиеся не почувствовали, что вернулись из неведомого края – он втайне и заполнял их сердца на протяжении всего дня, и это внутреннее путешествие по незнакомым дорогам не смогли нарушить ни бормотание священника на латыни, ни смехотворное шествие беззубых стариков. А теперь все просыпались от долгой задумчивости и смотрели, как Алехандро поднимается по крутому склону к форту. Один-единственный человек сопровождал его, и люди возносили хвалу деревенскому совету за решение передать ребенка в эти мудрые руки. Все были уверены, что он позаботится о замке и будет добр к сироте, заранее радовались тому, каким возвышенным вещам он его обучит, а главное, испытывали облегчение при мысли, что этот груз лег не на их плечи.

Луису Альваресу могло быть около пятидесяти; по беспечности или злой воле богов он был и маленьким, и довольно сутулым, и очень худым. Но когда, принимаясь за тяжелую работу, он скидывал рубашку, видно было, как под кожей перекатываются сухие и на удивление крепкие мышцы. Точно так же на его заурядном и невыразительном лице блистали глаза цвета глубокой небесной лазури, и контраст между ничем не примечательной физиономией и всеведущим взглядом говорил все, что следовало знать об этом человеке. По своему положению он был местным интендантом: следил за поддержанием порядка во владениях, взимал арендную плату с фермеров, продавал лес и вел расходные книги. Зато по склонности души он был стражем путеводных звезд замка. Когда вечером они ужинали в кухне пустынного форта, Луис вел долгие разговоры со своим воспитанником, ибо этот человек, посвятивший себя служению сильным мира сего и пошлой торговле, на самом деле был великим мыслителем и блистательным поэтом. Он прочитал все, а потом еще и перечитал, он творил лирическую поэзию, какая может родиться лишь в пламенных душах, – поэзию заклинаний солнца и шелеста звезд, любви и креста, ночных молений и безмолвных поисков. Именно через поэзию, в те часы, когда творил ее, он прозревал краем сознания тот же свет, что Алехандро получал от своих мертвецов, и он был единственным из всех, кто мог бы ответить на вопросы, которые мальчик задавал о паломничестве виноделов. Однако он молчал.

Итак, на протяжении восьми лет каждый день ближе к полудню все видели, как он спускается из форта в деревню вместе с мальчиком, садится за стол в трактире, всегда в одной и той же белой рубашке со стоячим воротником, в одном и том же светлом костюме, в одних и тех же потрепанных кожаных сапогах и шляпе с широкими полями, чья летняя солома при наступлении первых холодов сменялась на фетр, к чему зимой добавлялась длинная накидка из тех, какие носят всадники, охраняющие стада. Ему подавали стакан хереса, он оставался там в течение часа, и люди подходили к нему осведомиться о его последней поэме или о ценах на скот. Сидя он казался высоким, потому что держался прямо, положив ногу на ногу, одну руку на бедро, а локтем другой опираясь о стол. Время от времени он делал глоток, утирал губы белой салфеткой, аккуратно сложенной рядом со стаканом. Казалось, его окружает тишина, хотя он много говорил во время этих совещаний, превращавшихся в болтовню. Его элегантность никого не смущала, она возвышала и ободряла. Рядом с ним Алехандро помалкивал и узнавал жизнь бедного люда.

Один-единственный человек самого невысокого положения может держать на плечах целую страну. Счастливы края, пользующиеся поддержкой такого создания, без которого они были бы обречены на увядание и гибель. На самом деле все на свете можно воспринять двояким и прямо противоположным образом, стоит только увидеть величие вместо убожества или не заметить славы в прозрачности упадка. Бедность не умалила благородства замка; она не мешала наслаждаться ароматом великолепия и грезы, еще ярче сияющими в своей наготе; и пока Луис Альварес управлял фортом, крепость гордо высилась, хотя все знали, что ее земли больше не приносят дохода, а стены постепенно разрушаются. И после убийства семейства де Йепес интендант естественным образом возложил на себя все обязательства, которые издавна лежали на них. Он председательствовал на первом деревенском совете после трагедии, и совет этот, по позднейшим воспоминаниям, прошел с величайшим достоинством – а в нашем распадающемся мире такие воспоминания едва ли не ценнее самой жизни. Луис Альварес призвал присутствующих встать, после чего сказал несколько слов, чтобы почтить ушедших, и нет сомнений, что эти слова спасли Алехандро, не дав ему сойти с ума от горя, и сделали из него здравого человека, особенно последняя фраза, предназначенная именно мальчику, хотя Луис воздержался от того, чтобы бросить на него взгляд: на живых ляжет долг мертвых. Ребенок сидел справа от своего интенданта, с горячечными глазами, но недвижный, как камень. Однако после этих слов лихорадочный блеск в его зрачках потух, и он завозился на стуле, как любой малыш его лет. Затем интендант призвал голосовать, как было принято у предков: называя каждый род и подтверждая решения ударами молотка. Когда рассмотрение и голосование закончились, он снова поднял собравшихся на ноги и попросил священника прочесть заупокойную молитву. А поскольку старик-кюре через слово запинался, он продолжил молитву сам, и к концу весь совет в полном составе хором подхватывал песнопение, однако не следует полагать, будто Луис Альварес царил в этом краю только потому, что неуклонно следовал установленным здесь ритуалам: интендант замка обрел естественную власть, сумев соткать связующие всех нити, корнями уходящие в землю столь духовную по природе своей, что человек, понимающий ее поэтичность, был рожден для того, чтобы править этой страной. Под конец, после последнего «аминь», женщины затянули старинную песню Эстремадуры. Сегодня этой песни никто не знает, и звучит она на языке, с которого никто не смог бы перевести, но боже, как же прекрасна была эта музыка! Пусть ее никто не понимал, каждый наслаждался посланием плодородных земель и грозовых небес, где тягость жизни смешивается с радостью жатвы.