Небо нас ненавидит (СИ) - Накул Александр - Страница 6

— Сегодня ночью, — как можно серьёзней ответил Квендульф, — умирать будут наши враги.

Геста потрепала её по плечу. Руки были в новеньких перчатках из чёрной кожи с опушкой из сверкающего чёрного меха — и от этого казались ещё изящней.

А потом Геста нырнула в ночь. Квендульф посмотрел ей вслед и вздохнул.

…А на что он рассчитывал? Ей девятнадцать, она на три года старше. Точнее, с сегодняшней ночи уже на два — но это ничего не меняет. Для её он всё равно здоровенный, но ребёнок.

Пастырь Регинмод тоже был тут. Его чёрная, с бурым отливом мантия так удачно сливалась с зыбкой тьмой, что казалась магической.

Он ходил от отряда к отряду, внимательно выслушивал, кивал и произносил в ответ пару слов одобрения. Никто уже не ждал открытия тайн. Все предварительные приказы были отданы. А приказы по ситуации они получат в бою.

Наконец, он опять остановился у входа. Казалось, он пользуется моментом, чтобы полюбоваться своей армией.

Но тут к нему подошла Геста. В руках она держала что-то смутно-белое, похожее на большую мраморную голову. Стало ясно — он дожидался её, чтобы совершить некий ритуал.

Геста развернула ткань и подала пастырю белый предмет. Это была широкая низкая чаша без ножки, вырезанная из незнакомого дымчато-белого камня, похожего на агат.

Регимонд провёл над ней руками, бормоча заклинания. И после несколько пассов в чаше вспыхнуло пламя.

Это был совсем не тот огонь, что горит на мосту. В медных чашах плясало привычное, алое пламя, то самое, что мы видим в костре или печке. А это пламя рвалось в верх, таяло и снова рвалось, словно частокол льдинок.

Его отблески ползали по дымчато-белым краям чаши, словно крошечные пламенные червячки.

Было заметно, что огонь — неожиданность даже для пастыря. Он вздрогнул и с удивлением посмотрел в новорождённый огонь. А потом продолжил.

Заклинания были теперь другими. Слова в них сталии корочи, а звуки — мелодичнее. Похоже, он перешёл на немыслимо древний язык, ещё древнее стародраконского.

Огонь выдохнул и из чаши взлетела птица. Стремительная, сотканная из пляшущих языков пламени и с немыслимо длинным, вьющимся завитками хвостом и сверкающими глазами, похожими на два чёрных алмаза.

Это было чудо. Одно из чудес, которыми Бог и Богиня одаривают своих слуг. Для многих сегодня ночью оно станет последним в их жизни.

Она была прекрасна — как бывают прекрасны только существа, сотворённые из чистой стихии. А в ряби языков пламени, что бежали по её крыльям и туловищу, можно было разобрать знаки древних алфавитов, рукописи на которых уцелели лишь в гигантских библиотеках Священных Городов далёкого юга.

Король-узурпатор обещал отправиться туда в паломничество и заключить союз с тамошними жрецами-правительствами. Но пламенеющая птица словно хотела показать, чью сторону сегодня ночью приняло магическое искусство древних.

Птица сделала круг над двором, роняя искры. Искры гасли, не долетая до земли, но когда она делала вираж, струя теплоты ударяла по лицам. Даже самые чёрствые их бойцов, что успели побыть рабами или наёмниками, смотрели на неё, как завороженные.

И вот птица вновь заработала крыльями. Она поднималась, всё выше и выше. Сделала круг над бывшим донжоном и полетела на юго-запад, в сторону того самого пограничного города, где росли Квендульф и его друг.

Никто не знал, куда именно полетела птица, сотканная из пламени. Но всем было ясно — её видно и на площади у Старого Собора.

А ещё всем стало ясно, что это и был сигнал к выступлению. Настолько тайный, что его не знал никто, кроме высшего круга командиров. И настольно ясный, что никто не мог ошибиться или понять его неверно.

Птица из пламени летела к неведомым союзникам участников сегодняшнего мятежа. Она несёт радостную весть — город восстал против узурпатора.

— Выступаем! — зашелестели голоса, — Выступаем! Выступаем!

И три сотни восставших двинулись на набережную через арки, служившие некогда замковыми воротами.

4. Ур-Шубул, сторож священной библиотеки

Пламя в луже разлитого плясало на плитках пола, озаряя полки, заставленные глиняными табличками. Тени сторожа Ур-Шубула и юного Арад-Нинкилима вытянулись, словно две длинные чёрные ленты, а ритуальные кинжалы

Теперь пахло горелым маслом и копотью. Но даже смрад дыма не мог сырого аромата от каменных книг.

— Кинжал нам не просто так дан, — заметил Арад-Нинкилим, отставляя свою теперь уже ненужную плошку на ближнюю полку, — Значит,

— И сейчас могут, — сторож попытался улыбнуться.

— Вы из военного сословия? — осведомился юноша. — Пошли в храм, потому что это тоже престижно.

— Как и ты.

— Я — нет, — Арад-Нинкилим качнул своим хвостом из волос, — Отец мой — жрец, старший над звездочётами в Аруке.

— Ты опозорил его!

В ответ Арад-Нинкилим бросился в атаку.

Он был моложе, легче и быстрее — значит, пытаться уклониться бесполезно, можно только отбивать или уязвить контратакой.

А ещё это значит, что убить его будет особенно интересно. Молодая кровь — самая сладкая…

Ур-Шубук отбивался так виртуозно, что сам удивлялся своей ловкости. Первые два выпада он отбил, а на третий ответил уколом. Кончик кинжала рассёк край одеяния младшего жреца. Ему не хватило четверти пальца, чтобы задеть тело.

Теперь они снова стояли, тяжело дыша, в боевых стойках. Сторож отметил, что на лице парнишки уже можно разглядить смятение.

— Будешь атаковать? — поинтересовался Арад-Нинкилим.

— Буду ждать, пока ты выдохнешься, — улыбнулся Ур-Шубул, — и сам убьёшься.

Арад-Нинкилим прыгнул в бок. Сторож был готов. Он легко отвёл удар и двинулся в атаку сам, нанося удар за ударом.

Теперь юноша пятился — хороший признак. Человеку очень тяжело идти спиной, он устаёт и пугается. А это и есть то, что надо.

Контратака! Арад-Нинкилим попытался поднырнуть под лезвие. Но Ур-Шубул знал этот приём. Волосы хвоста чирнули по лезвию — а в следующее мгновение полоснули по плечу.

Досталось ткани. Но по белому полотну бежит кровь. Это хорошо — до плоти он дотянулся.

Арад-Нинкилим стоял, ещё не замечая раны. Ничего, скоро заметит. Он не опытный боец, его пока всерьёз не ранили. Организм не готов долго не замечать боли.

Не зря он пытался учиться и медицине.

Ур-Шубул снова двинулся на юношу — с той же беспощадностью, с какой отец сторожа преследовал горных дикарей. Ещё два удара — и юноша сам почувствовал, что не может уже увернуться. Третий — и ему пришлось отступать, теперь уже раненому и вслепую.

Он попытался контратаковать — и чудом не остался без руки. Сторож уже слышал, как неровно он дышит, судорожно глотая воздух, полный колючего дыма.

Почти падая, Арад-Нинкилим отступил к полкам. Он уже не пытался отбиваться и только уворачивался. Взмахнул левой рукой в тщетной попытке удержать равновесие — и начал падать назад. Ур-Шубул уже прикидывал, как его противник уткнётся спиной в полки и нож сторожа пригвоздит его к каменной перекладине. Но тут левая рука вдруг сделала ловкий кульбит, схватила ту самую лампу — и одним рывком плеснула маслом прямо ему в лицо.

Ур-Шубур заревел и схватился за полыхающие болью глаза. Он ничего не видел, и чувствовал только пульсацию боли внутри головы. Сделал шаг, другой и замер, из последних сил приказал себе не двигаться. Ведь он может случайно шагнуть прямо в огонь.

Невидимая рука врезала ему в скулу ребром ладони. Ур-Шубур заревел, крутанулся на месте, распахнул всё ещё горящие глаза, увидел вонючий мрак — а в следующее мгновение кинжал младшего жреца одним ударом перерезал ему горло.

Он не успел даже попрощаться с богом-покровителем. Впрочем, все воины обычно не успевают этого сделать — настолько внезапна их смерть.

Он медленно отходил, лёжа щекой в луже собственной крови. Сквозь боль он слышал шум и плеск. Кажется, юноша собирается потушить пламя и выбираться из библиотеки. Пусть идёт. Что бы он ни собирался делать — он заслужил это сегодня ночью, в бою, собственной кровью…