Твердый сплав (Повесть) - Воеводин Евгений Всеволодович - Страница 27

У Похвиснева отвисла челюсть. Он шумно сглотнул набежавшую слюну:

— Зачем это?

— Надо. Для меня!

— Но меня поймают… Я не могу, не буду…

— Будете. Или вы хотите, чтобы я пошел в ГАИ и все рассказал? Я тоже думаю, что не хотите. Поэтому слушайте… Из сейфа возьмите все расчеты и формулы выплавки твердого сплава. Они лежат отдельно, в верхнем ящике. Все это отдадите мне. Я сам приду за ними.

Борис ошалело молчал, все еще плохо соображая, что же все-таки от него требуется. Чердынцев видел его замешательство, но продолжал инструктировать спокойным и не допускающим возражения тоном:

— Теперь — как вам уйти незаметно? Я думаю, так…

Борис уже слушал внимательно: он вдруг сообразил, что его «приятель» таков, что дважды повторять не будет. А от того, правильно ли он поймет и крепко ли запомнит его слова, зависит жизнь Бориса. Жизнь? Он похолодел. Да, его жизнь снова в опасности, все снова круто повернулось, и сейчас еще неизвестно, чем кончится. Борис соображал: отказаться? Пойти и сказать о том, что его толкают на преступление? Но… но этот «художник» в первую же минуту ареста донесет на него. Еще хуже, если «художника» не успеют арестовать и он убежит. Чердынцев достанет его, Бориса, где угодно — выследит и прикончит где-нибудь на дороге.

Где же выход, где спасенье? Боря, Боря… А что же говорит Чердынцев? Он гарантирует безопасность, обещает, что убежать наверняка удастся и следов не останется. Но делать все надо быстрее — иначе могут появиться препятствия. Скорее, скорее!

Тихий разговор в комнате Бориса длился еще полчаса. Борис был серьезен и деловит, насколько он вообще мог быть серьезным и деловитым. Он сдался. О том, что он предает родину, страну, в которой родился и вырос, он не думал.

Чердынцев, спускаясь по лестнице, беззвучно засмеялся: «Попался, цыпленок! Боится, но сделает все, что нужно. Дрожащими от страха руками откроет сейф. Вот так и надо — пусть дрожащими, но чужими руками залезть в сейф. Ха-ха-ха! Великолепно!».

Уже дома, лежа на кровати лицом к стене, он снова беззвучно рассмеялся, представив, что испытывает сейчас Похвиснев. Так, с полуоткрытым ртом, оскаленным улыбкой, он и заснул.

Ветер нес с темной реки холодный и острый запах подтаявшего снега и льда. Шилков зябко передернул плечами, и все же он был доволен тем, что пошел в институт пешком: эти влажные, еще робкие вздохи весны освежали и бодрили его. И хорошо будет, если эта упругость в мышцах и ясность в голове не покинут его во время дежурства.

На аллейке, ведущей к институту, тоже было сыро. С деревьев падали капли, и скамейки были пусты. Только на одной из них, в самом конце аллеи, Шилков заметил парочку. Юноша держал в ладонях девичьи руки, сосредоточенно дул на них и даже не посмотрел на прохожего. А девушка смеялась, поджимая ноги в маленьких суконных ботиках.

Только что он прошел мимо общежития, где живет Ася. Прошел, подавив желание остановиться, отыскать ее окно. И вот уже перед ним здание научно-исследовательского института, потухшее, нежилое. Он войдет туда, и все весеннее, отвлекающее останется позади.

Шилков прислушался к тишине, царившей в институте, и окликнул вахтера:

— Все ушли?

— Все, кажись. Раз номерки висят — значит, все. — Вахтер поглубже засунул руки в карманы галифе, вытянул под столом ноги и протяжно зевнул, — У нас порядок строгий!

Утром предъявил пропуск — снимай железку, иди к себе, вечером предъявил — вешай обратно. Все видно. Этот самый номерок — что замок какой: не отопрешь, чтобы не заметили.

Вахтер, видимо, намеревался еще долго разглагольствовать насчет номерков. Шилков усмехнулся и пошел в комендантскую. Там его ожидал оперативный работник, лейтенант. Шилков скинул пальто.

— Я проверил. Вроде ушли все. Ну, иди и ты, смена твоя кончилась. Маленьким спать пора.

Мызников был года на два моложе его, и Шилков иногда подтрунивал над ним.

— Иди, иди. Только на ночь мороженого не ешь: гланды распухнут.

Мызников хотел что-то сказать, но только отмахнулся, вздохнул и ушел. На работе он всегда был замкнут, сосредоточен и к шуткам относился предосудительно, считая, что к добру они не приведут.

В комендантскую был выведен световой сигнал от сейфа — лампочка загорится, если в скважину замка вставить ключ или даже просто прикоснуться к сейфу. Лампочка стояла на столе, ее красный свет должен сразу ударить в глаза.

Когда за Мызниковым тихо закрылась дверь, Шилков, повернув голову, улыбнулся ему вслед. Но затем улыбка мгновенно исчезла: на столе горела лампочка… Шилков мотнул головой: не мерещится ли ему? И все-таки рука сама привычным движением пальцев уже расстегнула кобуру и сжала пистолет.

Стремительно открыв дверь, он побежал по темному коридору. Носком нажал на дверь кабинета, где стоял сейф. Дверь не поддавалась. Шилков наклонился к скважине и, понимая, что совершенно бесшумно замок не открыть, с силой вставил ключ, резко повернул его и толкнул дверь.

Человека он увидел в темноте не сразу — тот, видимо, стоял перед сейфом. Но потом человек отскочил в сторону. Вот он мелькнул на фоне окна. Шилков крикнул:

— Стой! Руки вверх!

Человек прыгнул на подоконник, рванул приоткрытую раму. Шилков, подбегая, еще раз крикнул: «Стой!» — и выстрелил. Но темная фигура уже скользнула за окно и исчезла.

«Готов?» Шилков тоже вскочил на подоконник и глянул вниз. Странно: звук падения оттуда донесся слабый, словно кто-то спрыгнул всего-навсего со стула. «Прыгать? Третий этаж, внизу — обледенелая дорожка…». Об подоконник что-то мягко ударилось, звякнуло железо. Шилков пошарил рукой, нащупал плоский крюк, зацепленный сбоку за подоконник. К крюку был привязан резиновый канат. «A-а, амортизатор! Спрыгнул и отпустил…»

— Стой! — кто-то крикнул в дверях. Шилков узнал голос Мызникова.

— Мызников, оставайся здесь! — И, сжимая обеими руками конец каната, Шилков прыгнул вниз.

На высоте трех метров Шилков почувствовал, что резина натянулась до предела. Тогда он, повиснув на выпрямленных руках, с силой оттолкнулся ногой от стены и разжал пальцы. Упал он в снег, в сугроб у дорожки.

Быстро вскочив, Шилков побежал по аллейке. Человек был от него в ста метрах. На бегу, подняв пистолет вверх, Шилков снова выстрелил. Преступник метнулся в боковую аллею.

«Придется по нему стрелять», — замедляя бег, подумал Шилков. Он уже ловил на мушку спину беглеца, как вдруг увидел, что кто-то бросился наперерез преступнику.

Вот оба упали, затем кто-то из них вскочил, свернул с аллейки на белое снежное поле.

Возле упавшего уже стояла девушка и помогала ему подняться. Шилков вспомнил: «А, это та парочка! Молодцы — ведь посторонние совсем, а не испугались…» Он перемахнул через сугроб и несколькими прыжками настиг беглеца.

Но едва он успел схватить рукой меховой воротник, как преступник обернулся и ударил его в правое плечо. Шилков упал. И сразу же черная перчатка мазнула его по лицу, что-то с невероятной силой толкнуло в висок. Шилков потерял сознание…

Пустынная улица внезапно ожила. Со всех сторон по заснеженному полю бежали люди, между ними металась одинокая фигура беглеца. Но вот кольцо людей сжалось, на снегу завертелся клубок, кто-то пронзительно, надрывно закричал. Потом клубок распался, и плотная группа людей, выйдя на аллею, медленно направилась к зданию института.

Подполковник прежде всего предложил арестованному сесть и пододвинул ему стакан с водой. Похвиснев как-то сразу постарел, лицо приобрело серый матовый цвет, губы непрерывно тряслись.

После вступительных вопросов — имя, фамилия, год рождения, специальность — Пылаев задумался. Как вести допрос? Арестованный глубоко потрясен — об этом говорит весь его вид. Все-таки надо учесть его состояние. Пылаев поднялся и прошелся по кабинету.