Полный карман песка (ЛП) - Лейтон Мишель - Страница 19

Я наблюдаю за ней. Ее маленький ротик формирует слова, далекие от уровня чтения других детей ее возраста. Маленькие пальчики все быстрее переворачивают страницы, по мере того, как она становится старше. Маленькие глазки, сверкая радостью, скользят от фразы к фразе, следя за развитием истории. Эта маленькая девочка ― мое маленькое чудо, весь мой мир. С того самого дня, как родилась. Она спасла меня от… ну, она просто спасла меня. Все очевидно и просто.

Я всегда так полно, так глубоко любила ее, защищая и заботясь о ней, и больше ничто не имело значения. И пусть в этом плане ничего не изменилось, сейчас это средство, кажется, не слишком эффективно, чтобы успокоить боль, сочащуюся из моего сердца с момента пробуждения.

«Коул».

У меня внутри все болезненно сжимается, стоит его имени проникнуть в мои мысли. Оно тянет за собой страх и разочарование прошлой ночи.

Как могла я так вести себя с мужчиной, которого едва знаю? Почему позволила этому произойти, явно получив целую кучу проблем?

И опять тот же вопрос, снова и снова: «Почему он? Почему он? Почему он?!»

У меня даже близко нет ответа.

Снег заполняет окрестности, хороня нас все глубже и глубже в зимней стране чудес. Прежде я с каким-то странным нетерпением ждала, когда пойдет снег. Теперь я лишь чувствую, что задыхаюсь.

Около восьми вечера отключают электричество. При свете свечей я купаю Эмми остатками горячей воды. Она смеется и играет, считая, что все это очень весело. И лишь когда я вытаскиваю ее, чтобы вытереть полотенцем, то в очередной раз осознаю, как мудра порой бывает моя дочь для своих лет.

― Мамочка, почему ты грустишь? ― спрашивает она, прикладывая свою крошечную ручку к моей щеке.

― Я не грущу, милая. Всего лишь стараюсь, чтобы моя дочь не превратилась в ледяную скульптуру у меня на глазах.

Но беспокойство не уходит из ее глаз. И то, что в них читается нечто иное, кроме по-детски невинной любви, благоговения и беззаботного счастья, разбивает мне сердце. Ее глаза слишком много видели за такую короткую жизнь; я не хочу добавлять к ее страхам еще и свои.

― Ты боишься?

Я закрываю глаза и прислоняюсь к ее теплой ладони.

― Нет, малыш. А ты?

― Я только боялась, что покину тебя.

― Ну, тогда ты не должна бояться. Тебе не придется меня покидать.

― А если все же так случится? Тогда ты будешь грустить, и больше никто не сделает тебя счастливой.

― Милая, ты всегда будешь здесь, чтобы делать меня счастливой. Ведь ты ― это все, что мне нужно.

Оставить Коула в прошлом, вернуться к прежней жизни ― лишь я и Эмми, вдвоем против всего мира. Раньше нам никто не был нужен. Не будет и сейчас.

Эмми уже сухая, и я торопливо начинаю натягивать на нее одежду.

― Думаешь, он все еще грустит, потому что у него больше нет маленькой девочки? ― спрашивает она, держась за мое плечо, просовывая ноги в штанишки.

Нет необходимости спрашивать, о ком она говорит, но мне очень любопытно знать, почему она думает о нем. Кажется, Коул имеет влияние на все семейство.

― Вероятно, он всегда будет грустить, но это не ее вина. Просто это означает, что он любил ее слишком сильно.

Эмми ухмыляется.

― Ты заставляешь его перестать грустить.

― Почему ты так говоришь?

― Мамочка, он смотрит на тебя иначе. Хочет тебя поцеловать. Точно говорю, ― хихикает она, снова становясь маленькой девочкой. ― Мамочка и Коул сидят на дереве, це-е-елу-у-у-ясь, ― поет она.

― Не думаю, что мамочка и Коул в скором времени будут целоваться, ― говорю я, пропихивая ее голову в пижаму.

― Но ты этого хочешь.

― Нет, не хочу.

Она снова хихикает.

― Может, если ты поцелуешь его, то тоже будешь счастлива.

― Кажется, ты считала поцелуи мальчиков неприличными, ― напоминаю я о ее отношении к сильному полу в той, далекой, жизни.

― Не для больших девочек. Для больших девочек они волшебные.

Я беру ее на руки, и она обвивает мою шею руками.

― Единственные волшебные поцелуи, что мне известны, ― вот эти, ― я целую ее лицо, волосы, и тема исчерпана.

Надеюсь, в отличие от меня, она сможет выбросить это из головы. Выбросить из головы его.

⌘⌘⌘⌘⌘

Я завидую способности Эмми быстро засыпать. Надеюсь, это означает, что, несмотря на все беспокойство и вопросы, мысли ее по большей части беззаботны. Мне же, напротив, они не дают уснуть. Я все еще сижу в темноте, завернувшись в одеяло, глядя на пустой камин, размышляя. Только поэтому я слышу мягкий стук. Если бы я находилась в другом месте, а не в нескольких шагах от входной двери, то никогда бы его не услышала.

Внутри все сжимается, и, повернувшись к источнику раздражающего звука, я спорю с собой, ответить или притвориться, что я уже в кровати. Наконец, на цыпочках иду к двери; прижимаюсь к ней ухом, чтобы понять, если мой полночный гость уйдет. Я слышу едва различимый царапающий звук, будто грубая ладонь трется о дерево между нами.

― Иден, ― произносит хриплый голос.

Не знаю, ждал ли он, что я услышу его. Может, и нет. Может, он знает, что не должен здесь находиться, и сожалеет, что пришел.

Или, может, сегодня он трезв. Может быть, это тот самый Коул, которого, я думала, что знаю.

― Пожалуйста, не спи, ― в его просьбе слышится тихое отчаяние. Словно удар кулаком, оно пронзает дверь насквозь и проникает в меня. ― Мне нужно с тобой поговорить.

Мне не стоит даже раздумывать над тем, чтобы открыть дверь. Я должна списать его, как безнадежный случай, и продолжать жить своей жизнью. Снова стать такой, как до встречи с ним. Но часть меня хочет, чтобы он все исправил, все прояснил. Чтобы сказал мне, что я ошибаюсь. Что он ошибается. Пообещал, что никогда больше так не сделает.

Нечто внутри меня сильно этого хочет. Очень, очень сильно.

И это нечто заставляет замолчать все другие голоса, побуждая мою руку потянуться к замку.

Я отпираю дверь, слегка приоткрываю ее, ― всего лишь настолько, чтобы увидеть, как Коул отдергивает руку прочь. Вот что за звуки я слышала. Его глаза находят мои, и даже в темноте я могу разглядеть в них бездну эмоций. Сейчас на них нет брони. Они не скрывают от меня его мыслей. Именно сейчас они открыты.

Он открыт.

И потому я позволяю ему войти.

Я отступаю назад, и он проскальзывает мимо меня, но не двигается дальше. Закрываю дверь, скрещиваю руки на груди, и мы стоим, глядя друг на друга.

― Я знаю, уже поздно, но я хотел с тобой поговорить. Наедине.

― Ну, я здесь. Говори. ― Мой голос полон горечи.

Коул проводит руками по волосам, отводя светлые пряди, что спускаются до плеч, прочь от лица. Густая щетина тенью лежит на его щеках. Он выглядит изможденным, взъерошенным. Словно бы не спал с тех пор, как я видела его в последний раз. Может, так оно и есть.

«Это просто честно», ― по-детски мстительно думаю я; я-то ведь спала не больше.

Внезапно, будто что-то поняв, он опускает руки. Знакомая складка вновь портит его гладкие брови.

― Здесь холодно.

― Везде холодно.

Повернув голову, он смотрит через плечо в гостиную.

― Нет огня.

― Нет.

Я не добавляю: «Еще бы!», хотя язвительные слова вертятся на языке. Полагаю, причина моего неумеренного раздражения в том, что я слишком рада его присутствию, счастлива, что он трезв, что вернулся тот самый Коул, пробудивший нежные чувства. Мне не стоит этого чувствовать. Должно быть, я сошла с ума. Хотя нет. Определенно, нет. Это не сумасшествие; наверное, я просто успокоилась, потому что он вернулся. Потому что его чувства ко мне достаточно сильны, чтобы сожалеть о произошедшем.

― Можно? ― спрашивает он, указывая на пустой камин.

― У меня нет дерева.

― Я сейчас вернусь.

Он выходит в холодную ночь, и на секунду я жалею, что не сказала ему «нет». Что не удержала его, позволила вновь выйти в эту дверь. Я начинаю ненавидеть, когда он уходит. Все эти вещи… этот дом… сама жизнь становится лучше, когда он рядом.