Отдельное поручение (Повесть) - Двоеглазов Владимир Петрович - Страница 8

Следователь: Не это ли обстоятельство связано с тем сообщением, которое хотел сделать Кобенков?

Карелина: Да. Он мне об этом и сказал.

Следователь: После того, как вышел Читашвили?

Карелина: Нет. Они вышли вместе. Анатолий и сказал об этом Читашвили, но я поняла, что сказано для меня.

Следователь: Расскажите подробнее, как протекал между ними разговор на эту тему.

Карелина: Когда Читашвили стал уговаривать Анатолия, чтобы тот обязательно вернулся вечером в порт, Анатолий сказал, что ему самому нужно вернуться, так как вечером прилетает его жена с ребенком.

Следователь: Значит, у Кобенкова, помимо просьбы Читашвили, была еще и личная причина вернуться вечером в порт?

Карелина: Нет. Я считаю, что он торопился в порт потому, что хотел помочь партии Читашвили. О своей личной причине он сказал только для меня.

Следователь: Когда вы в последний раз встречались с Кобенковым во внеслужебной обстановке?

Карелина: В последний раз он ушел от меня утром 10 октября.

Следователь: То есть в тот день, когда он вылетел с милицией на сплавучасток?

Карелина: Да.

Следователь: И в тот же день вечером прилетела его жена?

Карелина: Да.

Следователь: Зачем же понадобилось Кобенкову столь сложным способом информировать вас о приезде жены, если он мог вам сказать об этом утром, когда уходил от вас?

Карелина: Утром он сам еще об этом не знал. Накануне он сразу после работы пришел ко мне, а телеграмму от жены поздно вечером принесли к нему на квартиру. Утром телеграмму принес на работу его сосед командир звена Вахрушев.

Следователь: Присутствовал ли кто-нибудь, кроме вас, при разговоре Кобенкова и Читашвили?

Карелина: Нет. Только под самый конец зашел экспедитор Молоков.

Следователь: Не припомните ли, о чем именно говорили Кобенков и Читашвили, когда вошел Молоков?

Карелина: Только поймите это правильно. Когда вошел Молоков, Читашвили сказал, что если Анатолий вернется вечером в порт, то Читашвили отдаст ему бутылку какого-то французского коньяка. Только это была шутка. Командир Ми-4 зарабатывает достаточно, чтобы не ставить себя в зависимость от бутылки. Этого даже предположить невозможно. Я потому сразу и не сказала об этом коньяке, что боялась: неправильно будет понято. Молоков, вероятно, так и понял. Но это шутка.

Следователь: Не знаете ли вы, отдал ли Читашвили коньяк Кобенкову, хотя бы в шутку?

Карелина: Не знаю.

Следователь: Молоков пояснил, что когда Читашвили начал сомневаться, сумеет ли Кобенков улететь от работников милиции, если потребуется задержаться, тот ответил: «Двух милиционеров как-нибудь обведу вокруг пальца». Так ли это?

Карелина: Да, так.

Следователь: Именно это выражение употребил Кобенков: «обведу вокруг пальца»?

Карелина: Да. Только я хочу дополнить, что это, конечно, не такая уж шутка, как с коньяком, но делать отсюда серьезные выводы тоже, по-моему, нельзя. Я хорошо запомнила женщину-следователя, она такая интеллигентная и красивая. Глупо, конечно, в моем положении, но во мне даже ревность появилась, когда я узнала, что она полетит с Анатолием. Не мог Кобенков сознательно бросить ее в тайге…»

«Никитин».

«Добрый день, Владимир Петрович. Пахоменко».

«Здравствуйте».

«Вскрылись новые обстоятельства по Ёгану. Обнаружилась пропажа пистолета Цветкова».

«Пистолета?»

«Да. И обстоятельства весьма странные. Когда нашли Цветкова, на нем была кобура. Пистолета не было, но была обойма с четырьмя патронами».

«Четыре патрона?»

«Да. Мы решили, что пистолета он с собой не брал, оставил дома, в Кышах. В Кышах у нас сейчас замполит. Он только что мне радировал, что пистолета нет. Брал с собой».

«Может быть, просто не нашли?»

«Да нет. Мать и жена утверждают, что брал с собой. Видели своими глазами».

«Мать и жена… Детей у него сколько?»

«Двое, мальчик и девочка. Старшему пять, девочке второй годик…»

«Дома, конечно…»

«Тяжелее некуда, Владимир Петрович. Замполит потому сам и поехал… У него ведь и дед жив еще».

«У Цветкова?»

«Да. Отец в войну погиб, а дед жив. Говорит: сын — понятно, Родину защищал. А внук за что? Из-за каких-то хулиганов?.. И ведь возразить нечего… то есть, я хочу сказать…»

«Я понял. Вы правы. Возражать не нужно. Им теперь не до этого. Жена Цветкова приехала?»

«Да».

«Где она сейчас?»

«Там… в больнице. Я с ней уже беседовал. Тяжело…»

«Да… Что вы решили: куда все-таки пистолет делся?»

«Мог просто выпасть. Правда, кобура была застегнута… Ну, и возможен криминал».

«То есть?»

«Могли вытащить на буровой».

«Да, пожалуй… Хотя я эту бригаду знаю. Мастер с орденом Ленина… Но, конечно, в бригаде может быть не без урода…»

«Там, кстати, работает один неоднократно судимый. Мы отправили туда инспектора уголовного розыска. Разумеется, о пистолете доложили в УВД. Завтра из управления прибывает подполковник Громов».

«Служебное расследование?»

«Да. Очень настораживает обойма. Четырех патронов не хватает…»

«Почему же вы сразу на эту обойму внимания не обратили? Столько времени упущено…»

«Обратить обратили, Владимир Петрович. Но должного значения не придали. Дело в том, что за Цветковым был уже случай, когда он пистолет дома оставил…»

Он не спеша отвел руку и передвинул вперед внезапно отяжелевшую после быстрой ходьбы кобуру. Оглянулся. Ледзинская тоже спешила к берегу.

Черная вода Итья-Аха стремительно шла по узкому руслу к югу. К реке Ёган-Ах. К деревне Ёган. К людям. Это была дорога. И было странно стоять возле нее, знать, что она ведет к людям, и в то же время чувствовать себя брошенным и беспомощным, как было бы странно стоять на обочине шоссе без надежды увидеть хоть самый завалящий грузовичок, самую неказистую колымагу.

Он вздохнул и опять передвинул кобуру. Цветков не часто брал с собой пистолет и, вероятно, вовсе не получал бы его в отделе, если б служил в городе. Но он жил на участке, в деревне, и оружие полагалось иметь при себе. Дома лейтенант хранил его в дубовом, окованном медью сундуке, оставшемся от прадеда. Сундук имел столь хитроумные запоры, что Цветков сам немало возился, прежде чем открывал его. За сохранность пистолета опасаться не приходилось, но в одну из поездок в город ему влетело по первое число.

Он не знал, зачем его вызывают в отдел, и оставил пистолет дома. Оказалось же, что из УВД прибыл подполковник — специально для проверки личного оружия.

Подполковник был строг. Обычно результаты таких проверок доводятся до сведения руководства отдела, и оно уже принимает соответствующие меры. Подполковник этим не удовлетворился — лично вызывал всех проштрафившихся на «ковер» и так распекал в присутствии руководителей отдела, что начальник и его замы прекрасно понимали: все громы и молнии никак не могут относиться только к стоящему по стойке «смирно» сержанту или лейтенанту.

Цветков входил в кабинет после инспектора ОУР Побегая, который вылетел оттуда красный и на расспросы ждущих своей очереди товарищей по несчастью безнадежно махнул рукой. У Побегая был новый пистолет, и подполковник обнаружил на пружине шептала крохотную частичку заводской смазки.

Цветков, призвав все свое мужество, твердо вошел в кабинет и лихо отрапортовал, что вот он, младший лейтенант такой-то, прибыл, и тут же, не переводя дыхания, доложил, что табельный пистолет системы Макарова за номером таким-то остался в дедушкином сундуке с хитроумными запорами.

Начальник отдела на такой доклад никак внешне не отреагировал: как сидел, подперев голову огромным кулаком с «морской» татуировкой, так и остался сидеть, ни на кого не глядя. Три зама примостились рядышком на стульях под большой картой города на стене и смотрели в окно, также, казалось, мало интересуясь происходящим.