Раскадровка (СИ) - "Ulla Lovisa" - Страница 51

Потому она позвонила сама, но чуда не произошло. Хиддлстон звучал отстраненно и глухо, он не сказал о Тейлор и слова, будто Норин не имела ни малейшего права знать, будто она была ему никем и её это не касалось. Том, которого она раньше знала, не мог так себя повести по отношению к другу, и она либо жутко в нём ошибалась, либо и в самом деле была ему никем. Так или иначе, она пожалела о звонке, ведь тот ускорил вращающуюся в ней смертоносную воронку черной слизи. Она поторопилась закончить разговор, и, когда на экране её мобильного снова возникло имя Тома, решительно сбросила вызов. Но прошла уже почти неделя, горячая радиоактивная пыль немного осела, и Норин снова начала по нему скучать. А он заметно ослабил напор — никаких сообщений и только две безуспешные попытки дозвониться за пять дней.

Она подкатилась к пешеходному переходу и, пока светофор показывал красный, остановила велосипед у края тротуара. Джойс приехала в Нью-Йорк за шумом города, за его высотностью, за спешкой, за отсутствием воспоминаний. Тут, в отличие от Лондона, ей не подворачивались пабы и рестораны, парки, кофейни и галереи, в которые она забредала с Хиддлстоном, а так — если не заглядывать в газетные лотки и интернет — не возникало лишних напоминаний. Норин существовала между острыми пиками обиды и подавленности, она беспомощно болталась в этой эмоциональной буре и ещё не понимала, к чему стремилась: выветрить Хиддлстона из себя, оградиться от него, сжечь все мосты, или попытаться быть ему другом, трансформировав любовь во что-то чуть более слабое и менее болезненное. Оказалось, за почти тридцать лет жизни её сердце не только не оказывалось разбитым, но и не любило ни одного мужчину настолько сильно; в таком состоянии Норин было непривычно — каждый день она знакомилась с собой заново. И находила в этом что-то болезненно удовлетворительное.

Светофор мигнул зеленым, и Джойс, оттолкнувшись ногой от бордюра, поехала вперед, лавируя в густом человеческом потоке. Сегодня ей предстояла встреча с автором популярного в англоязычных странах блога о моде и стиле жизни, интервью было назначено в кафе в самом сердце Гринвич-Виллидж, где их ждали завтрак, долгая беседа и неформальная фотосъемка. Автор блога с мелодичным именем Сесилия попросила Норин приехать на интервью так, как она бы вышла на ланч с лучшей подругой, а потому Джойс крутила педали в широких джинсовых шортах и белой шелковой рубашке, которую — она не была окончательно уверена, но ей так казалось — своровала когда-то у Марко Манкузо и которая на ней сидела значительно лучше. Норин не стала стеснять себя бюстгальтером и не заморачивалась насчет волос, позволяя им в жарких сквозняках самостоятельно сохнуть после душа и спутываться. В корзине велосипеда обмякла затертая тканевая торба, на дне которой сейчас болтались только телефон, бумажник и пачка сигарет, но в которую позже Норин собиралась уместить фрукты и овощи с фермерского рынка в нескольких кварталах от отеля. Ей нравилось то, как гармонично Нью-Йорк принимал её повседневную расслабленность, как никого не заботил её внешний вид или поведение, насколько разномастными были прохожие, насколько здесь было тесно и жарко, но свободно.

Это был город для бегства, для нового начала.

От небольшого уютного отеля «Грегори», в котором Норин остановилась, до кафе «Фейрфакс», где её ждала Сесилия, было ровно три десятка кварталов и пятнадцать минут езды. Когда Джойс пристегнула велосипед у входа, её лицо горело, на шее под волосами собралась влага, а в ногах пульсировали напряженные мышцы. В заведении, хоть и не работал кондиционер, а окна и двери были распахнуты, и сквозь них снаружи перетекали звуки и запахи, оказалось достаточно прохладно. Тут было много пышных растений в больших глиняных горшках, разномастные кожаные диваны, велюровые кресла и плетеные ковры на дощатом полу и белых стенах. Официант радостно улыбнулся Норин и провел её вглубь зала, где у ярко-желтой этажерки сидела Сесилия с ожидающей дела камерой и открытым лэптопом. Автором популярного блога оказалась хрупкая девушка с собранными в высокий узел русыми волосами и геометрической абстракцией на футболке.

Они поздоровались и обменялись вежливостями, заказали себе по чашке кофе, стакану холодной воды и завтраку, Норин уселась на диване, подсунув под себя ноги, а Сесилия сняла затвор с объектива камеры и перешла к делу:

— Семья поддерживала твой выбор творческой профессии?

Джойс скосила взгляд на движущихся мимо окон прохожих.

— Нет, — ответила она негромко, и фотоаппарат коротко щелкнул, делая снимок. — Нет. Я… — она просунула пальцы в спутавшиеся волосы, пытаясь прочесать их и понять, что собирается ответить, а затем заговорила отчетливее и решительнее: — С одной стороны, я считаю, что об этом говорить не следует, потому что это моя личная жизнь. А что ещё важнее — это личная жизнь моей семьи, которая сугубо против всякой публичности. Но с другой стороны, — и я не хочу сейчас прозвучать заносчиво или высокомерно — я достигла определенной… популярности; есть люди, которые подходят и говорят мне или пишут, что вдохновляются мной на своем жизненном пути, и в таких обстоятельствах я чувствую, что просто обязана в каких-то разумных пределах быть откровенной о многих вещах. Я обязана сказать правду: моя семья меня не поддерживала; родители по сей день не одобряют актёрство. И это нормально, это происходит в жизнях многих людей — их близкие не понимают и не принимают какой-то их выбор и имеют полное право на то, чтобы придерживаться своего совершенно отличительного мнения. В то же время право каждого из нас состоит в том, чтобы не следовать мнениям родных, а руководствоваться только собственными желаниями. Но это не делает наши семьи нашими врагами, они всё же остаются нашими близкими — просто с другой точкой зрения.

— Ты подростком покинула дом из-за разногласий с родителями, верно?

Норин снова попыталась найти ответ где-то на подоконнике между горшками с вазонами и в толкающемся на светофоре трафике.

— Боже, звучит очень драматично в такой формулировке и без пояснения, — с улыбкой заметила она. — Но да, суть такова: в восемнадцать я закончила школу, хотела поступить на теорию кино и режиссуру в Сотонский университет, но мать была решительно против. Из-за этого дома возникали ссоры, родители считали такое образование неприменимым на практике и оттого недальновидным. Я жаждала протеста, а потому вписалась в волонтерскую программу и почти на год уехала в Кению.

Щелчок фотоаппарата, и тихое из-за него:

— Когда-нибудь сожалела о таком решении?

— Никогда! Возможно, поначалу, в первые недели. После комфорта богатого родительского дома и удобств цивилизованной Англии, после камерности закрытой школы-пансиона для девочек оказаться посреди глухой африканской деревни безо всяких удобств было… испытанием. Но я быстро привыкла. И никогда больше не сожалела. Напротив, я нахожу Кению едва ли не лучшим опытом в своей жизни. Во-первых, это сделало меня взрослой, сформировало и закрепило во мне многие взгляды; во-вторых, продемонстрировало мне самой, что у меня есть право и даже обязанность перед собой устраивать свою жизнь так, как мне кажется необходимым.

— Что для тебя главное в жизни?

— Гармония.

— Что наиболее ценишь в людях?

— Честность и чувство юмора, легкость восприятия себя и окружающего мира.

***

Понедельник, 4 июля 2016 года

Уэстерли, штат Род-Айленд, США

«— Что находишь наиболее привлекательным во внешности мужчин?

— Руки. У меня фетиш красивых мужских рук: большие ладони, длинные пальцы, тонкие запястья, взбугрившиеся под кожей вены.»

Том откинул голову и зажмурился. Глубокая ночь плавно перетекла в раннее утро, а он всё не мог заснуть и только глубже увязал в интернете. От свечения экрана у него жгло в глазах, в висках осела ноющая боль, в желудке от голода и усталости вращалась тошнота. В мыслях всё беспорядочно перемешалось.

Волны внизу накатывали на каменные булыжники и, шумно вздыхая, рассыпались в брызги и пену; ветер гнал по черному небу клочья облаков и их рваные силуэты отсвечивали лунным серебром. В воздухе стоял густой соленый запах влаги, откуда-то с океана несло ливень, и природа вокруг — кроме неугомонных волн — смиренно затихла в ожидании грозы. Том сидел на террасе выделенной ему гостевой спальни и, не понимая, что конкретно ищет, пролистывал найденные по запросу «Норин Джойс» поисковые результаты. На свежее, этим вечером опубликованное в каком-то женском блоге интервью он натолкнулся одним из первых и, уже несколько раз его перечитав, не мог оторваться. Прикрепленные к статье фотографии были теплыми, пастельными, объемными; они обнажали саму суть Джойс, тонко подчеркивая черты её не тронутого макияжем лица, усиливая медный отблеск её беспорядочно завившихся волос, транслируя нежность её кожи в расстегнутом вороте белой смятой рубашки. Она казалась такой реальной на этих снимках, что Тому хотелось прикоснуться к экрану телефона, чтобы удостовериться, что изображение и в самом деле было плоским.