Дом Аниты - Лурье Борис - Страница 39

Я понимаю, что об исчезновении Объекта Джуди моей Госпоже известно.

Лицо мисс Поланитцер искажается от ярости. Она трепыхается, вырываясь из объятий Аниты:

— Нет-нет! Я хочу прямо сейчас!

Госпожа Анита настаивает:

— Ханна, я пообещала, что Объект Джуди твой, и ты его получишь.

Моя Госпожа держит ее силой, зажав тело в тиски. Мисс Поланитцер тихонько всхлипывает:

— Но мы ведь уже совсем оприходовали еврейского раба из шкафа!

Ее детская истерика так естественна, так непринужденна, что мне ее жаль. Я и сам готов расплакаться, хоть она меня и оскорбила.

Они снова обнимаются, а я окидываю взглядом кабинет. На полу валяются части тела концлагерного еврея.

На его руках и ногах следы глубоких укусов. На ногах не хватает пальцев. кое-где вырвана плоть (или это пластмасса?), будто ее откусил какой-то свирепый голодный зверь.

Живот лежит на полу отдельно — самодостаточное хранилище. Оттуда торчат изжеванные внутренние органы. Полые перекрученные кишки схлопнулись, точно из них высосали весь сок.

На ягодицах — они самодостаточным хранилищем{149} лежат прямо на письменном столе Аниты — я различаю глубокие следы от иглы. Каждое отверстие расширено. Будто кто-то аккуратно разрезал ягодицу, а потом снова зашивал.

В этих отверстиях очутилось несколько цветов из вазы с Анитиного стола. В анус вставлена зажженная свеча. Она еще горит.

Анита перехватывает мой взгляд.

— Красиво, да? — говорит она, в основном самой себе. — Эта женщина — подлинный художник. Архитектор. У нее талант.

Она открытым ртом целует мисс Поланитцер в губы. То сосет, то глотает ее слюну, резко и равномерно сокращая мышцы горла. Излишки вытекают из уголков ее рта.

Потом Анита меняется ролями с Поланитцер — теперь ее черед сосать и глотать.

Они манят меня пальцем, и я подхожу. Когда Анита отрывается от губ своей любовницы, я замечаю у той большую кровавую рану на переносице{150}.

Анита жестом велит мне встать на колени и сделать приятно. Когда моя Госпожа к кому-то пышет страстью, я автоматически испытываю то же самое. Но это не я предаюсь любви с еврейкой: я — всего лишь принадлежность Аниты, мисс Поланитцер меня не пугает.

И как прекрасны ее мягкие, алебастровые, откормленные чресла! Даже перекормленные. Ее бедра изнутри приятно колышутся. Чресла пухленькие, как у ребенка. Сильные икры покрыты толстыми слоями плоти, жира и кожи. Как у славянской крестьянки. Да, она еврейка — и все равно нечего ее бояться.

Поланитцер такая вкусная — пальчики оближешь. Но, именем Господа, это еще что такое?

В складках ее вагины торчит что-то твердое, как кинжал. Это стальной член концлагерного еврея. Как она умудрилась откусить этот стальной хвост у самого корня? Ее половые губы крепко его сжимают.

Я нежно целую холодную сталь, предаваясь грезам, и время летит незаметно. Грезы мои резко обрывает гулкий пушечный залп, и тут же Анита ни с того ни с сего изо всех сил пинает меня в голову острым носком ботфорта. Очевидно, она сама желает потрудиться над вагиной Поланитцер, которую я уже размягчил.

Я приземляюсь на пол, хватаясь за раскалывающуюся голову, а Анита рявкает:

— Вон отсюда, жидовская морда, шуруй обратно в свой свинарник!

Я приподнимаюсь, чтобы поскорее свалить, но меня снова опрокидывают на пол, и я падаю на колени перед своей Госпожой и страстно лижу ее сапоги. Я готов сознаться, что предал ее — предупредил Джуди Стоун, что ее собираются продать:

— Я должен сделать признание! Сжальтесь надо мной, облегчите мое бремя! Я согрешил…

Но Анита снова пинает меня прямо в лицо:

— Вон! Больше никаких проволочек, половая тряпка, жидяра каморочный! Вон, или я брошу тебя вниз к русским!

Ни живой ни мертвый, я вываливаюсь из ее кабинета. Больнее всего не пинки, а необратимость оскорблений. Казенные тапочки спадают с ног, и я даже не поднимаю упавшую казенную фуражку.

Я рассказал бы ей о своем прегрешении и с радостью принял наказание. Но она была нетерпелива и тем самым дозволила мне остаться правонарушителем. Мою вину она оставила при мне — вину за то, что сделал хорошее дело: спас еврейку от верной гибели.

Через пару дней все уладилось.

Джуди остается на воле. Поланитцер больше ничего не получила от Аниты и даже потеряла деньги, которые заплатила авансом. Оказалось, Госпожа Анита играет в неоаристократизм гораздо коварнее, чем Поланитцер. Хозяйка не только завладела деньгами еврейской галеристки, но и заманила ее поселиться у себя в кабинете.

Каждую ночь мисс Поланитцер вынуждена жить в опустевшем шкафу концлагерного еврея. Узница Поланитцер одета в самую простую и грубую тюремную робу с синими и белыми полосками. Нижнего белья не носит, обута в простые деревянные башмаки.

Волосы коротко острижены и приклеены к черепу. Анита пожалела ее и не стала стричь совсем уж по-тюремному: выбритой борозды по центру черепа у Поланитцер нет. Прилизанная голова уместнее и даже сексапильнее. Непохоже, что такой жребий причиняет Поланитцер страдания. В своей новой роли она сильно притихла. Больше не улыбается, но лицо ее сияет довольством.

Я боялся, что от вибраций оружейной и пушечной стрельбы у нас лопнут стекла в больших окнах с алюминиевыми рамами. Но, осмотрев Большой Белый зал, убеждаюсь, что все окна целы.

Выглянув из окна девятого этажа, вижу угол 65‑й улицы. Преграждая дорогу транспорту, который обычно срезает здесь путь через Центральный парк, там кольцом стоят танки — замерли, как громадные тараканы, которые шевелят усиками.

На одном из этих железных коней я четко различаю голый торс изможденного мужчины. Руки и голова отрублены, но разложены вокруг груди в анатомическом порядке, словно дожидаются изобретательного художника, который вернет их к жизни. Вновь соберет из них нашего концлагерного узника{151}.

Из уважения к нему тюремная куртка аккуратно разложена рядом. Голова лежит на казенной кепке, как на подушке. Мне кажется, человеку очень неудобно.

Анита размышляет о положении, в котором оказался Нью-Йорк и ее собственное Учреждение. Она чует, как снаружи и внутри медленно, но уверенно происходит распад. В ее Дом просочился враг — румбульские странники. Снаружи, в Центральном парке, ширится советское присутствие.

Госпожа Анита может установить драконовский режим, но тот будет основан не на силе, а на отчаянии. Она может облачиться в мантию диктатора, но все мы понимаем, что в этом сценарии нет будущего. Гуманистические наклонности не позволят Госпоже Аните сыграть эту роль.

Дни царствования Аниты сочтены. Лодка Учреждения раскачалась.

Часть 3. Отдаленные места{152}

57. На Файер-Айленде

В квартире слуг раздается один звонок зуммера: это означает, что я должен выйти. Я поправляю шелковую пижаму, аккуратно причесываюсь, обнажая выбритую борозду посредине черепа и, предвкушая вызов на службу, опрыскиваю дезодорантом половые органы.

Я вхожу в студию Аниты. Она в элегантном загородном наряде — толстый кашемировый свитер и бархатные штаны, заправленные в сапоги для верховой езды на плоской подошве. Через плечо перекинута большая спортивная сумка.

— Мы идем на пляж, Бобби.

Такси доставляет нас на место всего за несколько часов. Остров расположен невдалеке от манхэттенского мегаполиса, и на его краю — пустынные дюны. Всего две песчаных колеи, которые мы назвали «Бирманской дорогой», ведут прямо к мосту на дальнем берегу{153}.

Погода холодная и ветреная. Анита приказывает расшнуровать ее сапоги. На коленях в песке я также снимаю с нее чулки и закатываю бархатные брюки до колен. Так и знал, что у этой вылазки есть какой-то особый смысл… потому что Анита вдруг резко пинает меня в самое больное место. Награждает милостивой улыбкой и пинает еще раз.

Она встает и уходит прочь босиком по песку. Несмотря на пронзительную боль, я замечаю прекрасную форму стоп и накрашенные ногти, утопающие в песке. Мышцы икр слегка напружиниваются, но я не вижу никаких признаков плебейской узловатости.