Раскадровка (СИ) - "Ulla Lovisa" - Страница 18

Том Хиддлстон был подчеркнуто галантным и корректным, очень внимательным слушателем и весьма дотошным рассказчиком, он говорил много и образно, цепляясь одной мыслью за вторую, образованным и воспитанным, сдержанным, но открытым; слишком приятным собеседником и привлекательным мужчиной, чтобы ему доверять.

Норин Джойс предпочитала следовать кодексу правил приветливого и дружелюбного поведения, позволяя себе обнажить свой злобный оскал только непосредственно перед атакой. Где-то глубоко в душе она была хорошим человеком и предпочитала носить соответствующую маску. Она старалась находить общий язык, даже когда к ней весьма прозрачно проявляли враждебность; и уж тем более вела себя обходительно, почти заискивающе, если и в ответ получала то же. Но всё это давалось ей непросто. Она оказалась в этом большом кипящем котле относительно недавно, и добилась успеха куда быстрее, чем научилась его оберегать.

Том развел руками и ответил:

— Кто знает. Они не сказали «нет» сразу, и я благодарен уже за это.

Норин откинулась на спинку кресла и засмеялась:

— Это точно, не оказаться обруганным прямо на прослушивании — уже своеобразная победа.

— Да ладно. Вот так я и поверил, что кто-то когда-то тебя ругал.

— В меня едва стулом не запустили!

Самыми безопасными были вот такие разговоры о весьма неконкретном, необязательно правдивом прошлом. Актерские реалии, особенно обсуждение неудач были благодарной почвой для поддержания живой и ненатянутой беседы. В нём рождались шутки и басни, к которым всегда можно было вернуться при следующей встрече, и это избавляло Норин от неловкости и стеснения во всех последующих. Она пользовалась таким подходом каждый раз, когда именно ей удавалось задать тон общению. Так казалось, будто все с Джойс на короткой ноге, хорошо её знают и понимают, откуда она пришла, а раз так — куда способна дойти; но на самом деле почти никто ничего не знал. Иногда Норин казалось, что и она ни черта о себе не знает. Она теряла себя за ширмой ролей, которые исполняла в повседневной жизни: актрисы, возлюбленной, подруги, сестры, дочери — и не всегда могла отличить, где была искренность, а где поведенческий рефлекс. Даже наедине с собой Норин следовала какой-то из этих моделей, и когда ослабевал контроль и наружу проглядывало что-то естественное, она пугалась его беззащитности и торопилась вновь надежно и глубоко спрятать.

— И вот в зале зажигается огонёк, — говорил Том, едва сдерживая смех. — Я смотрю, а это кто-то из зрителей сидит и с фонариком читает книгу.

К ним подошла сотрудница авиакомпании — в руке рация, на шее форменный шарф, лицо восторженное — и молча остановилась рядом. Том покосился на неё и коротко кивнул. Они проговорили около получаса, и всё это время Норин подстегивала Хиддлстона говорить о театре, и он позволял уволочь себя в эту тему, распалялся, становился всё экспрессивнее, руки изображали в воздухе иллюстрации к его словам, а глаза блестели.

— Тебе пора? — спросила Норин, испытывая искреннее сожаление.

— Да. Начинается посадка на мой рейс. Ты… может, мы встретимся как-то за чашкой кофе и поговорим, когда никто никуда не будет спешить?

Она открыла рот, чтобы инстинктивно отказаться, но не смогла найти ни правильных слов, ни разумных причин вообще отказываться. Компания Тома была ей приятной, он был вдохновляющим и он был англичанином — вдали от дома и с национальной разномастностью её ближайшего окружения это было весомым доводом. Кроме того, кофе ни к чему не обязывал и ничего не означал.

— Это… неплохая идея. Давай!

— Оставишь мне свой номер?

Комментарий к Глава 3.

*Маратхи — один из индоарийских языков, язык маратхов, является одним из 22 официальных языков Индии.

**Мармит — от англ. marmite, торговая марка пищевых спредов, популярный продукт для завтрака; едят его, намазывая тонким слоем на хлеб, тосты или крекеры. (https://secure.i.telegraph.co.uk/multimedia/archive/02321/marmite_2321022b.jpg)

https://goo.gl/maps/kkeRk7aomtQ2 — рассвет в национальном заповеднике Кофа в Аризоне, с которого я списала ранее утро калифорнийской пустыни. Оставляю, в первую очередь, себе для бесконечного любования этим совершенством, ну и вам, если любопытно.

========== Глава 4. ==========

Понедельник, 19 мая 2014 года

Лос-Анджелес

Они сидели прямо на песке на пляже рядом с пирсом Редондо и поглощали взятую навынос китайскую лапшу. Солнце за их спинами скатывалось с зенита, небо было ясным, а океан спокойным. Теплый ветер скользил по босым ногам и спутывал волосы. Прячась за темными очками и деревянными китайскими палочками, Норин рассматривала свою младшую сестру, и понимала, что для неё она — незнакомка, человек с той же фамилией и теми же родителями, но совершенно посторонний; о котором она знает только с редких и смутных воспоминаний, детских фото и Интернета.

Норин было восемь, когда родилась Венди, и одиннадцать, когда родители определили её в Уолдинхем, школу-пансион для девочек в четырех часах поездом от родного Саутгемптона. В год Норин проводила дома ровно три месяца: один в новогодние каникулы и два — летом. В восемнадцать, закончив школу, окончательно рассорившись с матерью, не желавшей ничего слышать о кинематографе, и не найдя достаточной поддержки у отца, она, не совсем понимая, что делает, вписалась волонтером в благотворительную организацию и на десять месяцев сбежала в Кению преподавать английский и математику. Оттуда она позвонила домой ровно три раза: на дни рождения родителей и в канун Рождества. В Англию Норин вернулась возмужавшей, с загоревшей и загрубевшей кожей и окаменевшей решительностью. Она не спрашивала ни разрешения, ни совета, просто подала документы на отделение теории кино факультета гуманитарных наук саутгемптонского университета. Студенткой она прожила в Саутгемптоне три года, в то время как Венди училась в частной школе для девочек в Шерборне и оказывалась дома, только когда Норин с друзьями уезжала отдыхать: кемпинг в Шотландии, автомобильное путешествие по Испании, пьяная неделя в пустующем доме чьей-то бабушки недалеко от Лондона.

А затем поздним летом 2008-го Норин погналась за своей мечтой в Лос-Анджелес, и с тех пор их встречи с Венди можно было сосчитать на пальцах одной руки. Не по собственному выбору они оказались друг другу чужими. Словно чтобы это подчеркнуть, они ещё и не были похожи. Венди была ниже и смуглее, с темными волосами и зелеными папиными глазами, фигуристее и женственней. Ей было двадцать, она училась на медсестру и мечтала о детях. И лишь в мельчайших чертах и мимике обнаруживалось хоть какое-то сходство.

Их характеры были противоположностями. Венди, выросшая под большим давлением и более сильным контролем матери, переняла отцовскую покладистость и легкость; в то время как Норин, упрямо противостоявшая матери с детства, несогласная с навязываемым ей мнением и взбрыкивающая при попытке давления, отзеркалила мамину неуступчивость, целеустремленность и требовательность к себе и окружающим. У них не совпадали вкусы и интересы, они смотрели на одни и те же вещи под разными углами, они знали друг о друге очень мало, и потому общение получалось неловким. Но Норин отчаянно хотела это исправить. Семья всегда должна была оставаться семьёй, и даже в моменты максимальных обострений конфликта с матерью Норин находила в себе не только силы, но и искреннее желание всё равно возвращаться в родительский дом на праздники, воскресные обеды и просто так, словно между прочим. Она звонила, отправляла подарки, приглашала в гости и на премьеры. Норин не знала, что именно ей двигало: только безусловная любовь, страх одиночества или желание наконец получить признание и одобрение от самого важного и порой самого неблагосклонного человека во всём мире, — но всегда чем дальше по земному шару убегала от родных, тем отчаяннее в них нуждалась.

— Ладно. Ченнинг Татум?

— Не знакома.

— Райан Гослинг?

— Веселый и очень умный.

— А Райан Рейнольдс?