Горизонт в огне - Леметр Пьер - Страница 10

Может быть, я тоже умер? – спрашивал себя Шарль.

Неожиданно он ощутил себя сиротой. Ему захотелось плакать, но это было бы недостойно. Он не знал, как выйти из этого тупика. Ему ужасно не хватало брата.

Шофер включил дворники и тыльной стороной ладони протирал запотевшее стекло.

Несколько минут Гюстав смотрел, как дождь превращается в снег, а потом сел в машину; при любых обстоятельствах он водил сам.

Конец правления Перикура был грустным не только для него.

Стоило войти в палату, где спал маленький Поль, увидеть Мадлен, спящую, положив ноги на стул, чтобы понять – то, что оставил Марсель Перикур, в сущности, не имеет никакого значения, потому что ничто не переживет его надолго, скоро все пойдет прахом, как печально…

– Ах, Гюстав, вы здесь? – Мадлен с горестным видом поднялась. – Все прошло хорошо?

– Да, разумеется, можете не беспокоиться.

Мадлен кивнула – она нисколько не сомневалась, а о подробностях даже не спросила. Просто кивнула – да, да, конечно… Они несколько минут смотрели на Поля, каждый думал о своем.

– Вот, мэтр Лесер передал для вас. Это ключ от сейфа вашего отца…

Если бы с Мадлен завели разговор о проблемах сельского хозяйства в Китае, это произвело бы на нее большее впечатление. Поэтому, когда она машинально взялась за ключ, Гюстав специально сжал его, чтобы привлечь ее внимание.

– Мадлен… то, что находится в сейфе, в завещании не фигурирует, понимаете? Если налоговая… Будьте осторожны.

Она снова кивнула, но сложно было понять, поняла ли она, о чем он. Мадлен заплакала. Он инстинктивно раскрыл объятия, она, захлебываясь рыданиями, прижалась к нему. Ситуация была очень неловкой. Ну-ну, – приговаривал он, но Мадлен прорвало, она не помнила себя и все твердила: Гюстав, ох, Гюстав; конечно, обращалась она не к нему, но поставьте себя на место Жубера, что он должен был думать?

Так продолжалось довольно долго.

Наконец она отстранилась, чтобы шмыгнуть носом, он поспешно протянул ей свой носовой платок, в который она шумно и совершенно неэлегантно высморкалась.

– Прошу прощения, Гюстав… Мне не следовало устраивать такой спектакль… – Она пристально посмотрела на него. – Спасибо, что пришли, Гюстав… Спасибо за все.

Он сглотнул, заметил, что ключ от сейфа все еще у него. И протянул его ей.

– Нет, оставьте у себя, потом решим, хорошо?

Затем Мадлен подошла и смутила его еще больше. Она поцеловала его в щеку, отчего он потерял дар речи. Ему следовало что-нибудь сказать, но она отвернулась и тихонько приблизилась к кровати Поля.

Жубер вышел из палаты, добрался до улицы, сел в машину. Дворники едва справлялись со снегом, из-за отопления было нечем дышать. Гюстав находился в странном состоянии. Ему было непривычно разбираться в своих чувствах, но он силился понять, что хотела выразить Мадлен. Возможно, она и сама этого не знала.

Прибыв в дом Перикуров, он отдал пальто горничной и, как прежде, сразу поднялся по главной лестнице, которая вела в библиотеку.

Помещение мало изменилось с последнего раза, когда он беседовал здесь со своим патроном, однако взгляд отмечал вещи, от которых на душе становилось печально: лежащие на письменном столе очки, трубки, которые хозяин курил исключительно по вечерам.

Жубер без промедления вытащил из кармана ключ, присел на корточки перед сейфом и открыл его.

Там он обнаружил несколько семейных документов, личные записи и перетянутый зеленым шнурком темно-синий холщовый мешок, в котором обнаружилось более двухсот тысяч франков и почти вдвое больше в иностранной валюте.

После похорон Перикура прошло около двух месяцев. В доме царила напряженная тишина, обстановка была тяжелой, как в конце семейной трапезы, во время которой все перессорились.

Никто и словом не обмолвился, но за несколько минут до прибытия машины все слуги украдкой спустились на первый этаж. Кто-то небрежно обмахивал перила метелкой из перьев, кто-то рылся в книжном шкафу, кто-то ходил туда-сюда якобы в поисках забытой швабры.

Вероятно, это неловкое и смущенное внимание объяснялось тем, что в холле стояла инвалидная коляска, которую за несколько дней до этого купила сама мадемуазель Леонс. Видневшаяся сквозь щели досок ящика коляска напоминала животное в зоопарке, про которое никто не знал, насколько оно опасно.

Когда объявили о возвращении господина Поля, Реймон, садовник, открыл ящик с помощью гвоздодера, и, когда прошел первый ужас, одна из горничных неуверенно подошла к коляске и привела ее в порядок, начистив железные детали, как делала это с медной кухонной утварью, навощила деревянные части, и кресло на колесах так засверкало, что хоть сам становись парализованным.

Мадлен видели лишь мельком, она заходила только переодеться, отвечала на вопросы прислуги рассеянно и торопливо – спросите у Леонс. Она дни напролет проводила в больнице, будто собиралась окончательно туда переселиться и стать одним из тех пациентов, что приезжают в санаторий и навсегда там остаются.

Рано утром прибыла с последней проверкой Леонс. Присутствовал и Андре – в своем вечном темно-сером сюртуке и стоптанных, начищенных до блеска башмаках. Жубер, как свой человек в доме, налил себе немного портвейна и задумался, насколько глубоко Мадлен захочет вникать в дела. Он чувствовал себя вполне уверенно.

Пока Поль лежал в больнице, она все подписывала не читая – спасибо, Гюстав. При встрече она целовала его в щеку, как будто их связывали давние приятельские отношения. Если бы она была накрашена и одета для выхода, Жубер принял бы это как данность. Но поцелуй наскоро причесанной женщины в халате и тапках с помпонами, которые она взяла из дому, пожалуй, смущал его, она вела себя почти по-домашнему, как будто они были женаты и она выходила из своей спальни и целовала, прежде чем спуститься к завтраку. Не говоря уже о том, что Мадлен взяла в привычку вставать на цыпочки, потому что он был намного выше ее, и, чтобы не потерять равновесия, цепляться за его руку и неизбежно прижиматься к нему… Уж не возникла ли опять у нее в мозгу мысль о прежней перспективе, отвергнутой исключительно по чистому стечению обстоятельств?

Не было ли в их сближении – сейчас, когда ей предстояло полностью посвятить себя ребенку, тяжелому инвалиду, – желания опереться на чье-нибудь крепкое плечо?

Около половины одиннадцатого послышался шум машины Шарля. Задыхаясь от нетерпения, он кинулся к бару, щедро плеснул себе шерри и выпил залпом. Лоб у него был в испарине, лицо раскраснелось – все подтверждало то, о чем Гюставу регулярно сообщали верные люди. Шарль Перикур был на редкость в плохом положении. Проблема его стала довольно щекотливой, говорили одни, все завертелось, уверяли другие. Если он решится попросить у него помощи, Жубер еще не знал, как поведет себя. Желание прийти на помощь Шарлю принесло бы столько же пользы, сколько решение дать ему упасть в пропасть. А может быть, и подтолкнуть к ней.

– А! – вдруг заорал Шарль. – Вот и он!

Машина остановилась.

За стеклом – лицо Поля. Очень коротко остриженные волосы придавали ему еще большую округлость. Он смотрел на прислугу, собравшуюся на крыльце, на Гюстава и Шарля, стоящих в первом ряду, на Андре – чуть дальше, в гуще слуг. Наконец показалась Леонс, она прошла через толпу, первой спустилась к машине и открыла дверцу.

– Ну вот, мой маленький принц, ты и вернулся! – Она присела на корточки и улыбнулась.

Поль не ответил, он пристально смотрел на середину крыльца, куда выкатили инвалидную коляску.

В уголках рта у него собралось немного слюны, Леонс пожалела, что не взяла носового платка.

Мадлен, вышедшая с другой стороны, обошла машину. Казалось, с каждым днем она теряла по килограмму, всех потрясла именно худоба хозяйки и господина Поля.

– Вот мы и дома, зайчик мой, – сказала Мадлен, но чувствовалось, что она еле держится и вот-вот расплачется.