Гвардии «Катюша» - Бороданков А. П. - Страница 73

Надо сказать, что мне, единственной женщине в дивизионе, было не очень просто. Ведь военный быт не рассчитан на минимальные, но необходимые для нас удобства. Но рядом оказались люди по-настоящему чуткие, щедрые на бескорыстную помощь. Товарищи уже знали, что не стоит напоминать мне о моей «слабости», подчеркивать, что я женщина, — обижусь; трудные для моих рук дела помогали выполнять тактично, с уважением.

Братское отношение к отчаянной девчонке-лейтенанту, как многие меня называли, осталось в памяти светлым и благодарным воспоминанием.

Товарищи звали меня то уважительно — Владимировна, то ласково — Огонек. И это мне до сих пор очень дорого. Моя молодая энергия била через край. Самодеятельность организовать, провести занятия по электротехнике, политбеседу — да мало ли еще дел — за все я бралась с охотой.

С середины 1943 года наша бригада была все время в наступлении. К этому времени женщины были демобилизованы из действующей армии. С начала 1944 года я, честно говоря, тоже ждала увольнения или хотя бы перевода в другую часть. Невыносимо тяжело было работать там, где все помнили и часто говорили о моем муже — комбате Саше Алексееве, с которым мы служили вместе. Он погиб при первых залпах в дни снятия блокады. Вспоминали его песни, открытый и добрый характер…

Но командование оставило меня при «катюшах», как лучшего электротехника дивизиона, чем я очень гордилась. Ну что ж, не я одна — все в годы войны забывали о личном горе, отводя общую страшную беду…

…Эта ночь в особняке Геббельса, с ее настороженной тишиной, наполненной воспоминаниями, неожиданно была прервана глухим голосом, раздававшимся неизвестно откуда. Проснулись солдаты, и все вместе мы начали обшаривать особняк, разыскивая источник этого странного шума. Остановились около обитой железом двери, ведущей в подвал. Она была закрыта, и там, судя по голосу, металась и рыдала женщина. Открыть дверь оказалось невозможным. Здесь, видимо, было убежище хозяина дома, и массивная дверь прочно запиралась изнутри. Пришлось ее взрывать. Когда мы заглянули в образовавшийся проем, то увидели удалявшуюся фигуру седой старухи. Как потом оказалось, это была столетняя то ли нянька, то ли служанка Геббельсов, всю жизнь прожившая в их семье. Во время стремительного бегства хозяева просто забыли ее.

Кончилась ночь, и наша бригада снова на марше. Мимо шли эшелоны с короткой радостной надписью «Домой». Но для тех, кто оставался в Берлине, мир наступил гораздо позже. Отдельные фашисты продолжали бессмысленное сопротивление, и приходилось быть все время начеку.

11 мая наша батарея расположилась на отдых в бывших казармах фашистов под Нейрупеном. Ночью внезапно погас свет, и в узких коридорах раздался грохот кованых сапог, выстрелы. Это одна из эсэсовских групп, стремясь на запад, пыталась прорваться на нашем участке. Противник хорошо знал расположение помещений. Бесшумно сняв наших часовых, он застал нас врасплох. Секунды потребовались для того, чтобы прийти в себя, отдать приказы. Драться пришлось врукопашную в темноте незнакомых казарм. Мы не знали сил гитлеровцев, не знали, где находятся свои. Но недаром наши солдаты носили имя гвардейцев. Почти все эсэсовцы были уничтожены, остальные поспешно скрылись в лесу, окружавшем казармы.

Для меня это был последний бой, так как взрывом близко разорвавшейся гранаты меня сильно контузило. Годы прошли после этого, прежде чем я снова встала на ноги.

На фоне стремительного темпа жизни сегодняшнего дня прошлые испытания и лишения военных лет как бы все более отодвигаются на второй план. Но в моей жизни воспоминания о них каждый раз звучат по-новому, так как по характеру своей работы мне до сих пор приходится сталкиваться с последствиями войны — я, художник-реставратор, воссоздаю разрушенные гитлеровскими захватчиками памятники культуры и архитектуры.

В первый же год войны я пошел добровольцем в народное ополчение, чтобы защитить свой город. Нас было много, безусых юнцов, кто по зову сердца встал на защиту Родины, хотя ни опыта, ни военных знаний мы, конечно, не имели. Сроки мужания человека в такой обстановке намного сокращаются. Уже через несколько месяцев боев мы превратились в настоящих солдат, остановив врага на подступах к Ленинграду, у станции Веймарн.

В январе 1942 года меня откомандировали во вновь сформированную 6-ю гвардейскую тяжелую минометную бригаду, в составе которой я дошел до Берлина.

В памяти моей остались незабываемые дни прорыва и снятия блокады и молниеносный бросок от Варшавы до границ Германии и дальше, до Одера.

За годы войны пришлось пережить много горьких минут, но, мне кажется, радостных было не меньше: мы почувствовали силу и мощь своей Родины, убедились в нашей боеспособности, обрели уверенность в неотвратимости возмездия «коричневой чуме» и в торжестве справедливости. Когда мы погнали фашистов от Ленинграда, наши силы удесятерились в реальном предчувствии огромной и заслуженной победы. Самым ярким воспоминанием тех суровых лет навсегда останется штурм Берлина и уличные бои в самом городе. Мы наступали столь стремительно, что оставляли позади себя мелкие очаги сопротивления, уничтожением которых занимались подразделения второго эшелона и тыловые части.

Почему именно этот период боевых действий нашей бригады я сейчас вспоминаю? Видимо, потому, что этот период был самым радостным и вместе с тем самым драматичным. Уже близка была победа, а мы теряли своих товарищей, с которыми бок о бок прошли все дороги войны. Разве это не трагедия? Страшная несправедливость судьбы — погибнуть в преддверии всенародного торжества.

При передислокации штаба бригады на новое место, по мере продвижения наших дивизионов, отделению топоразведки, которым я в то время командовал, приходилось не только готовить данные для стрельбы, наносить оперативную обстановку на карты, выявлять очаги сопротивления и огневые точки врага, но и обеспечивать безопасность штаба бригады.

При очередной передислокации штаба в новый район Берлина, 28 апреля 1945 года, под вечер, когда уже начало смеркаться, наше отделение прочесывало близлежащие дома. Некоторые из них были совершенно разрушены, другие горели, третьи просто покинуты жителями. Как обычно, для проведения такой операции отделение разбилось на группы по два человека. Мне и рядовому Косте Фирсову было поручено осмотреть дом, стоящий в 200 м от расположения штаба. Он был почти совершенно разрушен, по-видимому, бомбовыми ударами американской авиации, так как остался только остов здания с торчащими искривленными балками перекрытий.

При беглом осмотре здания мы не обнаружили ничего подозрительного, и только вход в подвальное помещение заставил нас насторожиться. Показалась подозрительной относительная чистота лестницы, ведущей вниз, между тем как вокруг был хаос из кирпича и металла. Со всеми предосторожностями мы стали спускаться по лестнице, изготовив автоматы к бою. Лестница была небольшая; впереди мы увидели обрушенную стену, закрывающую дальнейший проход. И здесь, потеряв осторожность, мы стали обсуждать результаты обследования — ведь действительно стена закрывала весь дверной проем, ведущий в подвал.

Мы уже хотели повернуть назад, но Костя обратил внимание на пролом сбоку. Только он сделал шаг к нему, как вдруг неожиданный треск автоматной очереди и вспышки от выстрелов из пролома ошеломили нас. Единственное, что я почувствовал, даже не увидел, — что Костя ранен. Палец машинально нажал спусковой крючок — и ответная очередь послана в этот пролом. Лишь несколько секунд длилась тишина после выстрелов, но мне и их было достаточно, чтобы оттащить Костю под укрытие завалов.

Поблизости были наши бойцы, они подняли тревогу, и дом был окружен. Я же бросился за санинструктором к штабу. Когда мы подбежали к Косте Фирсову, он уже был без сознания. В штабе ему оказали медицинскую помощь, но, к сожалению, раны были смертельны.