Секция плавания для пьющих в одиночестве (СИ) - Карин Саша - Страница 45

Вечером тридцать первого декабря — к почти всеобщей радости — в санаторской столовой действительно устроили праздничный ужин. На столы поставили по свечке и постелили пестрые скатерти. В зале притушили свет, и среди одиноких тусклых огоньков вскоре покатились тележки подавальщиц, раскрашенных по-праздничному провинциально — ярко-красные губы, нездорового цвета румяна на щеках и густые зеленые мазки на веках. В этой полутьме женщины показались Лизе похожими на средневековых японских воинов, идущих в атаку в масках демонов. Потом они и вовсе слились у нее перед глазами в одно яркое мутное пятно, в многоликую и бесформенную боевую машину, гремевшую железом тележек и лязгавшую столовыми приборами.

Подали жареную курицу, салаты с обезжиренным майонезом и даже по бокалу «Советского Шампанского» на пациента. А потом отодвинули столы и объявили танцы. Пенсионеры и дети-инвалиды весело заковыляли в центр зала. Там, на скромной табуретке, уже сидел старичок-аккордионист и меланхолично наигрывал смутно знакомые романсы.

Лиза решила, что не сможет выдержать больше не минуты этого абсурда. Она сгребла остатки еды в салфетку, встала из-за стола и тихонько вышла на улицу.

Ночь была морозная и тихая. Только за спиной, из столовой, раздавались приглушенная мелодия аккордеона, хлопки, взвизгивания старух и удары костылей по полу.

Снег приятно захрустел у Лизы под ногами, когда она обошла лестницу, чтобы покормить котенка. Тот не заставил себя долго ждать и почти сразу выбежал на ее зов. Принявшись за еду, он все же то и дело отрывал нос от грязного блюдца и мурлыкал, посматривая на Лизу. Даже во время еды котенок разрешал ей себя гладить.

— Кто у меня любит пожрать? Кто этот пушистый дурачок? — ласково говорила Лиза.

Перед входом в аллею стоял Молохов. Лиза не сразу заметила его фигуру, выраставшую из земли в том месте, где свет, лившийся из окон столовой, сталкивался с темнотой внутреннего двора.

— Устала от праздника? — спросил Молохов.

Лиза оглянулась.

— Вы меня напугали.

Молохов с улыбкой приблизился к ней. В уголке его рта горел размытый огонек сигареты.

— Не знала, что вы курите, — сказала Лиза.

— Не курю. Позволяю себе только одну сигарету в год. Что поделать, не могу отказать себе в маленьком удовольствии.

Врач протянул Лизе пачку. Она достала сигарету, и Молохов помог ей прикурить.

— Ровно одну — в год? — удивленно спросила Лиза.

Молохов кивнул.

— Да. Не больше, но и не меньше. — Он помолчал. — И все же за свою жизнь я выкурил уже столько сигарет, что сбился со счета.

Лиза улыбнулась, приняв это за шутку. С минуту они курили молча.

Вскоре в столовой стихла музыка и голоса пациентов. Наверно, внутри включили телевизор. Послышался бой Курантов.

— Загадай желание, Лиза, — шепнул Молохов.

Она не стала возражать. Если уж сам Молохов позволяет себе слабость, так почему бы и ей раз в год не помечтать?

С последним ударом часов Лиза закрыла глаза и проговорила у себя в голове: «Не отпускай меня, Мара».

А потом она открыла глаза.

2017, зима.

— Вот видишь, совсем не больно, — сказал Молохов с улыбкой. — С Новым Годом, Лиза.

В столовой заиграл гимн, и ночь снова наполнилась хриплым смехом, звоном посуды и голосами. И тут же исчезло то слабое и обманчивое ощущение волшебства.

~ ~ ~

На второй день после праздника Лизу навестил отец. Привез подарки: носки, шерстяной шарф и пакет мандаринов.

— Мама приехать не смогла, — сказал он сразу после того, как достал вещи из машины. — Уехала со своей компанией на обучение в Карелию.

— На обучение? — Лиза улыбнулась. — Пап, она же продает косметику.

Отец не улыбнулся.

— Ну, говорит, что не хочет упускать такой шанс. Их компания арендует дом на праздники. Если все пройдет удачно, она повысит уровень лидера по красоте. Что бы это ни значило… — Он помолчал. — Обещала навестить тебя на Рождество.

— Понятно, — протянула Лиза. — У вас все хорошо?

— Ничего. Как обычно.

«Значит, ничего хорошего», — подумала Лиза.

Хотя отец решил остаться на ночь, в номере они почти не разговаривали. Продукты он привез с собой: бручничный сок, салат с кедровыми орехами и какой-то фермерский творог с запашком. Сидя на кровати, Лиза внимательно наблюдала за тем, как отец неторопливо открывает пластиковые контейнеры. Он как будто не обращал внимания на фотографию Вани в углу стола. Кажется, ни разу на нее и не взглянул.

Закончив есть, отец включил телевизор и долго — казалось, без всякого увлечения, — смотрел передачу о здоровом питании, попивая брусничный сок.

— Папа, ты меня хоть немного любишь? — тихо спросила Лиза.

— Конечно, люблю, — ответил он, не обернувшись.

К вечеру поднялась метель. И как будто из-за воя ветра за окном отец прибавил громкость на пульте.

На ночь он устроился на второй кровати. Прежде на ней спал Мара, а еще раньше — съехавшая в октябре соседка. Но почему-то именно присутствие отца в номере показалось Лизе особенно странным: его тяжелая фигура в пижаме, волосатые руки, усердно натиравшие мешки под глазами маминым кремом для лица… Она так часто видела его во сне, но теперь как будто не могла его узнать. «Он потолстел», — подумала Лиза. Само по себе это не показалось ей печальным. Печально было то, что они стали видеться настолько редко, что при каждой встрече Лиза отчетливо видела, как сильно он изменился. Должно быть, он тоже замечал перемены в облике Лизы. И это смущало их обоих.

— В последнее время мне сильно хочется вернуться домой, — сказала Лиза из-под одеяла. — И, кажется, мне опять нужны новые очки.

Он как будто пропустил ее слова мимо ушей. А потом медленно проговорил:

— Жаль, тут нет бассейна. Но ничего, когда потеплеет, можно будет купаться в реке.

Он выдавил из себя улыбку, а у Лизы по спине пробежали мурашки.

Отец пожелал Лизе спокойной ночи, выключил ночник и, тяжело опустившись на матрас, мгновенно захрапел.

— Спокойной ночи, — прошептала Лиза.

~ ~ ~

Мара, 1 января в 00:03:

С Новым Годом, Лиза.

Она была не в сети. Мара потушил экран телефона и потянулся за бутылкой. В последние дни он только и делал, что пил и рисовал. И, как всегда, пить у него получалось немного лучше.

За окном уже гремели первые салюты. В одной из соседских квартир громко заиграла Ваенга, и пьяные женские голоса начали подпевать, не попадая в ноты.

А Мара сидел на продавленном матрасе и недоверчиво посматривал на мольберт, стоявший посреди комнаты. На холсте была нарисована безликая девушка у широкой реки. Она стояла почти у самой воды, повернувшись к ней спиной. Ее летнее платье было забрызгано кровью. А вокруг нее бледно цвел камыш.

Эта работа, пожалуй, была не самой сильной с технической точки зрения, но тщательно подобранные цвета и неожиданно проступавшие кое-где грубые мазки создавали необъяснимо пугающую, но притягивающую взгляд атмосферу весеннего утра. Мара пытался понять: выйдет ли из этого что-нибудь стоящее. Его привлекала история девушки, которая как бы оставалась за кадром. Ее платье в крови, и она вышла утром к реке… Но почему-то ее поза кажется такой спокойной, даже умиротворенной, как у святого на православной иконе. Она стоит спиной к воде. Что же там такое — в этой реке? Может быть, у девушки не осталось сил даже для печали и страха?

Мара не знал ответов на эти вопросы. Это была его последняя работа, которая появилась в комнате несколько дней назад. Появилась — словно сама по себе. Он с трудом мог вспомнить, как писал ее — в пьяном бреду, истерично и наугад мешая краски. Река на заднем плане по старой привычке была в карандаше. Мара всегда боялся дописывать воду. Но сейчас он вдруг подумал, что сможет довести эту работу до конца.

Потому что в ней было нечто, к чему Мара как художник как будто не имел отношения, а значит, подумал он, обязан отнестись к ней бережно. Словно эта история ему не принадлежала, а только выбрала Мару для того, чтобы он ее изобразил.