Солдат и женщина (Повесть) - Шульц Макс Вальтер - Страница 18

Этой ночью Рёдер разбил бивак среди развалин фольварка. На другой день он выстроил, как было задумано, спальный ящик. Временное решение проблемы, потому что морозы вскорости лопнут. Шел конец февраля, значит, самое страшное было уже позади. Перед тем как начать в развалинах фольварка поиск необходимых стройматериалов, Рёдер внимательно все оглядел. Отыскивая то, что понадобится в первую очередь, он мысленно представлял себе и то, что будет строить в дальнейшем.

Конюшню для племенного коневодства на двести двадцать стойл и два просторных стойла, где смогут жеребиться кобылы. Уповать и строить. Это тоже необходимо, если хочешь выдержать. Стройматериала в России навалом. Кругом полно всякой всячины. Не говоря уже об остатках военного снаряжения. У русских материала сколько хочешь. А почему? Да потому, что им за него не платить. Бригадир выписывает на бумажке, сколько ему может понадобиться, так, на глазок. И государство дает сколько может. Чего-то больше, чем надо, чего-то — меньше. Они хотят покончить с нуждой! И это хорошо. Но если заодно покончить и с предприимчивостью, нужда снова постучится с черного входа. Тут наш лейтенант был прав. Когда мы еще были в наступлении, русским железнодорожникам поручили восстановить паровозное депо. У них было собственное начальство. И материала — сколько хочешь. Стальные балки, кирпич, жесть, строительный песок, гравий, оконные рамы. Только цемент выдавали по наряду. И выдавали достаточно. А все ни с места. На каждую скобу, которую им надо было выдернуть, железнодорожники требовали разрешение с подписью и печатью. Талон. Вот у ветврача предприимчивость сохранилась. И связи, судя по всему, тоже. Поэтому он и может форсировать строительство и коневодство. Многое удастся снова пустить в дело. От двух жилых домов еще остались печные трубы. От старой конюшни — каменные фундаменты. Правда, большой сарай для утвари открыт с трех сторон. Зато кирпичная стена с наветренной стороны прекрасно сохранилась. Только взорваны опорные столбы и крыша провалилась внутрь вместе со всеми стропилами. Доски в полпальца толщиной, шпунты, бревна трехметровой длины. Из них можно сколотить отличный строительный вагончик, пригодный и для зимы. Чтоб не пропала зря ни одна щепка, ни один гвоздь. У большого ветряного колеса, которое рухнуло на землю, взорваны только нижние рычаги. Лопасти можно будет приделать снова. Рычаги восстановить. Укоротив на три четверти метра. И коленчатый вал соответственно. Для слесаря — пустячная работа. Насосная установка, которая входит в устройство, сыщется, вероятно, на складе у бабушки.

За первый же день пребывания на фольварке, до предела заполненный строительством спального ящика, Рёдеру удалось во всех деталях продумать годовой план своей деятельности. Он привлек время на свою сторону. Он предпочел бы, если б мог, сделать простейшие наброски и чертежи. Его втайне занимала мысль о том, что эти чертежи можно опустить в почтовый ящик, чтобы почта установленным путем доставила их женщине из каменного домика. Что одобрено разумной женщиной, то, считай, наполовину сделано. Женщина думает, я для нее совсем чужой. О, она еще удивится. Все свои надежды Рёдер возлагал на пятый день. Сразу после полудня он соберется в путь. Пусть не обязательно в этот раз, пусть в следующий, пусть через следующий, но когда-нибудь не бабушка, а она выдаст ему наполненный рюкзак.

Но на пятый день перед дверью каменного домика его хмуро, почти враждебно встретила и проводила бабка. Ту, что помоложе, и ее сынишку он так и не увидел. Своим поведением бабка словно перечеркивала то, что было в прошлый раз. Когда он попросил у нее плотницкий молоток, она притворилась, будто не слышит. И жестами приказала убираться. И не велела снова явиться через пять дней. Рёдер покачал на руке наполненный рюкзак. Вес выделенного ему пайка значительно уменьшился. Он сдержанно поблагодарил. Бабушка пропустила мимо ушей горечь, прозвучавшую в его голосе. Полностью вернулся к ней слух, когда немец завел речь о санках. Если приколотить к саням ящик, на них можно будет за несколько ездок перевезти гору торфа. Большая часть торфяных брикетов, что лежали за фольварком, превратились в труху. Не задавая словами и руками встречных вопросов, старуха бросила в сани совковую лопату и канат-постромку с широкой кожаной петлей. Вид у нее был все такой же неприветливый, почти враждебный. Отойдя от домика на изрядное расстояние, человек оглянулся. Старуха всё еще стояла у задней стены домика, запрятав руки в рукава своей куртки. Должно быть, смотрела ему вслед. Когда же он оглянулся, старуха тотчас нагнулась и сделала вид, будто поднимает что-то с земли, а может, там ничего и не было, и унесла это что-то в свой склад — а может, и ничего не унесла. Оставшуюся часть пути Рёдер усиленно разрабатывал, оправдывал и продумывал в деталях хоть и неблагодарный, но вполне справедливый замысел, а замысел был таков: взломать этот склад, чтобы обеспечить себя необходимым инструментом и материалом, коль скоро старуха не желает выдавать его добром.

Всего необходимей он считал сало, либо репное масло, либо керосин. Слабый огонек в бесконечные, непроглядные ночи.

Время, которое надлежало привлечь на свою сторону, чтобы выдержать, попеременно обращало к нему то дружеский, то враждебный лик. Время состояло из дня и ночи. Против враждебной ночи даже спальная клетка служила ненадежной защитой. Когда у мышей было хорошее настроение, они шмыгали между жердями клетки. А уж до чего у этого оголодавшего зверья в веселые минуты разыгрывался аппетит на мясо, на мочки его ушей к примеру, — слов нет. Чете сов он почтительно предоставил в полное распоряжение шест, прибитый к спальной клетке снаружи. Птицы не приняли его дар. Совы и вороны привыкли восседать на плече у богов — что им беглый и завшивевший конюх. Лохмотья, заменявшие Рёдеру белье, и все его волосы кишели вшами. Он кипятил свои лохмотья, он вылезал на скупое полуденное солнце и брал своих мучителей к ногтю. Но каждую ночь в его кожу въедались новые полчища вшей. Порой ему казалось, что еще минута — и он сойдет с ума от этого мерзостного копошения на своем теле. Порой он начинал колотить себя кулаками, лишь бы не чесаться. Колотить не имело никакого смысла, но в расчесах вши множились, как комары в болоте. А на складе у старухи есть большой деревянный чан. Там можно бы принять сидячую ванну, очень горячую. И хорошенько вымыться ядровым мылом и керосином. А теперь, женщина, окати-ка меня ведром чистой воды.

Но страх прогнал женщину. Страх жить с немцем под одной крышей. Для местных это все равно что жить с какой-то нечистью. Будь у него возможность предложить серому псу, который из ночи в ночь совершает грабительские набеги на его овин, что-нибудь кроме мышей и добрых слов, пес мог бы стать ему верным другом. Лошадиного бога мыши не трогали, потому что у бога была собака. Парочка сов заменяет десять кошек. Хороший крысолов заменяет десять сов. А как ведет себя собака, которую хотят приручить одними добрыми словами? Она грызет прутья клетки и хочет добраться до тебя. Тебе нечем попотчевать ее кроме как топором. А это может дать собачью шкуру и собачий жир. Два отличных средства против ломоты в плечах и пояснице. На другую ночь Рёдер вынул из своей клетки дверь. Но, увидев, что дверь в человечью клетку открыта, трусливый пес немедля дал стрекача. За открытой дверью одиночка всегда чует засаду. Это только я думаю, что за открытой дверью меня кто-нибудь ждет. В тот раз, когда лошадь понесла, когда женщина встретила меня пулей, когда она прикладом затолкала меня под навес, дверь в ее дом была полуоткрыта. Случайно. Но за всей этой историей кроется не бессмысленная случайность. За ней кроется что-то другое. То, о чем я не рассказал лошадиному богу. Потому что не нашел еще подходящего слова. То, что можно почувствовать, а можно и не почувствовать. То, из-за чего рискуешь быть убитым на месте. Ведь она, эта женщина, поглядела не только на мои руки. Еще она заглянула мне в глаза. На одно мгновение.

Столько длится вспышка молнии. Или распахивается дверь под порывом ветра. Или говорят человеку: «Давай, заходи». А она убежала вместе с мальчиком. Поневоле спросишь; почему? Поневоле опустишь измерительный лот в темноту ночи. Но темнота эта не имеет дна. Чем больше ты вытравляешь бечевку, тем сильней колебания лота в глубине. Там есть подземные течения. И сверху тебе с ними не совладать. Лот пляшет, как недавно плясал взбесившийся топор между плечом и поленом. И если даже теперь, когда все словно обезумели, у тебя не возникло желания подвести черту, ты должен додуматься до самого главного, до чего вообще человек может додуматься в своей жизни. Тогда ты должен понять, кто же ты такой. Иначе взбесившийся лот утащит тебя за собой в глубину. Тогда ты должен перевернуться с живота на спину. Махнуть рукой и на мышей, и на вшей, и на сов, и на пса, спокойно лежать до тех пор, пока не перестанешь испытывать боль. Пока земля — торфяная труха, на которой ты лежишь, не примет тебя, как кленовое семечко. С той же готовностью. И тогда ты наконец поймешь, кто же ты такой. Ведь не кленовое же ты семечко, на самом-то деле. У тебя в голове есть мысли. Только мысли эти слабые. И становятся все слабей, потому что ты не можешь облечь их в слова, спокойно и отчетливо. Произнеси же те три слова, которые сидят у тебя в голове. Произнеси спокойно и отчетливо свою присказку. Когда станет светло. Когда станет светло. Завтра, при свете дня, все будет ясно.