Ангел-мститель (СИ) - Буря Ирина - Страница 132

Я с облегчением вздохнул, почувствовав, что сделал все, что было в моих силах, для расширения своего участия в Марининой операции. И если — с какой стороны ни глянь — мне намного разумнее сосредоточиться на Татьяне, так я только за. Уважающий себя ангел-хранитель всегда отдает предпочтение основной работе.

По дороге домой я старательно выстраивал стратегию разговора со Светой. Как с Татьяной себя вести, понятно — раскрыть карты, как есть, и не забыть подчеркнуть, что с удовольствием сделал это при первой же подвернувшейся возможности. Как и обещал. В чем она сомневалась. Как всегда, беспочвенно. А вот со Светой хуже — ей же все не выложишь открытым текстом. Иначе сразу же можно начинать думать об аргументированной мотивировке очередного нестандартного решения. Если успею.

И, естественно, как только я подчинил все помыслы решению следующей серьезной задачи, в голову мне мгновенно пришла вполне ожидаемая гениальная мысль. А зачем мне вообще Свету успокаивать? Я могу эту почетную миссию Татьяне предоставить. И подчеркнуть, что с удовольствием сделал это при первой же подвернувшейся возможности. Как и обещал. С тем, чтобы она и от активных действий не чувствовала себя отстраненной. И заодно и дальше в них не лезла. Чтобы не злоупотреблять оказанным доверием.

Татьяна слушала меня очень внимательно. И, к моему удивлению, ни разу не перебила. Почему — я понял только в самом конце.

— Тоша ей первичные данные собирал?

— Да.

— А Максим этот ей юридическую поддержку обеспечивает?

— Да.

— А Стас общее наблюдение за ходом дела ведет?

— Да.

— А ты что делаешь?

Я растерялся — с Татьяной никто не может сравниться в умении лишить меня дара речи. Но ненадолго. Опять-таки сказались полтора года тесного общения с ней, каждый день в которых можно спокойно к десятилетию обычного ангельского пребывания на земле приравнивать. Признаться ей, что мне велено ее хоть в каких-то рамках удерживать, не могу (не хочется мне, чтобы атмосфера теплого взаимопонимания, сменившая, наконец, ту мрачную апатию, которая столь долго царствовала в нашем доме, слишком быстро переросла в вышеупомянутый эмоциональный вал) — значит, воспользуемся опытом общения с контрольной комиссией.

— Я осуществляю координацию всех действий, — уверенно произнес я, — и по мере необходимости устраняю возникающие психологические шероховатости.

Татьяна слегка потрясла головой — я понял, что пора переходить к наглядным примерам, пока она меня не попросила повторить сказанное — по слову. Могу в их порядке запутаться.

— Вот для того и с Тошей позавчера встречались… — Я мысленно охнул — сейчас спросит, почему ее только сегодня в курс дела ввел! — И сегодня, как только окончательные детали плана выработались, Марина его передо мной озвучила, чтобы я посмотрел, все ли стыкуется, как следует. — Она как-то странно глянула на меня. — И теперь нам с тобой нужно подумать, как — не сказав ничего лишнего — избавить Свету от волнений.

Как я и надеялся, последняя фраза оказалась беспроигрышной. Татьяна тут же расправила плечи и сообщила мне, что берет это на себя. Пришлось мягко поинтересоваться, в каком именно виде. И отредактировать представленную ею версию. И прорепетировать рожденный в долгом споре компромиссный вариант. Три раза. И настоять, чтобы она сразу же Свете и позвонила. Пока что-нибудь не забыла. И посидеть рядом (возмущенно заявив, что с меня хватит двух недель ее уклонения от общения). Чтобы просуфлировать то, что она забудет.

Вот сколько можно болтать, спрашивается? Договорились же — ввести Свету в курс дела в существенно ограничивших его рамках возможного, и все! Есть же хочется! Ей хорошо — целый день дома: можно немножко поработать, немножко перекусить, а я? И вот, кстати, почему я только сейчас узнаю, что Света собирается работу менять? И зачем ее отговаривать? Это кто сказал, что все уладится, когда бесчестных сотрудников уволят? Если за них Марина взялась, то там сначала всех посадят, а потом будут разбираться, кого можно на поруки выпустить! И я почему-то догадываюсь, на чьи именно поруки придется отпустить Свету!

Почувствовав, что еще немного — и я лишу-таки Марину шанса вывести мошенников на чистую воду за отсутствием рядовых сотрудников, необходимых для работы над ее произведением, я ушел на кухню. И вы знаете, когда она туда вернулась? Можете и не сомневаться — как только я весь ужин приготовил!

Моя предусмотрительность и умение держать себя в руках (временами приводящие в изумление даже меня самого) привели к тому, что на следующий день Марина заключила договор об издании своей книги. Я узнал об этом, когда она позвонила мне, чтобы выяснить, скрылись ли с ее горизонта мрачные грозовые тучи недовольства подруг. Я небрежно ответил, что пора бы уже и прекратить сомневаться в том, что на меня всегда и во всем можно спокойно положиться.

— Ну, и слава Богу! — рассмеялась Марина. — Так что теперь три недели живем относительно спокойно — в договоре на предпечатную подготовку отведено пятнадцать рабочих дней.

Я старательно пропустил мимо ушей это «относительно». Рядом с Мариной три недели даже относительного спокойствия — это просто дар богов. Которым я и постарался от всей души воспользоваться.

Потому что наконец-то, после нескольких недель бесконечной болтанки между мертвым штилем и беснующимся ураганом, я мог уезжать на работу действительно спокойно. Не холодея от ужаса при мыслях, куда ее там без меня может занести, и не взвывая от бессилия при приближении к двери, за которой меня встретит ее безжизненное лицо, равнодушно взирающее на меня целый вечер.

Нет, я, конечно, ей позванивал. На всякий случай. Время от времени. Не больше одного-двух раз в час. Но уже на второй день она рявкнула в трубку, что я постоянно отрываю ее от неотложных дел, и что Сан Саныч ждет от нее точной даты приезда Франсуа, с которым по этому поводу ей нужно срочно связаться. По телефону, который я все время занимаю. Я понял, что дело окончательно пошло на поправку.

Даже парень наш это почувствовал. Не раз и не два по вечерам Татьяна ворчала, что он определенно в меня пошел — вертится целый день, как ненормальный, не давая ей сосредоточиться на работе. Я расцвел — удалось все-таки передать ему мое умение обращаться с его матерью! Когда она в своем соку варилась, вел себя тихонько, чтобы не раздражать ее лишний раз — а когда она к жизни вернулась, даже на расстоянии мой восторг учуял и тут же, не тратя время на раздумья, принялся разделять его.

И ничего он к ней не пристает, требуя внимания! И нечего намекать, от кого он эту привычку перенял! Стоит, понимаешь, дважды поинтересоваться, как у нее дела, как все — банным листом обзовет. Неужели непонятно, что он просто радуется? Воссоединению семьи. Вот ей было бы приятно, если бы с ней мать перестала разговаривать? Нет, лучше не спрашивать.

К Татьяниным родителям мы тоже съездили — в ближайшие после судьбоносных событий выходные. Но только на обед, как и прежде. Татьяна, конечно, выслушала все, что думает Людмила Викторовна по поводу ее полу-возвращения на работу, но Сергей Иванович поглядывал на дочь с каким-то новым выражением. Тоже, наверно, заметил, как она изменилась с нашего прошлого визита. А может, не мог не оценить, что к ней — с просьбой выручить всю фирму — лично директор обратился.

На меня он тоже поглядывал — с неохотным, но уважением. И на мой телефон — с нервным, но одобрением. И на часы в конце обеда — с добродушным, но нетерпением. И вопрос нашего к ним переезда больше не поднимался. Даже только на выходные. Одним словом, расстались мы не менее душевно, чем встретились.

Странные они, эти люди — постоянно твердят о роскоши общения, и тут же норовят довести его до таких объемов, что оно им поперек горла становится.

Кстати, плодотворная занятость Татьяны и наше с ней общение сделала более насыщенным и глубоким. Каждый вечер она с гордостью докладывала мне о достигнутых результатах — во всех подробностях, так, что времени не оставалось на придирчивые расспросы, почему я опять задержался. Я тоже решил не ущемлять ее самолюбие рассказами о своей еще одной работе. Так и удавалось мне каждый день, не вызывая никаких подозрений, подвезти по дороге одного-двух пассажиров — в результате чего мой психологический опыт рос, как на дрожжах, а к заветной коробочке в углу кухонного шкафа добавилась вторая, чуть побольше.