Твердый сплав (Повесть) - Воеводин Евгений Всеволодович - Страница 6

По дороге в театр женщины — мать и жена Пылаева — посмеивались над смущенным Шилковым:

— А вы бы хоть спросили, куда мы вас ведем…

— В театр, — уныло отвечал Шилков под дружный смех Пылаевых.

Вдруг Нина Георгиевна сказала серьезно:

— А я вот иду и волнуюсь. Сегодня Луизу Миллер играет моя ученица, Татаринова; господи, ведь давно ли девчонкой она была!

Она рассказала, что в четвертом классе нынешняя артистка была сорванцом, да таким, что и мальчишки не могли угнаться за ней по части всяких выдумок. Это надо было уметь — провести под партами «канатную дорогу» из ниток и на уроке пересылать с первых рядов на «Камчатку» записки.

— Иду и волнуюсь. А чего — и сама не знаю.

Сидя в ложе, вдали от Пылаевых, Шилков смотрел на людей, на ровные ряды партера, на галерку, уже до отказа забитую молодежью. И неожиданно для себя почувствовал, что в этой непривычной обстановке ему хорошо и покойно.

Актриса Татаринова, игравшая Луизу, не произвела на него поначалу впечатления — просто очень миловидная, скромная девушка вышла на сцену и говорила обычным, каким-то «домашним» голосом. И когда зал шумно аплодировал ей, Шилков понял, что он, конечно, мало разбирается в искусстве.

В антракте он встретился с Пылаевыми.

Все пошли в буфет, сели за столик: женщины потребовали лимонаду, мужчины — пива.

Капитан огляделся и вздрогнул: в буфет вошла Ася с высоким красивым юношей. Пылаев заметил, что Шилкову не по себе, и проследил его взгляд. Он увидел, как юноша пододвинул спутнице стул и жестом завсегдатая подозвал официанта. Девушка Пылаеву понравилась, молодой человек — не очень. Он недолюбливал красивых мужчин.

Ася увидела Шилкова в следующем антракте и, кивнув ему, отошла от своего спутника.

— Здравствуйте, товарищ Шилков. Простите меня еще раз, но… я хотела бы знать… понадобилось ли вам то, что я рассказала?

— Ну, — засмеялся Шилков, — сейчас я никак вам этого не смогу сказать. Я понимаю, вас интересует другое — судьба отца. Будем надеяться, мы что-нибудь выясним. Но, простите, вас ждут…

— Ничего, — махнула рукой Ася, едва заметно поморщившись, и тут же улыбнулась. — А знаете, я ведь вспомнила, где видела вас: в автобусе, по дороге из Солнечногорска.

Молодой человек подошел к ним и, щелкнув каблуками, наклонил голову. Шилков взглянул на него и протянул Асе руку.

— А вот теперь уже меня ждут, — сказал он.

Пылаевы в один голос спросили Шилкова, кто эта славная девушка, с которой он только что разговаривал. Шилков ответил «знакомая», и никто, казалось ему, так и не понял, почему он улыбнулся при этом.

Но они поняли всё, да и нетрудно было понять, что творилось в его душе, — для этого вовсе не надо быть следователем.

Домой он вернулся в первом часу. Хозяйка ждала его, и когда он лукаво спросил, не знает ли она, где он был, старушка всплеснула руками:

— Батюшки, неужели сагитировала?

Лежа на диване, Шилков долго не мог уснуть, курил, припоминая историю с Дробышевой. Он думал о том, как начнет следствие в Нейске, потом мысленно снова вернулся к Асе.

— Вот дурень, — неожиданно громко сказал он и, рассмеявшись, погасил свет…

Шилков уже привык к тому, что в его работе нет, да и не может быть таких случаев, когда, словно по волшебству, по заветному слову «сезам, отворись», тайное станет явным и нужные для следствия сведения поплывут к нему сами.

Когда поезд подходил к перрону в Нейске, Шилков стоял в тамбуре и с нетерпением ожидал, когда, наконец, он сможет оставить чемодан в гостинице и сразу же отправиться на комбинат.

Но в гостиницу он все-таки пошел пешком, чтобы ознакомиться с городом. Еще несколько лет назад все газеты и журналы страны обошли страшные снимки руин этого города. Когда наши войска освободили Нейск, в городе не осталось ни одного целого здания — все было уничтожено огнем и взрывчаткой.

А вот, смотри ты, — много ли прошло лет, а будто бы и не было здесь развалин. Правда, казалось, что город еще очень молод: вон стоит огромный, просторный Дом металлурга, а перед ним в колдобине буксует грузовик, и шофер, высунувшись из кабины, отчаянно кроет «этих строителей». Чудак-человек, и Москва ведь не сразу строилась! Дальше, за жилыми домами, хорошо видны домны нового комбината… Нет, Шилков не жалел, что пошел пешком: возможно, какому-нибудь любителю архитектуры ничего не приглянулось бы здесь. А Шилкову город пришелся по душе — ему всегда нравились большие стройки.

В тот же день Шилков пошел на комбинат. У начальника отдела кадров было полно народу и так накурено, что даже у Шилкова, ярого курильщика, перехватило дыхание. Пришлось ждать, когда народ разойдется и хоть немного затихнут бесконечные телефонные звонки.

Шилков сидел и слушал, как начальник отдела кадров куда-то звонил и не то убеждал, не то просил, а то и слезно молил «устроить на жилье небольшую группу» комсомольцев-строителей, прибывших сегодня, — всего каких-нибудь пятьсот человек…

Наконец народ мало-помалу разошелся, — они остались вдвоем. Начальник отдела кадров открыл форточку, крикнул за дверь «меня нет» и сел напротив Шилкова, устало проведя рукой по лицу.

— Задержал я вас, да сами понимаете… Так я слушаю вас.

— Вы давно здесь работаете?

— Два года.

— Мне нужны люди, которые работали на комбинате до войны. Инженеры-сталелитейщики, сталевары — словом, все, кто имел отношение к литейному производству. Есть у вас такие?

Тот задумался. Потом вышел в соседнюю комнату и вернулся с небольшой бумажкой.

— Вот список заводских старожилов. Только сталелитейщиков и инженеров здесь как будто нет. Ведь как оно было: город оккупировали в первые же дни войны. Кое-кто, семьи в основном, конечно, успели выехать, ну, а остальные подались к партизанам. Полторы тысячи рабочих здесь же, на комбинате, полегло — комбинат восемь суток держался. Война всех раскидала… Нет, это я точно знаю, что старожилов-литейщиков вы не найдете.

И все же Шилков пошел к тем людям, которые значились в списке. Он разыскивал их на строительных площадках, на обогатительной фабрике, в бухгалтерии. Уборщица, чье имя тоже было в списке, ответила ему:

— Нет, милый, не помню. Как ты говоришь? Дробышев? Дробинин у нас был, сторож на складе, погиб тогда, царствие ему небесное… Разве всех упомнишь?

Шилков вернулся в отдел кадров под вечер и, усталый, опустился в кресло, вытянув натруженные ноги.

— Кто был директором комбината, когда началась война? — спросил он.

— Казанцев. Думаете найти прежнее руководство? — Начальник отдела кадров грустно качнул головой. — Видали на площадке обелиск? Это в их память: вместе с рабочими погибли при обороне. Я Казанцева еще на Запорожстали знал, редкий был человек…

Шилков не чувствовал, пожалуй, ни досады, ни разочарования от того, что день у него прошел впустую. Возможно, на какую-то секунду и у него мелькнула мысль о том, что поиски здесь будут напрасными, — действительно, вон как раскидала людей война.

Но прежде чем уйти с комбината, он попросил передать в Министерство черной металлургии запрос: не сообщат ли, вместе с каким инженером магнитогорский сталевар Дробышев разрабатывал новый сплав, который должны были испытывать в Нейске перед войной. Впрочем, для него это была побочная линия розыска, и он не надеялся на положительный ответ. Мало ли было в ту пору, как и сейчас, новаторов, разве найдешь сразу в бумагах министерства нужную справку.

Когда поздно вечером он лег, блаженно вытянувшись и закинув руки за голову, то впервые вспомнил Асю. Славная девушка! «Я хотела бы знать… понадобилось ли вам то, что я рассказала?» Молодой человек, что был с ней в театре, похож на какого-то киноактера; по-видимому, тоже студент. Мысли спутались, и он сам не заметил, как уснул, а проснулся часов в шесть, совсем бодрый, будто бы и не было вчера утомительного, трудного дня.

Сегодня ему предстояли новые встречи. В городе жили участники обороны комбината и бойцы нейского партизанского отряда. Фотография Дробышева, которую он получил у Аси, лежала в бумажнике. Возможно, кто-нибудь и опознает его, хотя на это тоже трудно рассчитывать: все-таки — фотография, да и годы прошли, годы, многое стирающие в человеческой памяти.