Мы же взрослые люди - Гурина Юлия - Страница 16

Нина взяла термос и свой блокнот. Она знала, что слова, сказанные вслух, часто выглядят глупо. Слова рассыпаются. И поэтому она собрала слова в блокнот. Назад Нина бежала. Сердце стучало в горло. Сердце было древним барабаном. Нина села рядом с Ринатом. Раскрутила термос.

 – Девочка, что же ты так замерзла, – ласково сказал Ринат, снял свою куртку и набросил ее на них. Он любил этот джентльменский жест и пользовался им постоянно. Женщины млели.

Ринат обнял Нину и придерживал ее руку. Нина налила чай в крышку термоса, протянула Ринату. Он медленно отпивал, чай был все еще горячий. Нина прижималась к Ринату, к его стройному, мускулистому телу. И счастье наполняло ее, оно перетекало к ней от Рината в тех местах, где Нина касалась его.

 – Я это поняла недавно. Меня как по голове стукнуло, – Нина так волновалась, что у нее зуб на зуб не попадал.

 – Давай помолчим.

 – Я люблю тебя, – внезапно сказала Нина.

Ринат вздохнул и крепче приобнял ее.

 – Не говори ничего, все и так понятно. Давай замрем и запомним это.

Нина сидела и считала вдохи. «Скажи, скажи, скажи, скажи, скажи еще раз. Еще раз, скажи громче». Сердце стучало подобно безумному соседу, который бьет по батареям в тихую ночь. И стук отдается по трубам на весь подъезд. Каждая вена Нины передавала этот стук сердца все дальше и дальше. Она пыталась слушать, как дышит Ринат, и дышать вместе с ним.

 – Я не могла это держать в себе больше. Я счастлива рядом с тобой. Это настоящее.

Нина полезла в карман за своим блокнотом, открыла на предпоследней исписанной странице и положила в руку Ринату.

«Это, наверное, всегда было, просто я не замечала. А сейчас заметила. Я вижу в тебе мужчину. Рядом с тобой я себя чувствую настоящей женщиной. Я люблю тебя, меня влечет к тебе. К твоему телу. Мне кажется, что я так тебя люблю, что больше уже никого не смогу полюбить. Вдруг мы судьба друг для друга?»

Ринат читал блокнот. Нина, замерев, смотрела на текст и ждала, когда он перевернет страницу.

Ринат молчал. Он стиснул челюсти, в его подбородке и щеках усиливалось напряжение. Он перевернул страницу.

«И понимаешь, мне сейчас так недостает всего этого телесного. Мой муж… хотя он тут совсем ни при чем. Я разведусь с ним… Это вообще не проблема… Меня совсем не смущают твои другие подружки. У меня ревности к ним нет. Но я чувствую, то есть мне так кажется, что ты тоже… Тоже неравнодушен ко мне. Иначе бы этого всего не возникло. Ведь у меня настоящая любовь, а настоящая любовь всегда взаимна».

Ринат стукнул по скамейке кулаком. И продолжал молчать.

 – Нам же ничего не мешает. Понимаешь, я хотела сказать, что, может быть, ты думал, что мешает, а на самом деле не мешает. Мы можем быть счастливы. Это же будет совсем другое счастье. Понимаешь? – Нина аккуратно положила свою руку на руку Рината.

 – Нин… Нин, ну зачем? – едва слышно, сдавленным шепотом произнес Ринат.

 – Зачем что?

 – Зачем ты все испортила?

 – Что испортила?

 – Неужели ты не понимаешь?

 – Нет. Что испортила?

 – Все же было так хорошо. Я думал, что мы с тобой друзья. Ты мой друг, не такая, как они все. – Ринат махнул рукой: жест, означающий все вокруг. Но вокруг никого не было, кроме женщины в красных галошах, с ведрами, полными воды, уходившей по тропинке.

 – Я не понимаю.

Ринат внезапно схватил ее за куртку, расстегнул молнию, и быстро, грубо сунул руку под свитер Нине, стал нащупывать грудь, оттопырил ей лифчик и ухватил за сосок.

 – Ты этого хочешь? Чтобы я трахнул тебя здесь? Снимай лифчик, покажи свои сиськи. Они же ничего, да?

Он продолжал мять грудь.

 – Прекрати сейчас же! – Нина пыталась вытащить его руку из-под свитера. – Ты что, рехнулся?! Ты озверел совсем?!

 – Ты хочешь прям тут на лавочке? – Ринат говорил, будто проклинал. – Ну что, давай! Расстегивай мне штаны! Что, вот так возьмешь и расстегнешь?!

 – Ринат, успокойся, прошу тебя!

 – Ты все испортила, понимаешь? Мы же с тобой… про другое. А ты… Потрахаться просто захотела. Зачем? Зачем ты это вообще написала?

Ринат убрал руку и уже не касался Нины, лишь смотрел на нее черными глазами, полными злого негодования, которое сменилось на другое, сложное, чувство – смесь стыда и раскаяния.

 – Прости.

Нину охватил озноб. Она застегнулась, подняла ворот куртки и натянула капюшон на лоб. Руки дрожали, тряслись колени.

 – Скажи мне, что это все неправда, – голос Нины прозвучал хрипло, в горле застрял комок. – Скажи мне, что я все придумала и что ты равнодушен ко мне. Не влюблен, не любишь. Я выдержу, я взрослая девочка уже. Скажи это прямо сейчас!

Они сидели – два совершенно растерянных существа. Напуганных, разозленных. Сидели, отодвинувшись друг от друга, на разных концах скамейки. Надвинув капюшоны. Если бы это был фильм, то в этот момент оглушительный белый шум становился бы все громче, а сквозь шум проступала бы надрывная, кривая мелодия, например Шнитке. Шли такты полифонического танго. Три, четыре, пятнадцать.

 – Не могу… Не могу такого сказать.

Его голос звучал тихо, как будто был не голосом, а шерстью.

Нина ничего не отвечала. Она была где‑то. Не на этой лавке, не в этом времени, не в этом теле. На лавке присутствовало тело, но без самой Нины.

 – Но и другого не могу сказать.

Они еще посидели молча. Ринат смотрел на сухую траву под ногами. Нина постепенно возвращалась. Моросил дождь. Капельки падали на их одежду и оставались маленькими прозрачными кругляшками.

 – Поехали домой. 

Конечно, лучше было бы разойтись, разбежаться по своим машинам. Но они находились в такой глуши. Вечерело. Ни электричек, ни автобусов не найти. Машина только одна. Идти не к кому. И ничего не оставалось, как вместе шагать к одной машине. Вместе садиться в нее. И ехать вдвоем 250 километров до Москвы.

 – Понимаешь, ты для меня всегда была богиней. Ты была такой правильной, чистой. Я думал, хотя бы у тебя в жизни не будет этой грязи – измен, вранья, случайных связей, пошлости. Что ты не такая. Не такая как я, как все. Ты для меня как свет. Ты альтернатива. Я не хочу, чтобы ты была одной из миллиона женщин, еще одной «ничего святого». Если честно, ты даже не совсем в моем вкусе. Полновата. Старовата. Видишь, я не пылаю страстью к тебе, – Ринат грустно усмехнулся. Он задумался, встал бы у него член на нее сейчас. Член молчал.

 – Да я даже и не влюблен в тебя. Раньше, по молодости, было, а сейчас нет. Ты не обижайся только. Это наоборот хорошо. Ты в моем представлении более высокой категории. А я, я же обычный. Я слишком обычный, я не стою тебя.

«Черт, черт, черт. Какую чушь я несу», – думал Ринат. Внезапный этот эпизод возвратил его обратно в юность. Он уже был не крутой, не успешный взрослый мужчина, а деревенский мальчишка, замахнувшийся в своих мыслях на девчонку, которая не для него.

Нина проглотила язык. Сначала она его откусила, потом жевала, а потом проглотила, ведь он теперь больше ей был не нужен. Все, что ей надо было сказать в своей жизни, она уже сказала. Язык провалился глубоко в Нину. Нина хотела бы еще разжевать и проглотить свое сердце или ту самую субстанцию, которая зарождает романтические чувства. Она бы съела и свой мозг, если бы могла.

Она молчала и даже ни о чем не думала. Она смотрела на фары машины, которая ехала впереди. Грязная серая большая машина с мутными фарами. От колес отскакивали коричневые брызги. Нина представляла, что и она вот так же отскакивает от асфальта, катится по нему, пачкаясь в дорожной грязи. И колеса машин истирают ее тело в такую же дорожную грязь.

Вся жизнь внезапно предстала бессмысленным бредом. К чему эти любови, дети, мужчины? Нина захотела выйти на ходу. Взялась за ручку двери машины. 36 лет, и надо было же так влюбиться. Она чувствовала, что все рухнуло и обнажилось такое уродливое, напрямую относящееся к жизни, увидеть которое Нина была совершенно не готова. А с другой стороны, она продолжала четко чувствовать, что любит ЕДИНСТВЕННОГО в мире СВОЕГО мужчину. Любит безумно, беззаветно. И было досадно, что он этого не понимает, что он сопротивляется своему неземному счастью, которое никого, она была совершенно уверена в этом, никого из них двоих в жизни еще не посещало. Нина сейчас любила настолько сильно, что ей было совершенно не важно, что и она, и он несвободны, что он бабник, что у нее дети. Неважно, что скажут, что подумают.