Ленинград-28 (СИ) - Соколов Иннокентий Дмитриевич - Страница 28

Брызнули нестерпимо яркие искры, и пару раз мигнув, зажегся желтоватый свет. Теперь можно было увидеть причину, по которой спецотряду пришлось вдоволь нахлебаться дерьма — коридор обрывался бетонной пробкой. Серая стена перегородила полукруг тоннеля. Там, за стеной, должна была находиться еще одна платформа грузового лифта — по ней раньше доставлялось оборудования для лабораторий. Сразу же у щитовой, Панюшин обнаружил небольшую железную дверь. Юрий толкнул ее плечом — узкий коридор обрывался уходящими вверх ступенями. Застывший бетон образовал неряшливые наплывы на ступенях — где-то там, выше, залили еще одну пробку, законсервировав вспомогательный проход — тот самый, где дверь с круглым штурвалом.

Назад Панюшин возвращался уже понизу — тусклые светильники горели через один, но все равно теперь можно было не бояться ушибов. Юрий карабкался через ящики, ломая голову над их содержимым. По всей видимости, в них находилось подготовленное к эвакуации оборудование. Что же помешало завершить начатое?

Память молчала, впрочем, Юрий и не надеялся на чудо. Всему свое время — будет день, будет пища…

Мир не стоял на месте, более того несся вперед головокружительными скачками, оставляя позади разную требуху — неудачников вроде Панюшина. Поначалу он пытался не отставать, но силы торможения, заложенные предыдущей программой жизни, не давали ни малейшего шанса. Сама жизнь рушилась на глазах. Старуха ожесточилась, и даже разговаривать начала сквозь зубы. Юрий дивился таким изменениям, но сам не препятствовал — ворочался только на продавленном диване, ощущая острые края пружин. Все в доме пропахло сивушными маслами — иногда Юрий сам замечал во рту прогорклое послевкусие. Дела на работе шли неважно. В конце сентября пришлось остановить одну из печей — ту самую, которую обслуживал Панюшин.

Жизнь вносила коррективы — на глазах у изумленного Юрки, кирпичный туннель разбирали хваткие работяги в брезентовых перчатках. Острые ломы вбивались в щели между огнеупорными кирпичами, сильные руки выворачивали стены.

На все про все ушло не больше пары дней. Все это время Панюшин слонялся без дела по цеху, отмечая признаки упадка. Что-то грозное нависло над производством. Рабочие шептались о возможных сокращениях, все чаще и чаще на территорию завода приезжали дальномеры, с заляпанными грязью номерами. Вывозили продукцию — грузили даже некондиционный товар.

Вскоре Юрку вызвали в отдел кадров, где ушлая кадровичка выдала заполненную трудовую книжку — запись о пребывании Панюшина в стенах керамического комбината оказалась единственной. Выйдя за проходную, Юрий недоуменно оглянулся — даже та куцая, купированная жизнь, что была у него, давала трещину. Его не провожали — слишком уж ничтожным болтиком был Панюшин в огромной махине завода, только выезжающий за ворота дальномер напугал длинным гудком.

Дома ворчала старуха. Панюшин пытался помогать по хозяйству, но тут же признал свою никчемность. Сколько того дворика — поросшая виноградом беседка, да столик со скамейкой. При всем желании не разгуляться. Панюшин пробовал, было начать пить, но наткнулся на молчаливый протест хозяйки. Как оказалось мифическое родство никак не могло служить оправданием бесплатной выпивке.

Помог случай — один из постоянных клиентов старухи, подбил Юрку устроиться в посудный цех. Новое начинание пришлось по душе жителям города — посудные цеха возникали тут и там, словно поспевшие ягоды земляники. Юрку взяли без вопросов. Как оказалось, для работы в цеху требовались голова на плечах и крепкие руки-ноги. В небольшом производственном помещении заливали шликер в гипсовые формы, замывали полуфабрикаты, тут же молоденькие лепщицы приделывали ручки и прочие декоративные излишества, чуть дальше заготовки покрывали глазурью и загружали в похожие на чемоданы каменные печи для обжига.

Юрий носился как угорелый, выполняя сразу несколько работ — обжигал в печах готовые сервизы, таскал тяжелые глинистые блины, из которых изготавливали шликер для заливки, выносил на двор пришедшие в негодность формы.

Платили неплохо — хватало и на еду и на выпивку. Коллектив подобрался специфический — потерявшие молодость лепщицы, несмотря на юный возраст, выглядели усталыми тетками, плечистые заливщики и синие от наколок обжигальщики смотрели искоса. Пару раз Панюшин умудрился после смены закадрить одну из теток, но удовольствие показалось смазанным — после работы тянуло завалиться где-нибудь подальше от ненавистного цеха, да и силы были уже не те. Да и покачиваясь сзади, Панюшин чувствовал не ахти какое удовольствие, главным образом сосредоточившись на теткиной шее, где пульсировала голубая жилка. Юрка поймал себя на мысли, что неплохо было бы обхватить тонкую шею, сдавить сильными пальцами, да так, чтобы серые бельма выползли из глазниц, обвиснув на окровавленных ниточках нервов. Похоже, любовь не была Панюшинским хобби.

Юрку волновало другое — от высокой температуры портились зубы и безвозвратно уходила сноровка. Ее было жальче больше всего. По крайней мере, до сих пор Юрка не боялся никого — даже матерые уголовники как-то враз сникали, чувствуя безумную внутреннюю силу Панюшина.

Проработав полгода, Панюшин, как водится, влип в неприятности.

Один из осназовцев забрался на платформу. Стоя внизу, Юрка мог видеть рифленые подошвы ботинок бойца. Он легонько постучал по металлу, привлекая внимание — осназовец заметил его и не торопясь принялся спускаться.

Собрались внизу небольшим тесным кружком. Тон задавал Козявка. Пятерка бойцов внимала ему с преувеличенным вниманием. Не отставал и Панюшин. Не то, чтобы командир спецотряда мог сказать что-либо новое для Юрия — при желании он сам мог бы вспомнить пару-тройку сомнительных моментов, но привычка сделала свое дело.

Капитан Козулин был краток:

— Порядок такой: Поляков, Ноздрев, Бачило — идут первыми. Затем я и вот этот полудурок. Оставшиеся Игнатенко и Фарафутдинов прикрывают сзади. Вопросы?

Панюшин открыл было, рот, но кто-то из осназовцев вовремя ткнул его в поддых. Юрка выкатил глаза, пытаясь вдохнуть.

— Ну и ладно — довольно произнес Козулин. — Двинули…

Впрочем, двинули не сразу. Проверили оружие (те самые, понравившиеся Юрке винтовки), фонари выключать не стали — сразу же у платформы лифта скудный свет терялся в полумраке. Самому Юрке, оружия не досталось, тем не менее, подобревший Козулин сунул ему в руку гвоздодер.

— Будешь ящики вскрывать — загадочно сообщил капитан.

Юрий пожал плечами. Ящики остались позади, быть может, на нижних уровнях спецобъекта и попадется несколько, но сама цель их пребывания здесь вряд ли заключалась в банальном грабеже. Кстати о цели — Юрий не забыл странные мысли, пришедшие в голову там, в трубе. Позвонить бы — запоздало подумал Панюшин, и обжегся об пронзительный взгляд капитана. Руки непроизвольно сжали гвоздодер крепче. Козулин понимающе ухмыльнулся.

— Все потом — многозначительно пообещал он. Панюшин сглотнул. Капитан как бы ненароком положил руку на приклад винтовки (черт, и делает же кто-то такую красоту) и рассеянная улыбка не предвещала ничего хорошего.

Потом так потом — Юрке не привыкать. Пока что они все вместе один отряд. Панюшин засунул руку в рюкзак — коробка с сегментами на месте. Промасленный пакет у Козулина. Работаем, значит.

До грузового лифта добрались без приключений. Да и сколько там до него — пару десятков метров преодолели в молчании. Говорить не хотелось — округлый потолок давил на нервы. Слева от платформы, Юрий заметил пульт управления — продолговатый пенал, свисающий на длинном, в металлической рубашке, проводе. Три кнопки — вверх, вниз и остановка. Проще простого. Жаль только, спускаться придется по технической лесенке, вернее по лесенкам, соединяющим этажи.

— Игорек, пошел.

Осназовец ухватился руками за перекладину, и начал спуск. Укрепленный на голове фонарь, беспорядочно пронзал темноту, выхватывая отдельные предметы. Остановился этажом ниже.