Колючее счастье (СИ) - Чёрная Ника - Страница 29

Вскоре послышался характерный скрежет замка и хлопнула одна из вереницы дверей, в полутьме и неясно было — какая именно. Женька сунулась к одной, к другой, и только третья оказалась незапертой. Похоже, лаборантская или подсобка — точно не кабинет. «И откуда только взяли ключи?» мелькнуло в сознании, но моментально рассеялось, как абсолютно в этот момент не важное.

Света уличной иллюминации, льющегося через широкое окно, хватило, чтобы рассмотреть возню прямо на пустом столе у стены. Чтобы понять, что к чему…

Женя не запомнила, как спустилась вниз, как прошла к выходу, как оказалась во дворе за школой. Как остервенело сдёрнула с ног босоножки — изящные, на тонких ремешках, серебристые, в тон к платью — ведь каблуки увязали в мягком дёрне, мешая идти. Идти неважно куда, лишь бы подальше от этого места, идти, пока хватает сил, пока окончательно не подкосятся колени, и она не упадёт ими прямо на землю, больше не в силах сдерживать рвущиеся наружу рыдания, больше не в силах терпеть изнутри раздирающую грудную клетку боль…

Она пришла в себя только тогда, когда непонятно как оказавшаяся рядом Маринка трясла её за плечи, явно напуганная состоянием подруги и грозящая позвать кого-нибудь на помощь. Женю трясло, самым натуральным образом колотило, выворачивало, ей было плохо физически, настолько плохо, что язык отказывался слушаться, и хотелось просто выть от боли.

И всё-таки кое-как ей удалось убедить Марину, чтобы та не звонила родителям. Нельзя. Нельзя было, чтобы они узнали! Только не сейчас… Только не так!

— Просто пойдём… пойдём отсюда… куда-нибудь… Куда угодно… — было единственной просьбой Евгении в тот вечер.

Вечер, сломавший что-то у неё внутри. Вечер, разделивший всю её жизнь на до и после.

34

Наши дни

«Так было надо, систер», — эхом звенело в её голове.

«Так было надо… надо… надо…»

Конечно, Святослав понял, о чём спрашивает Женя.

— Кому надо? Тебе? — произнесла она куда-то в морозную пустоту.

— Мне. Тебе. Всем, — донеслось до неё глухое.

Вырвалось облачком пара и растворилось в воздухе, уже не в силах ни на что повлиять.

— Да ты сказочник, братец, — усмехнулась Евгения. — Уж кто-кто, а я меньше всего нуждалась в устроенном тобою на прощание цирке.

— Всё не так, как кажется.

— Не так, как кажется? Ты серьёзно? — развернулась она к Славе. — Да что ты вообще понимаешь? Я же наивная была. Верила тебе. Не ожидала подвоха. Зачем было так… мерзопакостно, так пошло?

— Чёрт, Жень… Я виноват, признаю. Но… так получилось. Так сложилось. Не могло быть по-другому.

— Виноват он… Мудак ты, Светик, — Женя вздохнула, успокаиваясь. — Ты мог просто сказать, объяснить. Куда бы я делась? Зачем было устраивать эти показательные выступления? Я ведь ждала его, этот долбаный выпускной! Готовилась, платье выбирала, для тебя, дура, старалась… А ты эту… сатанистку крашеную… А теперь ещё «с того вечера даже ни разу не видел»… Да просто слов нет! — снова распалилась она, действительно не в состоянии подобрать слова, которые бы были уместны здесь и сейчас. И, уже немного утихомирившись, продолжила: — Конечно, теперь я понимаю, до чего же дикой и нелепой была моя реакция, но тогда… Тогда я не различала полутонов, — припомнила она слова Лары. — Тогда мне просто было хреново. И ты даже представить не можешь — насколько. Физически хреново. Да меня час на газон за школой выворачивало, после того, как я ваши фортеля в подсобке увидела! До сих пор твоя бледная задница между её ног перед глазами…

Святослав молчал. Каждое слово было ударом под дых. Каждое слово возвращало в прошлое, в те дни, когда его накрыло откатом от содеянного. Когда он места себе не находил, мечась как загнанный в угол зверь, не в силах что-то изменить. И даже не пытаясь оправдаться в собственных глазах — то, что он сделал, было действительно гадко и подло, и никакие мотивы не могли обелить этот поступок. Тогда, на выпускном, пытаясь заглушить выпивкой состояние безысходности, он действовал как в тумане. Бьющееся в лихорадке сознание словно отделилось от тела, которое жило своей жизнью. Которое решило, что воспользоваться подвернувшейся ситуацией с льнущей к нему и ничего не подозревающей Лисицыной станет выходом… Жалел ли он впоследствии о том, как поступил? Наверное, не было и дня, чтобы не жалел… Но вернуться в тот вечер и хорошенько встряхнуть себя семнадцатилетнего, вправить самому себе мозги не мог при всём желании…

— Маринка тогда понять не могла, что со мной, даже скорую хотела вызывать, или родителям звонить, — продолжила Женя. — Еле отговорила её… Я ведь даже рассказать ей не могла, поделиться. Мы же с тобой договаривались молчать, не афишировать. И я молчала. Долго ещё молчала… Она меня тогда до утра в гараже своём отпаивала, вместо того чтобы веселиться, Кедрова своего охмурять, рассвет со всеми встречать. Как же, вытянули счастливый билет, попали на выпускной к старшеклассникам! Да нам тогда полкласса девок завидовало по-чёрному, не у всех были близкие родственники среди выпускников… — она, снова переведя дыхание, на секунду замолчала. — Просто объясни — зачем? Как-то сама за столько лет так и не догнала, что я тебе сделала, чтобы на прощание такой плевок в душу заслужить. Ты ведь мог просто уехать, думаешь, я бы тебя задержала? Да и в моих ли это было силах, если даже родители не смогли повлиять на твоё решение. Почему? — снова повторила свой вопрос.

Святослав всё ещё молчал, только желваки на скулах выдавали его напряжение. Что он мог ответить на этот вопрос? Имели ли смысл оправдания?

— Жёг мосты, — наконец негромко произнёс он. — Не хотел оставлять надежды.

— Неужели какая-то грёбаная учёба стоила…

— Не стоила, — перебил он Женьку. — И десятой части не стоила. Но тогда я этого не понимал. Я — мудак, ты права. И я виноват. Прости меня, Колючка… Я многое бы отдал, чтобы поступить тем летом по-другому… Но сделанного не вернёшь.

— Теперь-то какая разница? Прощу, не прощу…

— Поверь, разница есть.

— Но почему ты говоришь об этом только сейчас?

— Наверное, потому что я не только мудак, но ещё и трус. Боялся. Боялся снова причинить тебе боль. Думал, что со временем станет легче. Ошибся. Не стало.

— Страх — это эмоция, трусость — линия поведения, — Женя зябко поёжилась, кутаясь в свой пуховик. — Не помню, чьи это слова, но подмечено верно, не находишь?

Святослав лишь усмехнулся с горечью:

— Вот и поговорили…

— Ладно, забыли. Подумаешь, трагедия…

— Ну для кого как.

— Нет смысла в этих пустых разговорах. Поздно, Светик. Слишком много времени прошло, слишком много всего произошло. Да и ничего смертельного не случилось. Пережила тогда, а сейчас и подавно переживу. Пошли спать. Это был очень долгий день, и я хочу, чтобы он наконец закончился.

Женя нервным щелчком отправила ещё тлеющую сигарету куда-то в снег, тут же мысленно отругав себя за это. И оторвалась от стены, направляясь к входной двери, но Святослав не дал ей пройти мимо — схватив за локоть, внезапно притянул к себе. Первым её порывом было высвободиться, но Слава держал крепко, и пресёк слабую попытку.

— Тихо, Колючка. Тихо…

И Женька обмякла. Ткнулась лицом в его плечо, закрыла глаза, вдыхая еле уловимый аромат парфюма, сигаретного дыма, холодной зимней свежести и чего-то ещё, почти забытого, но такого родного и притягательного. Слава обнял её крепче, повернув голову зарылся в волосы, снова и снова выдыхая своё еле слышное «прости, Колючка». Он поцеловал её в висок, перебирая пальцами одной руки прядки на затылке, пока другая опустилась на талию и прижала её ещё сильнее. Женя, перестав сопротивляться, положила начавшие замерзать руки на грудь Святослава в распахнутой куртке, сквозь тонкую ткань джемпера ощутила тепло его тела и биение сердца, и притихла, обезоруженная, обескураженная… Что-то иррациональное происходило здесь и сейчас, что-то неправильное и очень-очень верное, что-то пугающее и настолько же желанное. Разум кричал, вопил, но тело… каждая его клеточка, казалось, стремилась к мужчине, который так бережно сейчас обнимал её. Деликатно, почти по-братски. Почти…