Осколок (Проза и публицистика о Великой Отечественной войне) - Коковин Евгений Степанович - Страница 3

Сержант замолчал, наклонился над аппаратом, прикрывая рукой микрофон. Он слушал долго и сосредоточенно. От бойцов не ускользнуло взволнованное выражение, на секунду появившееся на его лице. Он слушал и отвечал на вопросы.

— Боеприпасов хватит надолго… Продовольствия недостаточно. Сегодня ночью нам должны были подвезти… Есть экономить! Да-да… слушаю… понятно! Есть держаться! Сообщить гарнизону? Есть сообщить!..

Сержант положил трубку и повернулся к бойцам. Он стоял, сжав губы, выпрямившийся, серьезный, чуть побледневший. Пробившиеся редкие щетинки поблескивали на подбородке; они старили сержанта, совсем еще молодого человека. Он приподнял каску и сказал:

— Разбудите Анисимова и Горяева!

Было тихо в этом маленьком полуподземном помещении. Голос коменданта звучал глухо, необыкновенно. Все понимали: что-то случилось.

Через минуту комендант объявил своему маленькому гарнизону:

— Батальон отошел на новые позиции. Соседнее укрепление разрушено. Наш дот окружен. Капитан Игнатов передал приказание командования — держаться! Приказываю: драться до конца. Патроны экономить. Анисимов, Горяев и Синицын — ко мне. Остальные — спать до утра.

Ночь, как и вечер, проходила тихо. Но вся она была наполнена остро ощутимой пронзительной тревогой. В амбразурах все еще зловеще волновалось зарево далеких пожаров.

Комендант дота, низко склонив голову, сидел у телефона. Казалось, он спал. Но не до сна было молодому командиру. Он думал о том, как выполнить приказ командования. Как только наступит утро, немцы начнут блокировку. Выдержит ли дот — эта маленькая крепость — осаду разъяренного врага?

В составе гарнизона, которым командовал Усов, двенадцать человек. Он всех их давно и превосходно знал, бойцов своего отделения. Лишь два бойца-сапера и красноармеец Альянцев были приданы в тот день, когда отделение Усова заняло оборону в доте.

Еще до войны начал командовать сержант Усов отделением пулеметчиков. Вначале новый командир не понравился бойцам. У него был беспокойный характер и необычайная страсть к армейским уставам. В роте шутили, говорили, что Усов может узнать из уставов все, вплоть до того, как варить картошку и какую девушку выбрать для танца.

Но мало-помалу бойцы привыкли к новому командиру и вскоре полюбили его. Сержант Усов с закрытыми глазами мог собрать станковый пулемет, а при стрельбе — восьмью пулями поражал все восемь мишеней — перебежчиков. На турнике он крутил «солнышко», вызывая восхищение лучших гимнастов полка. Когда Усов вел свое отделение, можно было подумать, что он подает команду целому батальону.

Он учил своих бойцов трудному и почетному делу — воевать за родину, он учил их искусству побеждать. Иногда это требовало огромных усилий, настойчивости и терпения. Противника не было, а нужно ползти на животе, по-пластунски, рыть окопы, долгие часы в холод и в дождь проводить под открытым небом.

…Рядовой Синицын скучал.

Разрывая мерзлую землю для учебного окопа, он мечтал о баталиях и парадах. Любое сражение ему представлялось по книгам красивым и захватывающим. Пушечная пальба, развевающиеся знамена, победный гром оркестров, богатые трофеи — такой была военная жизнь в пылком воображении счетовода Пети Синицына.

В отделении Синицына прозвали «военным теоретиком». Он любил при каждом удобном случае вспомнить какое-нибудь сражение или изречение знаменитого полководца.

На занятиях нередко можно было услышать замечания сержанта Усова:

— Синицын, кто вам в бою прицел будет устанавливать?

— Александр Македонский поставит, — отвечал за Синицына веселый Сибирко.

Если Синицын увлекался военной жизнью, то Яша Ершов — маленький и подвижной боец — мало походил на военного человека. Он часто забывался и путал уставные положения и воинские термины. Ствол у винтовки он называл дулом, спусковой крючок — собачкой, подсумок — патронташем. Ершов долго не мог уяснить разницы между часовым и караульным, между начальником и комендантом гарнизона.

— В армии не говорят «начали стрельбу», — терпеливо поучал командир отделения Ершова. — Нужно говорить: открыли огонь…

Ершов сам огорчался своим маленьким неудачам. Но он отличался каким-то особым упорством, с которым и продолжал учебу.

На своего помощника ефрейтора Семена Любова командир отделения мог положиться в любом деле. Потому, когда сержант на время покидал отделение, он всегда был спокоен.

— За меня остается ефрейтор Любов.

Командир знал, что смышленый и предприимчивый ефрейтор будет отлично командовать отделением.

Сержант Усов знал их всех, знал, чем они живут и чем интересуются. Ему хорошо были известны и понятны флегматичность и задумчивость красноармейца Горяева, веселость и легкословие Сибирко, трудолюбие и исполнительность Анисимова. Он жил вместе с ними, водил их в походы, рассказывал, объяснял, требовал.

И вот война! Она еще крепче сплотила отделение. Бойцы теперь особенно хорошо поняли, что не напрасно они рыли ячейки, ползали по сырой земле, учились стрелять, маскироваться. Теперь им казалось, что сержант Усов научит их еще большему.

Люди спали. Они чувствовали смыкающееся кольцо опасности, но шестнадцать часов напряжения оттеснили волнение. Нужно было спать.

Впереди стонала под вражеским каблуком советская земля. Сзади накипала гневом и собирала силы та же земля. Шли товарные поезда и воинские эшелоны, нестерпимым жаром дышали сталеплавильные печи, с конвейера сходили новые боевые машины. Народ поднимался защищать свое богатое, им добытое, заработанное, завоеванное счастье.

Как и обычно, она была удивительно короткой для спящих и необычайно длинной для бодрствующих — эта ночь.

Горяеву минуты казались звучащими и осязаемыми, — так они были медлительны и однообразны. Горяев хотел представить, что творится вокруг, за стенами. Но он лишь знал, что ночью пошел снег. Это было хорошо. Снег скроет на траве и кустарниках следы пороха, дыма, копоти. Издали дот будет совершенно незаметен.

Зато Горяев легко представил то, что делается за сотни километров, в его родном городе. Утро начинается в большой комнате голосом диктора. Мать проснулась, встает, чтобы включить электрочайник. Сестренка Леля тоже проснулась, но не открывает глаз. Она говорит, что очень приятно спать под команду и музыку для физзарядки. Репродуктор потрескивает, инструктор предлагает расправить плечи и приготовиться к маршу.

Горяев служил в армии, но редко думал о войне. Она казалась ему далекой. Он был уверен, что война будет не завтра и не через год… Иногда в свободную минуту молодой художник Горяев делал в тетради зарисовки: он готовился после службы написать большое полотно.

Первый день войны был тяжелым, как и первые выстрелы, как первые снаряды, просвистевшие над головой. И Горяев понял: так должно было случиться.

Горяев не был смельчаком. Но сейчас в нем поднималось чувство боли и мщения. Неужели вся жизнь должна нарушиться? Тогда ему нельзя будет заниматься любимым делом. Леля не должна учиться. Фашистские бомбардировщики сожгут город, тот дом, где живет мать.

Значит, нужно воевать, бить, бить подлого врага.

Заканчивалась безмолвная ночь. Вот к аппарату протянул руку сержант Усов. Он сделал это спокойно, без рывка; значит, сержант не спал.

Усов, действительно, бодрствовал всю ночь. Он приложил трубку к уху.

— Товарищ сержант, — слушал он, — говорит военинженер Ольховец. Нужен ли вам инструктаж или консультация?

— Нет, мне все ясно, — ответил Усов. — Один вопрос: выдержат ли перекрытия снаряды среднего калибра?

— Этого бояться не следует, — заметил инженер. — Не подпускайте к доту немцев с зарядами. Артиллерийская стрельба по дотам мало эффективна. А в случае попадания — выдержит. Я строил, и за материал я ручаюсь!

Последовало молчание.

Потом в трубке вновь послышался голос:

— А как люди вашего гарнизона?

— Я знаю их, и за них я тоже ручаюсь! — ответил комендант.