Авантюрист и любовник Сидней Рейли - Семенова Юлия Георгиевна - Страница 25
- Предыдущая
- 25/91
- Следующая
— Да вы не рыдайте так, маман, — юноша оторвал от себя руки Варвары Людвиговны. — Ничего со мной не случится. Я еду к отцу, — он покосился на Александра Львовича, — к своему настоящему отцу.
Незаконченный роман о Батенькове Зигмунд с собой не взял. Конверт с обрезками фотографической карточки Нины выбросил на ближайшей помойке. С прошлым было покончено. Смешно и грустно было вспоминать недавние страдания.
Доктор Розенблюм был, кажется, ошеломлен внезапным появлением сына. Покашливая, долго вглядывался в худого чернявого юношу.
— Мне от вас ничего не нужно, — с непривычной для себя развязностью сказал Зигмунд. — Хотелось повидать родителя, не более того. Я, если интересуетесь, уезжаю учиться за границу. Кстати, у вас не найдется некоторой суммы взаймы?
Григорий Яковлевич поморщился от такого явного вымогательства, но денег все-таки дал. Зига немедленно откланялся. Глядя ему вслед, доктор вздохнул: еще один самонадеянный юнец отправляется завоевывать мир.
Покупая билет, Зигмунд назвался по девичьей фамилии матери — Зелинским. Ни Вишневским, ни Розенблюмом он себя отныне не ощущал. Довольно! Новую жизнь надо начинать с новым именем.
Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного
«Третий месяц я за границей. Издалека жизнь здешняя кажется более привлекательной. Германия, пропитанная бюргерским духом, мне не понравилась. Во Франции все спит, кроме Парижа. Но для столичной жизни мне недоставало средств. Единственный плюс — постоянная языковая практика. Одно дело изучать немецкий или французский по книгам и словарям и совсем другое — попасть в среду, где твой одесский акцент вызывает, по меньшей мере, недоумение. Сейчас нахожусь в Англии. Века господства над целым миром привили британцам истинное достоинство. Уроженцы маленького островного государства распространились по всем континентам и всюду чувствуют себя как дома. Если у кого и следует чему учиться, то именно у англичан… Но деньги у меня подходят к концу и нужно возвращаться домой. Я решил продолжать образование в Киевском университете. Старик Ро-зенблюм расчувствуется, когда узнает, что, следуя по его стопам, я стану учиться на медика, и снова даст мне денег…»
Глава 2
ЛЮБОВЬ ДО ГРОБА
«В загородной гостинице доведенный до отчаяния студент М. застрелился сам и смертельно ранил свою любовницу, скончавшуюся по дороге в лечебницу в карете «скорой помощи». Безутешный вдовец, на руках которого остались дети тринадцати, восьми и пяти лет, утверждает, что ничего не знал о роковом романе неверной супруги».
(Из газеты «Новое время», ноябрь 1890 года.)
«Русский философ Владимир Соловьев составил протест антисемитизма в русской печати и собрал в Москве и Петербурге более ста подписей ученых и писателей. Среди них — В. Короленко, К. Тимирязев, Л. Толстой. В протесте говорится: «Усиленное возбуждение племенной и религиозной вражды, столь противной духу христианства, подавляя чувство справедливости и человеколюбия, в корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию, особенно при ныне уже заметном упадке гуманных идей и при слабости юридического начала нашей жизни. Вот почему уже из одного чувства национального самосохранения следует решительно осудить антисемитское движение не только как безнравственное по существу, но и как крайне опасное для будущности России».
(Из газеты «Таймс», январь 1891 года.)
«В последнее время на улицах наших городов можно все чаще видеть странных особ в мужских панталонах. И тем не менее эти существа не являются лицами мужеского полу. Однако и дамами назвать их я бы затруднился. Именующие себя суфражистками женщины словно бы задались целью опорочить прелестнейшее создание Всевышнего и опротестовать законы самой Натуры. Они коротко обстригают кудри, курят папиросы и не стесняют себя в крепких выражениях, а также, как указано выше, присваивают себе право носить предметы сугубо мужского туалета. И все это, с позволения заметить, из принципиальных соображений. Неужто дамы полагают, будто подобным странным образом добьются уравнения в правах с противоположным полом?! В таком случае беру на себя смелость рекомендовать им употребление горячительных напитков».
(Из сатирической газеты «Пчелка», май 1892 года.)
«Состояние здоровья Его Императорского Величества еще более ухудшилось и определяется медиками как критическое. Но и находясь перед ликом Предстоящего, Государь сохраняет спокойствие и бодрость духа, украшающие истинного христианина. Е. И. В. сожалеет лишь о том, что великие свершения на благо и во славу России, начатые Им, не будут завершены, и уповает на то, что Его Высочество наследник престола станет достойным преемником Александра III».
(Из газеты «Ялта», октябрь 1894 года.)
Зига пересчитал оставшуюся наличность. Катастрофа! Доктор Розенблюм прислал пространное письмо, в котором, после жалоб на нездоровье и дороговизну, сделал приписку: «Чуть было не забыл… На обещанные мною сто рублей не рассчитывай. Пациенты разъехались на воды, и в текущем месяце я сам без копейки. Но чуть позже, мой дорогой мальчик…»
— Старый сквалыжник! — Зигмунд в сердцах бросил на стол родительское послание. — У самого небось на черный день припрятано кое-что… Терпеть не могу эти жидовские штучки!
Больше помощи ждать было неоткуда. Полковник Вишневский аккуратно выплачивал пасынку по двадцать рублей ежемесячно и оставался глух к просьбам Варвары Людвиговны хоть немного увеличить содержание, ссылаясь на скудость средств и на то, что остальных детей кормить-поить надо.
А долги росли, и кредиторы нажимали со всех сторон.
Зигмунду пришлось сменить квартиру на более дешевую, и теперь он ютился в одной комнате с обшарпанной мебелью и протекающим потолком. Попробовал было давать частные уроки, но ученики попадались, как на подбор, тупые и неспособные к языкам. Пришлось плюнуть на эту затею, чтобы не транжирить попусту время и нервы. Занялся журналистикой, но киевские газеты неохотно печатали заметки студента университета и к тому же платили настолько мизерные гонорары, что их едва хватало на пропитание.
— Розенблюм! Эй, очнись! — занятый своими мыслями, он даже не понял сначала, что зовут именно его.
— Зига!
На противоположной стороне бульвара стоял модно одетый молодой человек и оживленно махал рукой.
— Станислав! — ахнул Зигмунд, узнав в разряженном франте своего гимназического приятеля Мессинга. — Ты откуда?
Приятели расцеловались.
— Кричу тебе, кричу, а ты и не слышишь, — смеялся Станислав. — Все в облаках витаешь?
— Какое там! Просто меня так давно никто не называл, — стал оправдываться Зигмунд. — У меня теперь другое имя.
— Вот оно что! И позвольте полюбопытствовать: как вас теперь величать?
— Зигмунд Зелинский, студент медицинского факультета, с вашего позволения, — шутливо раскланялся Зига.
— Пренебрег, значит, фамилией папаши… А заодно и отчима… Стало быть, теперь ты католик, как и Варвара Людвиговна?
— Я атеист, — изрек Зигмунд. — Утверждаю как медик, что души у человека нет и ее выдумали попы, раввины и ксендзы.
Оба рассмеялись.
— Да что мы тут стоим? — спохватился Мессинг. — Пойдем посидим где-нибудь, поболтаем… Столько времени не видались…
— Да я вообще-то… — замялся Зелинский.
— Возражения не принимаются! — Станислав взмахнул тростью, останавливая извозчика. — Я угощаю.
Мессинг университетов не кончал. Через год после выпускного класса гимназии поступил на службу к знакомому своего отца, к некоему Мандроховичу, нажившему немалое состояние на коммерческих сделках с Великобританией и Францией. Вчерашний гимназист выказал такую деловую хватку и усердие, что очень скоро патрон стал доверять ему важные поручения, которые Станислав с блеском выполнял. Мессинг уже переехал в роскошную квартиру на Крещатике и даже подумывал, не жениться ли ему на одной из дочерей Мандроховича и не сделаться ли компаньоном будущего тестя.
- Предыдущая
- 25/91
- Следующая
