Дом последней надежды - Демина Карина - Страница 29

Одни прятали страх за показным безразличием. Другие облекали его в удобные одежды подобострастия, третьи… грозились, что было почти смешно.

Я моргнула.

И потупилась, как надлежит женщине скромной. Мне бы вовсе взгляд от циновки не отрывать, как это делает Мацухито, но… воспитание.

И любопытство.

Перед судьей поставили махонький переносной столик с огромной книгой, на которую он, не открывая, возложил ладонь. Вторую же пристроил на круглом шаре, сперва показавшемся мне каменным. Но в камне вспыхнули огненные искры, и значит…

…судьи слышат не только то, что говорят люди, ибо в словах часто скрывается ложь. А хороший судья прозревает истину, сколь бы тщательно ее ни скрывали.

Иоко слышала.

Где?

Когда? И почему она забыла об этом? Ах… все-таки к колдуну идти придется, сколь бы ни была неприятна ей сама мысль о том.

— Ты ли будешь женщина, прозванная Иоко?

— Да, господин.

Мой голос тих, но смею надеяться, лишен робости, ибо робеют те, кто чувствует за собой вину, а я… я ни в чем не виновата.

Искры полыхнули зеленью.

И значит, действительно своего рода детектор лжи. Полезная штука…

— Ты ли являешься хозяйкой Дома призрения, что стоит на улице Мастеров?

— Да, господин.

Искры кружились, словно рыбки в пруду, и поневоле я залюбовалась их танцем.

— Сколько женщин ныне находится на твоем попечении?

— Пятеро, господин.

Зелень успокаивает.

Убаюкивает.

Смотри-смотри… рыбки кружат-вьюжат… скоро зима… дрова должны привезти сегодня, а там… в лавках есть горячие камни, которые заряжают колдуны-исиго, и одного такого камня хватит, чтобы наполнить теплом целую комнату. Правда, стоят они до десяти золотых каждый… но если прикупить пару, ибо дом стар и хлипок с виду, а потому я не уверена, что дров хватит, чтобы согреть его.

Рыбки слушают.

Я говорю.

О своей жизни.

О своем доме… и да, я найму мастеров, которые обмажут стены смесью глины и соломы. И крышу… на крышу золота, которое выплатят в следующем месяце, должно хватить… если позвать того же исиго, чтобы сплел заклинание, которое сделает ее крепкой и не позволит ветрам проникать в щели. И тогда тепло не будет уходить…

Мне казалось, что сотня золотых много? Ничтожно мало…

А еще чужая воля ведет меня.

Зачем ему?

Не знаю. Но нет тайны… мы продадим гобелен, который починила Кэед… и шелковые шарфы… веера, расписанные Юкико… две сливовые ветви и еще море, созданное всего-то парой линий. Меня до сих пор поражает это ее умение…

Травы.

Шину знает толк в торговле, а потому я надеюсь, что мы соберем достаточно средств, чтобы не просто починить крышу, но и привести дом в порядок.

А там…

…что-то да будет…

Рыбки суетились. Рыбки тянулись ко мне, и если я протяну руку, они позволят коснуться влажной своей чешуи… рыбок на самом деле нет, это живая сила проклятой крови, заключенная в каменном шаре…

— Хватит, — этот голос отрезвляет, и рыбки прячутся.

А я моргаю, пытаясь справиться с головной болью. И еще пониманием того, что меня просто-напросто загипнотизировали, или как это здесь называется? Главное, что я совершенно не представляю, что рассказала… наверняка много лишнего, но…

— Подай госпоже воды…

Этот приказ исполняется незамедлительно. И мне даже помогают напиться. Вода холодная до ломоты в зубах и подкислена соком циннары.

— Спасибо…

— Здесь не отмечено, что ваша кровь несет силу, — в голосе судьи мне слышится недовольство. И писец — откуда и когда он появился? — нагибается еще ниже. Мне видны лишь макушка его, широкие рукава халата и доска с закрепленным на ней свитком.

— Я… не знала… — Мне не хочется отвечать, но воля моя еще подчинена чужой. — Я не знаю, что делать.

Это прозвучало жалобой.

— Вам будет назначен наставник…

Хорошо это?

Плохо?

В памяти Иоко пустота… наставник — это логично, если подумать, необученный маг способен доставить множество неприятностей. Вопрос лишь в том, что мне придется заплатить.

А придется.

— Вы знаете, зачем вас вызвали? — тон смягчился.

Или мне вновь это кажется?

— Нет, господин. — Я прячу дрожащие руки в рукавах и пытаюсь справиться с ознобом. Меня трясет, и судья поднимается.

Его движения видятся мне нарочито медленными и какими-то неправильными, будто не человек он, но кукла, которой управляют извне. Вот нелепо дергаются руки, будто судья запутался в собственном платье. Вот он переваливается, не способный найти равновесие, и мальчишка-прислужник подставляет плечо.

Судья ковыляет.

Ему больно?

Пожалуй.

Но он идет. А я смотрю… в красные очки, за которыми прячутся глаза… а мне бы увидеть, заглянуть… и справиться со страхом, который решил вдруг появиться. Он вспыхивает, парализуя все тело, и Иоко беззвучно кричит, оглушая на прочь… а я смотрю.

Смотрю.

И позволяю коснуться себя.

Судья кладет раскрытую ладонь на мою голову, и эта ладонь невесома, как осенний лист. Суха. И хранит остатки тепла. Оно проникает сквозь кожу, наполняя тело солнечным светом. И дышать становится легче, и страха больше нет.

Благодарность?

Пожалуй.

Я позволяю себе поднять голову и посмотреть на человека… человека ли?

Усы вот ненастоящие, и пудры слишком много, чтобы различить черты лица. На деле же судья не так и стар.

И не молод.

Он… стоит за гранью, которую возвел сам же, навсегда отделив себя от мира людей. И порой не слишком часто, но все же испытывает сожаление…

Откуда я это знаю?

Сила.

Он делится силой, потому что источник вытянул те крохи, которые были во мне. Проклятая… кстати, почему проклятая? Главное, что кровь — еще не панацея. А сочувствовать судье, человеку, облеченному властью и стоящему за спиной Наместника… подчиненному даже не ему, но самому Солнцеликому, который лично назначает судей, ибо блюдут они закон именем Императора и честью его… что может быть смешнее?

Кто я?

Кто он?

— Спасибо, — я даже не произношу это вслух. Губы шевелятся, но он понимает. И отвечает кивком. А потом убирает руку и возвращается на место, двигаясь все так же нелепо, рывками.

Болен?

Или…

Не женского это ума дело, как и прочее…

Его семья счастлива, ибо мечтать не смела, что однажды сын рыбака воссядет на белой циновке, и теперь его родители живут в большом доме, а сестры вышли замуж за чиновников и военных.

Сила не лжет, сила не скрывает, сила шепчет то, чего я, если разобраться, знать не желаю.

Дышу.

И молчу.

Жду.

Кожей ощущаю благоговейный ужас Мацухито, которая осмелилась-таки оторвать взгляд от пола. Всего на мгновение, но и этого мгновения ей хватило с избытком…

— Госпожа Иоко способна продолжить? — теперь мне слышится усталость.

Сила…

Боги щедро одарили его, уж неизвестно, за какие заслуги. И он воспользовался шансом, но… силе, которой он некогда втайне гордился, давно уж стало тесно в сосуде человеческого тела. И она искала выход… и даже работа порой не спасала, хотя…

Я не буду это слушать.

Я… кланяюсь и отвечаю:

— Да, господин…

И писец смотрит на меня, как показалось, с немалым удивлением. Конечно… мне давно пора было лишиться чувств, а я…

Судья заговорил. И послушная кисть в желтой руке заскользила по бумаге, запечатлевая каждое слово, а я… слушала…

Удивлялась?

Пожалуй, нет.

Жалобы… странно, что появились они только сейчас… и пусть подали жалобу благородные юноши, оскорбленные в лучших чувствах, а не матушка, клянусь, что без нее не обошлось. Или это уже паранойя? Или… конечно… те двое, пострадавшие от палки Араши, слишком долго думали, прежде чем решились обратиться в суд…

А история выходит почти трагическая.

Бедные сироты… злая мачеха, затуманившая разум супруга, иначе не изгнал бы он сыновей… коварная разлучница, мешавшая воссоединению… трагическая смерть, в которой наверняка она же и виновна… наследство, не столь богатое, как на то рассчитывали.