Последний обоз (СИ) - Соло Анна - Страница 3

Но вообще — свою справу надо иметь, свою. Слишком многое в жизни может зависеть от некстати расстегнувшейся (или наоборот, не расстегнувшейся) пряжки. У самой Торвин и оружие, и амуниция были совсем простые, внешне ничем не отличающиеся от казённых, но каждую вещь ей мастера делали на заказ, и мастера это были не из худших. Да и конёк её, внешне ничем не примечательный, был выбран ею не за просто так. Он отличался выносливостью, удобным и верным ходом, а главное — был послушен и не пуглив. Снова скользнув вдоль тропы, взгляд Торвин споткнулся о лошадь напарника. Коня-то выделили… Ненадёжная тварь этот Воробей, полохливая и спотыкучая. И подкова на задней левой уже болтается. Тьфу…

Парня, которого им всучили при воротах, Добрыня, выделив ему от щедрот латаную — перелатаную рубаху и огромные полосатые портки, усадил на облучок рядом с собой.

— Так ты чей будешь? — спросил он, потихоньку разглядывая паренька из-под ресниц.

— Родом я из Зеленопутья, — бойко ответил тот, — А зовусь Вольник, сын тётки Егозы.

— Зеленопутье, говоришь? Не слыхал. Это где ж такой хутор?

— Далеко, отсюда не видать.

— Ну-ну. Не влетит тебе от родни, коль вернёшься в чужих обносках?

— У мамки нынче своих дел хватает, чего ей обо мне беспокоиться…

— Отец-то что скажет?

— Отцу тем более не до меня. Я давно сам по себе.

Добрыня покивал сочувственно: этот Вольник был с виду парень крепкий и ладный, но едва ли ему набежало от роду больше пятнадцати Маэлевых кругов. И сразу видно, что растёт, как сорная трава в овраге, некому его на ум наставлять. Ну да ничего, жизнь научит, лес обтешет.

— А чем кормишься?

— Когда чем. Чаще по лесу хожу.

— Охотник, значит, лесной ходок? А скажи мне, ходок Вольник, чем ты так того мужика допёк, что он на тебя при народе с ножом кидаться вздумал?

Вольник поморщился.

— Да дядька Грид — он вообще бешеный. И с моими родителями не в ладах. Я всего-то зашёл поглядеть на его хозяйство, а он…

— А нет ли в его хозяйстве какой хорошенькой молодицы или девки, на которую нечего чужим парням глядеть?

Вольник тут же вспыхнул, как маков цвет.

— Вот ещё! У меня, если хочешь знать, невеста имеется. Здесь, в Торме. Мне приоградские вертихвостки без надобности.

— Эх, дурень… Невеста у него, а он по городу без порток гасает, — сказал Добрыня с мягкой укоризной. А про себя подумал, что парень, похоже, не вовсе стыд растерял, а значит, глядишь, ещё выйдет в добрые люди. — Не хочешь со мной пойти? Работа будет непыльная: на стоянках помогать, лошадку обиходить, кое-где возок подтолкнуть… С меня корм, ну и подкину тебе пару монет невесте на подарок. Что скажешь?

— Не. Спасибо тебе, дядька Добрыня, но я с обозом пойду только до переправы.

— А после куда ж?

— Подамся вверх по реке, в Ночную падь. Дела у меня.

Добрыня кивнул, а сам подумал, что всё-таки не выйдет из этого Вольника ничего путного. Какие дела могут быть у человека в Ночной пади? Не иначе, намылился юный ходок к Серым скалам, этлову кровь мыть. Там, если на правильное место наткнёшься, можно в один день озолотиться так, что будешь кум князю. Вот только лёгкое богатство лесным дуракам не идёт впрок. Потаскается такой удачник луну-другую по кабакам да гулящим девкам — и снова у него в кармане вша на аркане…

Но тут головной патрульный поравнялся с небольшой расчищенной от деревьев полянкой возле тропы. "Стоооой!" — громко скомандовала Торвин, Каравай сам принял вправо, и обоз остановился. На полянке их уже поджидал какой-то подозрительного вида народ. Мужики сидели на стволе поваленной сосны, молча курили, тётки кучкой стояли в стороне.

— Что случилось? — удивлённо спросил Нарок.

— Приехали, — охотно пояснил Добрыня, — Лисьи Норы, торжок.

Примечания:

*Валькйоутсен — белый лебедь

**Добрыня обзывает Торвин "козой в подкольчужнике" потому, что на ней надета только форменная куртка-стёганка. Если возможна встреча с хорошо вооружённым противником, на неё сверху наденется кольчуга. Но в лес, где встретить можно разве что зверей или разбойников с дубьём да охотничьими стрелами, патрульные едут налегке.

Нарок смотрел — и не мог перестать удивляться. Торжок у Лисьих Нор, ничем не напоминал ни шумных ярмарок его родной Восточной Загриды, ни даже базарчика на площади у Рискайских ворот. Там всегда было людно и весело: торговцы наперебой зазывали покупателей и нахваливали товар, покупатели торговались о цене, вокруг слонялись праздные зеваки, сновали мальчишки… Здесь же ничего подобного не было и в помине.

Прежде всего лезло в глаза то, что с виду собравшиеся на полянке больше напоминали шайку разбойников, чем сход добрых хуторян. Детей между ними не виднелось, только взрослый, годный к работе народ. Все были в буром и тёмно-зелёном, и укутаны не по-сушьему плотно. Обмотки, лапти, у кого и сапоги на ногах. На мужиках — наглухо застёгнутые зипуны, суконные капюшоны либо рогожные башлыки поверх шапок, закрывающие лица до самых глаз. Тётки — в бесформенных серых запонах поверх тёмных рубах, рукава плотно зашнурованы у запястий. Плечи, и головы покрыты огромными, невзрачными серыми платками, тоже лиц толком не разглядишь. На босого и простоволосого Вольника косились неодобрительно, девки стыдливо отводили глаза. Он же, ничуть не смущаясь, отвечал на все взгляды нахальной белозубой улыбкой. Кстати, только теперь Нарок заметил, что Добрыня с Торвин тоже успели приодеться на местный лад: поморийка натянула зелёный капюшон, а торговец поверх замызганного зипунишки и шапки обмотался по-бабьи серым платком.

Первым к приехавшим подошёл седенький, но крепкий ещё старик с хитрющими глазами. Он обменялся с Добрыней приветствиями, перекинулся парой вежливых фраз с Торвин, на Нарока глянул настороженно, но всё же кивнул ему, а потом сказал: "Приступим, с Маэлевой помощью." И началось вовсе странное.

Диковатого вида мужички по одному, не спеша, подходили к возку, обменивались с торговцем короткими приветствиями. Для каждого из них Добрыня снимал с кольца на поясе одну из дощечек, изучал нацарапанные на ней таинственные знаки, потом на какое-то время исчезал под навесом, а обратно появлялся уже со свёртком или мешочком в руках. Покупатель деловито осматривал содержимое, молча доставал из своего заплечного мешка оговоренную, видимо, заранее плату и забирал товар. Многие после говорили Добрыне нечто вроде: "Ну, мне к травоставу — как обычно," а Добрыня вынимал из сумки чистую дощечку, быстро царапал на ней что-то и вешал её на новое, в начале торга пустовавшее кольцо. Реже покупатель пускался в точное перечисление своего заказа или Добрыня озвучивал желаемую плату, и тогда до Нарока доносились незнакомые, порой престранные слова: коготок, двузубка, гранёнка… Иногда мужик жестом подзывал к возку какую-нибудь из тёток. Для таких Добрыня доставал короб с яркими бусами, колечками, лентами и цветными нитками. Подарок выбирался так же спокойно, без спешки и лишних слов. Сделав покупки, лесовики коротко желали Добрыне доброй дороги и уходили прочь.

После взрослых к возку потянулась молодёжь. Порядок здесь был тот же, что и у старших: парни товарились сами, некоторые "угощали" девиц. Их Нарок быстро наловчился отличать от тёток: мужатые под платками носили двурогие кики с расшитым хитрым узором очельем, а у девчат из-под нижнего края платка виднелись разноцветные кончики лент. Позже он сообразил и то, как понять по одежде, парень перед ним или мужик: парни повязывали на рукава плетёнки из ярких ниток — подарки подружек. Семейные же подобных украшений не носили, а может, просто не выставляли их напоказ.

Наконец, на торжке остались только женщины, да ещё, видимо, для надзора за ними задержались несколько угрюмых мужиков. Тётки и девки подходили к возку парами или по трое, брали нитки и рукодельный инструмент, расплачивались же некрашеной пряжей или холстом. Железо ценилось дорого, на глазах у Нарока одна из тёток отдала за две иглы пол штуки* небелёного полотна.