Гвардии «Катюша» - Бороданков А. П. - Страница 70

В битве за Берлин нашим гвардейцам очень пригодился часто применявшийся на Ленинградском фронте способ стрельбы с рамных пусковых установок или прямо с ящиков, в которых перевозились снаряды. Дивизионы вновь взяли на вооружение этот испытанный метод в ходе Берлинской операции, где бои шли за каждый квартал, каждую улицу и дом, не затихая ни днем ни ночью. Таким методом бригада выпустила по оборонявшему Берлин врагу сотни снарядов, прокладывая путь пехоте.

Примеры мужества и отваги при штурме Берлина проявили воины батарей, которыми командовали гвардии капитан Н. А. Чашин, гвардии старшие лейтенанты В. А. Красных, Б. И. Голант, Г. Т. Тихомиров, Г. И. Хохлов, а также батарейцы А. Я. Волкова.

Когда на Красной площади в Москве состоялся парад Победы, в рядах воинов-победителей шел и гвардеец нашей бригады радист гвардии рядовой Александр Васильевич Храмцов.

Может быть, теперь эти слова — «путь к рейхстагу» — звучат суховато, вроде исторической справки. Но в сорок пятом году они звучали для нас по-особенному. Посудите сами: с сорок первого, как вторглись на нашу землю фашисты, и до сорок пятого, долгих четыре года, мы только и думали о победе. А победа нам так и представлялась — берем Берлин и рейхстаг. Немало я пролил и пота, и крови, а счастье мне выпало — и Берлин брал, и путь к рейхстагу расчищал.

Конечно, боев пришлось повидать много. Какие помню лучше, какие хуже, но последний бой в Берлине остался в памяти на всю жизнь до последней мелочи. Верно говорят, что первый да последний бои не забываются. Да и бой-то последний получился необычным…

Я был командиром батареи в 6-й бригаде тяжелых гвардейских минометов, которой командовал полковник А. М. Лобанов. Что такое гвардейский миномет, знают все — это знаменитая «катюша». А у нас были тяжелые минометы.

Представьте себе ряд могучих автомашин, на которых в два этажа лежат снаряды, а каждый такой «снарядик» в 100 кг весом. Дается команда, и они с ревом и огнем летят в сторону противника. Наших залпов не выдерживали никакие укрытия, никакие дзоты; не оставалось ничего живого, и лишь стонала и горела земля. Один снаряд делал трехметровую воронку. Не только фашистам — своим-то было страшно, особенно тем солдатам, которые сидели в первой траншее и видели огонь минометов впервые.

Бывало, только дадим залп, как раздается звонок полевого телефона:

— Что вы делаете?! По своим бьете!

Мы только улыбаемся: снаряды рвутся у гитлеровцев, а на наших позициях земля ходуном ходит. Можно представить себе, что делалось у фашистов, так сказать, в «эпицентре»!

Отстреляемся, и нам опять звонят:

— Отлично, спасибо! Цель накрыта.

Что и говорить, могучее было у нас оружие. Гитлеровцы сразу же после залпов бросали на наши позиции самолеты. Но мы не медлили, тут же меняли позицию. И не только из-за фашистских самолетов: под нами земля тоже горела в буквальном смысле, потому что снаряды были реактивными и позади машин зажигали все, что могло гореть.

Не буду описывать, как наша бригада воевала под Ленинградом, как дрались мы у Невской Дубровки и прорывали блокаду, как громили фашистов на Карельском перешейке и брали Выборг, как освобождали Польшу, — это разговор особый. Но путь в Германию мы начали под Ленинградом. Там мы спели песню нашей бригады, которую сочинил наш поэт, старший лейтенант Кушнаренко:

И вот я стою перед этой «берлогой» — на границе Германии. Разве передать то чувство, что охватило нас, когда мы увидели столб с большим листом фанеры, с которого в самую нашу душу глянули жгучие слова: «Вот она, проклятая Германия!»

Дошли! Мы даже притихли. В этих словах было для нас все: горечь потерь, три с лишним года крови и смерти, близкая победа, гордость за Родину. Мы дошли! Я стоял на своих ноющих от ран ногах и смотрел на простой лист фанеры, который теперь стал историческим. (Кстати, недавно такую же надпись на таком же листе фанеры я видел в хроникальном фильме, и сердце тихо екнуло — не тот ли?)

Мы вступили на территорию гитлеровской Германии. Брали с боем каждый населенный пункт. Дрались фашисты отчаянно. Оно и понятно: знали, что войну проигрывают и пришел час расплаты. Да и за спиной у них был Берлин.

Но мы рвались вперед, по месяцу сапог не снимали — хотели скорее кончить войну. Чувствовали, что главное — добраться до Берлина, а там и войне конец.

16 апреля 1945 года началось наступление на Берлинском направлении, а 22 апреля мы были уже на окраинах германской столицы. Начался штурм. Об этом много писали, показывали в кино, но как вспомнишь…

…Штурмовать начали в темноте. Наши прожекторы буквально залили позиции врага ослепительным светом. Плотность артиллерийского огня была такой, что на один квадратный метр ложилось два снаряда. Ну, и мы своими гвардейскими минометами поработали, хотя стреляли всего минут тридцать, не больше.

Укрепленные объекты на окраинах Берлина были подавлены, и войска ворвались в город. Моя батарея оказалась в районе Силезского вокзала. Пехота и танки шли впереди, а мы — за ними. Начались уличные бои.

Наши танки и пехота к этому времени уже накопили опыт уличных операций. Но в немецкой столице бои были особенно сложные и жестокие. Известно, что раненый зверь или бежит, или бросается на человека. Фашистскому зверю бежать было некуда — он у себя в Берлине сидел.

Поэтому в каждом окне, каждом подвале или на чердаке затаился стрелок — обложится фаустпатронами и палит по любой цели. Огонь велся буквально со всех сторон. Ни танку не пройти, ни пехотинцу не пробежать. Проходили, конечно, и пробегали. Но тут еще одно обстоятельство надо взять в соображение: стали мы осмотрительнее, на рожон лезть не хотели. Не трусили, конечно, — таких среди нас не было, да и вообще трус до Берлина не дошел бы. Просто стали мы осторожнее, особенно женатые да у кого дети. Ох, как хотелось дожить до победы! Поэтому воевать стали расчетливее и не бросаться попусту под перекрестный огонь.

Представьте наше положение. Помочь хочется пехоте, да никак. Ну просто нет места для действия тяжелых реактивных систем: войска находятся в очень близком соприкосновении, да и мирное население кругом. Например, когда мы пробивались к Силезскому вокзалу, то мешал госпиталь. Пришлось обойти; с потерями, но обошли — не будешь же стрелять по раненым. Поэтому гвардейские минометы в начале уличных боев оказались как бы не у дел. Нам даже обидно стало: всю войну без нас не обходились, а в Берлине, в самом главном месте, мы вроде бы и не нужны.

Но пригодились гвардейские минометы и в Берлине, да еще как! Рано мы сникли!

27 апреля меня вызвали в штаб бригады и назначили начальником штурмовой группы. В общем, как говорится, организационно ничего не изменилось — группа состояла из личного состава моей батареи. Но перед нами поставили сложную и важную задачу.

Командир батальона, которому была придана группа (фамилию его запамятовал), показал мне дом на Мартинштрассе. Большое угловое здание тянулось почти на квартал — старинное, массивное, из темного тяжелого камня. В подвалах засел большой отряд эсэсовцев. Они вели сильный огонь.

Комбат только вздохнул. Я и сам видел, что Мартинштрассе была намертво перекрыта — на мостовой лежали наши погибшие солдаты и горели танки. А отсюда был прямой путь на рейхстаг, что-то километра три до него. И дома этого никак не миновать. Моей группе и предстояло выкурить эсэсовцев.

— Первого мая в два утра пойдем в атаку, — сказал комбат.

Все ясно: перед атакой мы должны дать залп. План у нас был простой и непростой. Снаряды наши устроены по реактивному принципу. Стало быть, запустить их можно и не с автомашины, а откуда угодно: установи раму в нужном направлении, подключи ток — и готово. В общем, решили мы доставить снаряды в дом напротив и оттуда дать залп по эсэсовцам.