Осколок (Проза и публицистика о Великой Отечественной войне) - Коковин Евгений Степанович - Страница 19

— Окапываться нужно, — сказал капитан, когда командиры рот окружили его. — Нужно ячейки подвести под самую высоту. Лопата — вот что сейчас главное. Кротами нужно стать. Тогда высота будет наша.

Он изложил свой план и отдал приказ на наступление.

Солнце выходило на востоке, когда мы первый раз шли в атаку. Теперь солнце уткнулось в острые верхушки елей на севере. Мы шестой раз покидали исходный рубеж у оврага.

Мы должны были взять высоту. Так сказал наш командир капитан Андреев. С ним мы прошли сотни километров, дрались в боях, переживали вместе горькие неудачи и радовались успехам. Сейчас с одного слова нашего капитана мы могли отдать свои жизни.

Я смотрел на высоту Н. Вот такой же холм зеленый, весь в шиповнике и смородине, был у меня на родине. Он возвышался за нашим городом, дальше шли высокие сосновые боры. Хорошо было в свободный час выйти из города, подняться на холм, побродить в лесу.

— Степанов, не отставать! — услышал я голос командира отделения и рванулся вперед.

И в этот же момент с высоты ударило орудие. Снаряд разорвался слева за нами. Снаряд разорвался у командного пункта. Осколками был ранен капитан Андреев, наш комбат.

И наступление сразу задержалось.

Он лежал на земле с окровавленной головой. Над ним наклонился лейтенант Карпенко.

— Вперед! — прокричал капитан. — Окапываться!

Он слабо махнул рукой и тихо добавил:

— Похороните меня там, на высоте.

Это были последние слова нашего командира батальона. Капитан произнес их очень тихо, но уже через минуту все мы, бойцы батальона, знали о них.

Мы ринулись вперед. Две роты обходом сковывали оборону немцев.

Мы рвали землю лопатами и руками, приближая к высоте ячейки. Мы должны были выполнить последний приказ и последнюю просьбу-завещание капитана Андреева.

Не было страха, и как будто на земле не существовало смерти.

Мины рвались впереди и сзади, черными каскадами вздымая землю. Пули, злые и назойливые, проносились над головами в сторону оврага. Метр за метром мы продвигались вперед.

А сзади, у оврага, на траве, покрытой вечерней росой, лежал наш командир. И нам казалось, что он смотрит на нас, ведет нас вперед.

Вот уже подножье высоты, начинается подъем. За пять атак мы еще не добирались сюда.

В страшном хаосе огня и дыма началась новая атака.

Меня оглушило. Что-то пронзительно ныло в ушах. Был ли это гул боя или физическая боль в голове, я не знал. За дымом я уже не видел высоты, лишь рядом мелькали фигуры товарищей.

…Солнце снова поднималось на востоке. Было тихое, бледное утро. Сняв каски, мы хоронили капитана Андреева на высоте Н.

Патриот Родины. 1942. 13 сентября.

С некоторых пор за Карпушиным в роте начали замечать странности. Весельчак, фантазер и артист в своем искусстве, он вдруг стал неузнаваем. По всей дивизии славилась рота, имея два козыря, как говорили штабные шутники. Рота славилась своими снайперами и своим поваром. А поваром здесь был Алексей Карпушин.

Но теперь с Карпушиным что-то случилось, и престиж ротной кухни пошел по наклонной. А ведь были чудесные времена. Суп блистал жировым наваром, мясо заливалось ароматным соусом, каша рассыпалась, и каждая крупинка ее искрилась от масла. Повар держал себя с достоинством. Он любил повторять слова знаменитого исследователя Амундсена о том, что в полярной экспедиции после начальника повар — первое лицо. Этим недвусмысленно подчеркивалось, на каком положении числится в роте он, Алексей Карпушин.

А теперь Карпушин готовил обед наспех и после обеда куда-то исчезал. И достоинство, и изречения были забыты. Однажды Карпушина видели с девушкой из санбата, что явилось прояснением на темном фоне из догадок любопытных. Впрочем, после этого любопытство только возросло.

30 декабря в супе явно ощущался избыток соли.

— Послушай, Карпушин, — донимали повара бойцы, — не томи, скажи хотя бы, как ее зовут…

Еще утром повара вызвал командир роты. Старшина тихонько сообщил бойцам, что командир и повар совещаются по вопросу о новогоднем ужине. В роте уже были получены посылки. В ящиках, коробках и мешочках самых разнообразных форм и размеров содержалось печенье, конфеты, табак и папиросы, консервы, сыр, копчености и прочие лакомства. В нескольких посылках были обнаружены бутылки с вином. Новогодний ужин обещал быть роскошным.

Но после обеда, когда день стал темнеть, повар опять исчез, и на этот раз надолго. Поговаривали, что командир роты разрешил ему явиться с девушкой. Снова пошли догадки, в чем она придет — в платье или в гимнастерке.

Карпушин вернулся, но, к общему разочарованию, не с девушкой, а с сержантом Егоровым.

Егоров на вопросы любопытных по секрету сообщил, что невеста Карпушина явится позднее.

В землянке было тепло и для фронтовой обстановки уютно. Командир роты зашел к бойцам, посмотрел на часы. Было 23:30.

Принесли ужин, разлили по кружкам вино.

Все смотрели на Карпушина. Тогда поднялся Егоров, попросил у командира разрешения и объяснил:

— Я им сказал, что к Карпушину придет девушка, но это была шутка. Девушка эта из санбата вовсе не невеста его, а просто знакомая. Она один раз приносила Карпушину письмо от отца. Они из одной деревни.

— Ну, хорошо, все понятно, — сказал командир роты, поднимая кружку. — Товарищи бойцы и командиры, прошел год. Наша рота провела его на фронте. Все вы участвовали во многих боях и храбро дрались с фашистскими захватчиками за Советскую Родину. Особенно славно действовали наши снайперы. Снайпер Марков довел свой счет до 120 фашистов. На счету у Лисицына — 86 немцев и белофиннов. Сегодня он, прощаясь со старым годом, уничтожил трех фрицев. Боярский истребил сегодня 72-го фашиста. У многих других счет также перевалил за пятьдесят. Всего на общем счету роты 999 фашистов. К сожалению, старый год поторопился с уходом, темнота не позволила округлить счет.

Но дело не в формальностях. В новом году мы округлим этот счет вместе со всей Красной Армией не тысячей, а всей фашистской армией. Мы будем их бить до последнего. Поздравляю вас, товарищи, с Новым годом, годом новых грядущих побед Красной Армии! Да здравствуют воины Красной Армии! Да здравствует товарищ Сталин! Смерть немецким оккупантам!

Командир поднес кружку к губам, но в этот момент вскочил Карпушин.

— Разрешите мне слово. Так сказать, маленькая поправка к тосту товарища старшего лейтенанта. Я получил письмо от отца, в котором он спрашивает, сколько я уничтожил немцев. Ну, что же я могу ему ответить, сами знаете — ни одного не уничтожил. А за последнее время я подучился все-таки метко стрелять. Теперь, товарищ старший лейтенант, прошу зачислить на мой счет первого фрица. Сегодня я его хлопнул на глазах у сержанта Егорова. Выходит, у нас еще в старом году насобиралась тысяча. Вот какая у меня поправка. Ну, а в новом году счет мы, ясное дело, доведем до конца!

Все зааплодировали и подняли кружки.

Патриот Родины. 1943. 1 января.

Дядя Петрович — так запросто стали его звать в нашей роте. Двумя этими словами выражалось то, что вновь прибывшему красноармейцу идет пятый десяток и что он самый бывалый среди остальных бойцов.

Появился он в роте поздно вечером, когда бойцы возвратились с ужина. В каптерке у старшины стоял усатый пожилой человек. Он стоял под команду «смирно» и коротко отвечал на вопросы.

— В армии служили?

— Так точно, служил.

— Когда?

— С тысяча девятьсот шестнадцатого по двадцать первый год.

— Ого… а где?

— В 213-м пехотном полку.

Ему отвели койку рядом с койкой молоденького красноармейца Платошкина.

— Товарищ Платошкин, — сказал старшина, — вот расскажите новенькому обо всех наших порядках.

Платошкин служил в армии около месяца и чувствовал себя ветераном. Поручение старшины льстило ему. Он сразу принял покровительственный тон.