Недотрога (СИ) - Невинная Яна - Страница 2

Тогда я впервые познакомилась не только с супругой отчима, но и с его младшим сыном. Наталья Сергеевна оказалась представительной молодящейся блондинкой. Безупречной и строгой. Наверное, она приехала с какого-то приема, поскольку платиновые волосы до плеч были искусно уложены, на шее и в ушах сверкали бриллианты, а по полу струилось шелковое платье глубокого синего цвета с громоздким аксессуаром — наброшенной на плечи шкурой какого-то белого пушистого зверя, наверное, песца.

Мне почему-то запомнилась его мертвая морда, вклинились в память прорези глаз. Живо представилось, как меня, как и несчастного зверька, потрошит эта злая женщина с полным ярости взглядом. Почему-то в особенно волнительные важные моменты запоминаются бесполезные дурацкие мелочи и лезут в голову глупые мысли.

Наталья Сергеевна — ее имя я узнала из паспорта Николая Дмитриевича в день приступа — скандалила, требуя перевезти мужа в элитную частную клинику, бранилась по телефону с каким-то знакомым врачом, а потом, не получив желаемого, так как отчима уже повезли в операционную, излила свой праведный гнев на меня.

Естественно, она давно знала о нашем с мамой существовании. По какому-то тайному договору она позволяла супругу иметь вторую семью, но сейчас это соглашение, по всей видимости, стало недействительным. Она пообещала, что уничтожит нас обеих, поклялась собственным сыном, стоящим за ней холодной каменной глыбой и пронзающим меня, почему-то именно меня откровенно убийственным взглядом.

Слишком поздно я догадалась, что они с матерью неправильно всё поняли. Посчитали, что любовница — я. Почему, до сих пор не знаю. Наверное, решили, что мужчина не станет покупать квартиру возрастной любовнице, а молодой девушке мир положит к ногам.

Свое грозное обещание Наталья Сергеевна исполнила. Как только жизнь супруга оказалась вне опасности, она цепко, с железной хваткой взялась за дело. Маму не уволили, как она ожидала, а обвинили в финансовых махинациях и бросили за решетку. Подставили, попросту говоря.

Меня же выкинули из элитной квартиры, сменив замки. Я осталась на улице в чем была, вернувшись вечером из консерватории, — в холодном осеннем пальто, длинном платье и замшевых сапогах на высоком каблуке. Все мои вещи оказались вне досягаемости. Хорошо хоть паспорт я носила с собой в сумочке.

Я не тешила себя надеждой, что удастся разжалобить Наталью Сергеевну и выпросить у нее хоть что-то, и я поплелась в старенькую квартирку, которую мы, к счастью, никому не сдавали. У соседки были запасные ключи, поэтому не пришлось бомжевать. И на том спасибо.

Но до чего безрадостная ничтожная жизнь началась у меня с той минуты… Посреди старых вещей, которые, по идее, должны были напомнить мне о счастливом детстве, я ощущала себя чужеродным элементом. Слишком привыкла к беззаботной богатой жизни, хоть и обещала себе не привыкать. Ни приготовить не умела, ни позаботиться о самых элементарных вещах не могла. В те несколько дней я пережила и беспросветное отчаяние, и осознание полной беспомощности, и в итоге поняла, какая же я никчемная, не приспособленная к быту личность. Только то, что нужно заботиться о маме, носить ей передачи и лекарства, кое-как держало на плаву.

Бросив короткий взгляд на мутное небо, будто ища в бескрайней равнодушной пустоте ответы на свои неисчисляемые вопросы, я быстрым шагом направилась к воротам СИЗО.

— Я к Людмиле Вознесенской, — сообщила я охраннику, и меня пропустили на свидание.

Только бы не заплакать, не начать жаловаться маме, только бы сдержаться. Уж ей явно сложнее, чем мне. С каждым днем она всё сильнее худела, становясь похожей на тень самой себя, той прежней ухоженной красивой женщины средних лет, лицо которой с большими карими глазами всегда лучилось улыбкой. Я стала замечать морщины и скорбные носогубные складки, солнце исчезло из маминых глаз. Этому не стоило удивляться, но всё равно каждый раз ощущала ее появление в комнате свиданий так, словно кто-то невидимый дает мне грубую пощечину. Мама безропотно принимала те жалкие продукты, не требующие приготовления, которые я приносила. Я пыталась сварганить что-то приличное, но ничего толком не получалось. Все пригорало и на вкус напоминало помои. Наверное, даже в тюрьме готовили лучше. Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что провалилась на поприще кулинарии.

Да и на многих других. Бесполезная, никому не нужная недотрога.

Не успела я оказаться напротив мамы на хлипком скрипящем стульчике в окружении заключенных и их родственников, как она вцепилась мне в запястье неожиданно холодной рукой и начала свою привычную песню:

— Дочь, ты подумала? Подумала?

Сегодня мама была особенно настойчива, в голосе сквозило отчаяние, лицо казалось заплаканным и еще больше осунувшимся. Я знала, о чем она просит, но не собиралась претворять в жизнь ее безумный план. Поборов желание вырвать руку из стального захвата, размеренно проговорила:

— Мама, я не буду этого делать.

— Конечно! Ты не будешь этого делать! — с горечью выплюнула мама. — Ты же только о себе думаешь, нет чтобы матери родной помочь!

— Мама, зачем ты так? Просто это чересчур. Как ты не понимаешь?

— А что, Тая? Убудет с тебя? Что ты носишься со своей целкой?

— Мама…

Ошалевшими глазами я смотрела на маму, пытаясь осознать то, что она сейчас сказала. То, с какой злостью были произнесены грубые слова. Она никогда так не выражалась. Мне и в голову не приходило, что ее планы зашли настолько далеко. Она предлагала пойти к сыну Николая Дмитриевича, младшему, неженатому, и попросить его хотя бы разрешить отдать наши вещи.

Теперь с какого-то перепугу намекает, чтобы я выкупила имущество за свою девственность! Будто это некая великая драгоценность, которую можно предложить молодому богатому парню, не знающему недостатка ни в чем! Мозг был не в состоянии охватить масштабы ее замысла и отказывался работать.

— Ну? Что ты молчишь, Тая? Что — мама? Я тебе двадцать один год как мама. Заботилась о тебе, холила, лелеяла, пылинки сдувала, а ты ради меня не можешь постараться. Ты красивая девка, но всё это, — она обвела взглядом мое лицо, фигуру, — всё это пропадает без дела. Могла бы давно себе богача найти, купил бы тебе тачку, квартиру, всем обеспечил. Сама-то ни на что заработать не сможешь, ничего не умеешь. Безрукая совсем. Говорила всегда: выбери нормальную профессию! Нет, старой мымре, свекрухе, понадобилось из тебя такую же интеллигентку слепить, какой и сама была. Я сразу сказала, что музыка в жизни не пригодится, тем более скрипка. Ну что это за блажь? — Скривившись, мама продолжала поносить свою покойную свекровь, которая с детства привила мне любовь к музыке. — Но кто бы меня слушал? Уперлись рогом вместе с Гришкой. И что в итоге? Сколько тебе еще учиться? Да даже если выучишься, что дальше? Что, спрашиваю? Много на концертах заработаешь? А мамка не скоро выйдет на свободу, чтобы доченьке сопли подтирать. Тебе сейчас деньги нужны! Мои счета опечатаны, у тебя копейки остались. Дура я, не подумала на твой счет что-то существенное перевести. Жила одним днем. Теперь сидишь с шишом в кармане, голодаешь, выглядишь как бродяжка какая. Не дай бог, на панель пойти придется. А если попадешь в квартиру, сможешь вещи продать и какое-то время продержаться, да и мне нормального адвоката нанять.

Каждое мамино слово отзывалось во мне болезненным уколом. Всегда такая добрая и заботливая, она изменилась буквально за неделю и стала укорять меня во всех грехах. Конечно, можно было обвинить ее в ответ и сказать, что она сама поспособствовала сложившемуся положению вещей. Кто, как не родитель, должен воспитывать своего ребенка так, чтобы тот помогал по дому, был самостоятельным и приспособленным к жизни в обществе?

Меня же, сколько себя помню, выгоняли из кухни, не позволяли помогать, я постоянно должна была заниматься игрой на скрипке. По много часов в день. А также учиться, гулять, играть и полноценно отдыхать. «Успеешь еще побыть взрослой», — всегда приговаривала мама, но так и не передала мне свой опыт и житейские премудрости. Но, естественно, я не могла винить в этом исключительно ее, здесь имелась доля и моей вины.