Летчица, или конец тайной легенды (Повесть) - Шульц Макс Вальтер - Страница 11

ЛЮБА РАССКАЗЫВАЛА ГИТТЕ: У немцев одни обращались со мной будто с опасной гадюкой, другие будто с привлекательной самочкой. Эти, другие, были из той породы, которая не прочь снизойти и до содомского греха. Наши прорвались. Это я сумела понять. И безумно боялась, что за пять минут до освобождения меня кто-нибудь из них прикончит. За пять минут это всего обидней. Привязать они меня уже привязали. Один из немецких содомитов говорил по-русски, как, верно, говорили еще при царе. Я чувствовала, что у него были кой-какие личные планы на мой счет. Просто он не торопился. Будь у меня хоть какое оружие, я бы, вполне возможно, пристрелила эту красивую белокурую бестию, из страха и отвращения. А второго, который был при нем, я бы отконвоировала в плен. Для этого, как мне кажется, хватило бы нескольких крепких ругательств, чтобы он послушно затрюхал передо мной. Он напоминал мне одного из тех добродушных увальней, которых и у нас полным-полно.

Когда Акулья бухта открылась нашему взгляду, мы для начала пересчитали подбитые танки. Их было пять. Целых пять штук. Одно из этих догорающих чудовищ погребло под собой тяжелое орудие «Дора». Должно быть, экипаж на полном ходу атаковал «Дору» в лоб. И танк перескочил через заградительный вал прямо на пушку. Вот камикадзе, подумал я. Лейтенант, созерцавший эту картину в полевой бинокль, спросил меня, что получится, если скрестить танк с противотанковой пушкой. Чему тут получаться, кроме выкидыша, сказал я. В ответ лейтенант обозвал меня слабаком и добавил, что, уж верно, в этом танке сидели другие парни, не такие, как я. Я увидел, как через позицию едет один из наших тягачей, останавливаясь у каждой пушки, у легких тоже. На тягач явно грузили раненых. Мы же притаились в кустах, примерно за один километр от позиции. Еще не до конца рассвело, и я не без труда различал отдельные фигуры. Широкое, протянувшееся с юга на запад дно лощины было все разворочено гусеницами. Я сказал, что пушки вроде все до одной ухнули. Лейтенант снова меня обругал. На сей раз тупой скотиной. И дозволил мне воспользоваться его биноклем. Ибо разыгрывающееся действо придает ангелам новые силы. Я правильно угадал. Это грузили на тягач раненых. Но вокруг тягача двигались жестикулирующие фигуры, они командовали, на них были плащ-палатки защитного цвета и каски более плоские, чем у немцев. Русские. Не так чтобы много. С дюжину. А кто из наших еще мог двигаться, тот и двигался. Трусцой. И таких оставалось тоже не так чтобы много. От силы две дюжины. У меня снова затребовали бинокль. Теперь лейтенант молчал. Не прошло и получаса, как тягач, качаясь, словно битком набитый трамвай, покинул огневую позицию Акулья бухта по плавко закругляющейся к юго-востоку дуге.

Лейтенант лег на спину, жуя какие-то метелочки. На лбу у него выступили капли пота, хотя было прохладное раннее утро. А бинокль он предоставил полностью, в мое распоряжение. Для наблюдения и последующей трансляции по всем радиостанциям рейха, как он выразился. Сам же лейтенант глядел в утреннее небо. Его пронырливый ум сумел разгадать то, о чем я и сам не смел подумать. И спросил, не надумал ли я его прикончить, чтобы отмыться от греха. Перед русской девкой. Я ответил вопросом: «А что мы будем делать, господин лейтенант?» Он сказал, что мы еще немного подождем. А затем будем обозревать поле боя. Он отложил свою фуражку. Здесь пока все равно ничего не делается. Русские наверняка подтянут пехоту более короткими дорогами. По направлению на Минск. Короче, южнее. А что мы будем делать потом? А потом будем поглядеть.

Позиция выглядела так, будто ее в несколько минут отутюжили танками. Будто нападающие заранее знали, где находятся далеко отстоящие друг от друга орудия. Легкие, которым при лобовом столкновении с танками Т-34 все равно было нечего делать, были просто-напросто расплющены в лепешку вместе с расчетами, если, конечно, те не успели, словно мыши, нырнуть в укрытие. Лейтенант отыскал свою фуражку. Неподалеку от свежего могильного холмика с крестом из толстых осинок. Может, под ним лежали те, кто погиб этой ночью, кто был застигнут бомбами. Лейтенант надел на крест свою стальную каску. На внутреннем ремешке было написано его имя. Лейтенант барон Фуле фон Бакштерн. Я свою каску отбросил. В мешке для провизии у меня лежала фуражка. Я подумал про жестяной ящик с трехдневным довольствием для нашей батареи. Мы даже отрыли специальный окопчик для нашей жратвы. Окопчик был засыпан, но ящик сыскался. Он лежал в рюкзаке. Как положили, так и лежал.

Из тех пятерых, считая и меня, кому предназначалось это довольствие, нашлось трое. Мертвых. Лейтенант пошел туда, где располагался крестовидный окоп — командный пункт майора. Должно быть, прямо возле ларингофона ударила бомба, не исключено, что последняя. Не исключено, что перед самым началом танковой атаки. На прежнем месте не было теперь никакого окопа, а была неглубокая воронка. А из середины воронки торчала рука, холеная рука с длинными тонкими пальцами. Пальцы были скрючены, словно хотели что-то схватить. На безымянном было в одном месте светлое овальное пятно. Здесь, верно, был раньше массивный золотой перстень господина майора. Стильный был шпак, как заметил лейтенант. Он еще с того света требует свой лосьон. Испанская кожа, фирма Габсбург. Записной театрал, господин майор Канделар из Вены. Подтвердивший этот факт своей смертью. На перстне у него вроде была какая-то латинская надпись. «Ars mihi lex» — искусство — вот мой закон. Когда идешь на войну, подобные игрушки лучше оставлять дома, в комоде. В роду фон Бакштернов все мужчины подразделялись на две категории: солдаты и священники. Он, лейтенант, из числа несвященников. И посему постарается быть предельно кратким, произнося надгробную речь. Для начала он приказал мне обнажить голову, тогда как сам не снял измятую офицерскую фуражку. Затем он нагнулся и сказал: «Будешь у нас жить как фараон». И всунул граненый флакон с лосьоном для бритья в скрюченные пальцы уже застывшей, очень холеной руки. Сам лейтенант при этом представился мне каким-то злым духом, и я поторопился нахлобучить снятый по его приказу головной убор.

После чего этот смазливый дьявол предложил мне договор, согласно которому, если я, во-первых, поклянусь беспрекословно ему повиноваться, во-вторых, откажусь от каких бы то ни было посягательств на русскую летчицу, он, лейтенант, у меня на глазах разорвет протокол дознания. Оказавшись за линией фронта, он лично намерен податься на север. К себе на родину. В Ригу. Правда, прибалтийские страны заняли сейчас русские, но в самом недалеком будущем они снова провозгласят себя свободными, независимыми государствами. С американцами и англичанами все давно обговорено, и они обещали полную поддержку. Гитлер предал балтийских немцев. Поэтому он, лейтенант, более не считает себя связанным присягой по отношению к этому главнокомандующему. Коль скоро я готов принять эти условия и скрепить свою готовность мужской клятвой, он может прихватить меня с собой, если понадобится — хоть до Швеции.

Я полюбопытствовал, что же будет с летчицей. Лейтенант оскорбился. Неужели я не заметил: в лице этой летчицы мы имеем дело с офицером? Уж как-нибудь он сумеет по-офицерски обойтись с офицером. Младший лейтенант женского пола — самая подходящая кандидатура, чтобы засвидетельствовать его, лейтенанта, достойное поведение как в случае, если его план удастся, так и в случае неудачи.

Итак, мой лейтенант зачислил летчицу в свою касту. В интернационал всех офицеров. Вот как для него все было просто. Правда, он добавил, что эта дрянь при первой возможности сведет с нами счеты, если мы не будем следить за ней в оба. Но чем больше времени она проведет в обществе двух немцев, тем больше она будет обесчещена в глазах своих людей. Пройдет как максимум две недели, и она сама начнет бегать за нами как собачонка. Я в этом очень усомнился. Но свои сомнения оставил при себе. И снова лейтенант прочитал мои мысли. Должно быть, я был для него прост как букварь.