Ленинград-28 (СИ) - Соколов Иннокентий Дмитриевич - Страница 15

— Ну, здравствуй, Славянск — Панюшин поклонился городу.

Город ответил ему всхлипом последней электрички. Юрий спустился с горы, прошелся долиной карьера, где каждый год проходили учебные стрельбы для школьников. Сейчас не рассмотреть ржавеющие останки бочек, пронзенные сотнями попавших пуль. Из меловых стен карьера после стрельб радостная ребятня выковыривала пули — Юрка улыбнулся новым воспоминаниям. Так глядишь и доберешься до главного — что, зачем и как.

Пока что он двигался навстречу неизвестному — город манил его, обещая дать ответ на все вопросы.

Сразу за горой шумела вода — захудалая речушка «Сухой Торец» уносила вдаль щепки, ветки и прочий мусор. Панюшин перебрался через шаткий мосток. От берега, почти сразу же начинались садовые участки. Юрий не стал испытывать судьбу и взял правее, обошел стороной, остановившись у плотной камышовой заросли. Дальше шли маленькие озерца-болотца, пришлось выбираться на дорогу. Справа темнели огромные складские помещения торговых баз, огороженные кирпичным забором. Далее дорога разветвлялась, уходя одной стороной в частный сектор, другой огибала заводские цеха, выводя к главному въезду в город.

Юрка не стал испытывать судьбу и вернулся назад. Прошел вдоль берега речушки, добравшись до железнодорожного пути, пересек насыпь, и некоторое время шел рядом, спотыкаясь на узкой тропинке.

Скорее вспомнил, чем увидел место, где следовало свернуть, побрел по мокрой траве. Под ногами зачавкало, в нос шибануло болотной гнилью. Снова потянулась стена из камыша. Панюшин брел вперед, разводя руками острые листья. Чуть дальше стало посуше, Юрка миновал небольшой участок, густо засаженный вербой, и вновь пошел по траве. Впереди забелела остатками известки кирпичная стена. Все правильно, воспоминания не врут…

Юрий пошел вдоль стены. Камыш уступил зарослям осоки, ноги враз промокли. Панюшин, чертыхаясь, добрел до конца, после чего завернул за угол, и, поднявшись вверх по дорожке, вышел к главному входу стадиона.

Собственно стена, вдоль которой он шел, отделяла заросшее травой поле от кромешных болот. Для Панюшина так и осталось загадкой кому в голову пришло построить стадион в этом месте. Память по этому поводу хранила умиротворенное молчание, поэтому Юрка двинул дальше.

Стадион соседствовал с участком обслуживания сигнализации и связи железной дороги. Панюшин подошел к бетонному забору. Там за забором гудели трансформаторы, а на продавленной лежанке дрыхли сторожа ночной смены. Забор выводил к железнодорожному переезду и уходил в сторону. Если следовать за ним, наверняка можно добраться до главного входа в участок, вот только Панюшин вовсе не собирался пить водку с гостеприимными сторожами.

Панюшин перешел переезд, и побрел вдоль ветки. Та начиналась где-то у вокзала, и уходила в глубь города, где и терялась в густом замусоренном пустыре. Некогда узкоколейка пересекала город — дизель с парой вагонов могли довезти желающих до самых соленых озер, но давно, еще до перелома, ветку закрыли, часть пути вообще убрали, часть пригодилась для производственных нужд. В паре километров от переезда некогда гудели керамический и изоляторный заводы, производя продукцию для граждан могучего допереломного государства. Это сейчас — тьфу! — плюнуть и растереть, все заброшено и растащено, а давным-давно…

Юрий не стал углубляться в воспоминания. Пройдя две сотни метров, он свернул в неприметный проход между двумя огромными зданиями складов не то бывшего райпотребсоюза, не то еще какого-нибудь многочленного и сложно-произносимого гиганта, коих было не счесть раньше.

Ноги сами вели куда-то. Панюшин добрался до закрытого старого кладбища. Слева и справа высились домики жителей города — и охота же людям строиться рядом! Юрий пересек кладбище, ничуть не переживая по поводу неожиданных встреч. Мертвых Панюшин не боялся, куда больше он опасался встретить кого-нибудь из живых.

Кривая тропинка оборвалась у заболотившегося озерца. Панюшин почувствовал, как забилось сердце. Эти места были знакомы. Он пошел дальше, свернул в тесный переулочек, и остановился у углового дома.

Кособокая, закопченная мазанка. Реликт допереломной эпохи. Невысокий заборчик, покосившаяся калитка. В окнах темно. Панюшин подошел к калитке и тихонько постучал ручкой. В соседском дворе залаял пес.

Панюшин выругался сквозь зубы и постучал еще раз. В одном из окошек зажегся свет.

— Хозяйка… — негромко позвал Юрий.

Били Панюшина долго, но как-то без особого азарта. Юрка извивался на холодном бетонном полу, почти успешно закрывая важные органы, подставляя руки, плечи. Потом придется расплачиваться многодневной тягучей болью, но это лучше, чем мочиться кровью из-за отбитых почек. Впрочем, пару раз досталось и почкам. В голове Панюшина поселился чужой голос, который бесстрастно комментировал повреждения: сломан указательный палец левой руки, обширная гематома в нижней области спины, треснуто шестое ребро слева…

— Все… закончили — остановил побоище властный голос. Совершенно незнакомый.

Юрий хмыкнул разбитым ртом. Похоже, избиение незадачливого Панюшина становится доброй традицией. Сейчас вот передохнут немного, пораспрашивают, и снова примутся за дело.

— Поднимайте…

Ну вот, опять ничего нового под луной. Лишь бы яйца не отбили. Вспомнив Козявку, Юрий чуть не застонал. Ну, сука, даст бог свидимся еще.

Панюшина вытащили из подвала на божий свет. Усадили в кресло. После полумрака подвала глаза с трудом привыкали к свету.

В комнате было пусто, из мебели столик на гнутых ножках, да пара кресел. В окне чудесный вид — осень в лесу. Не хватает только трех медвежат и медведицы-мамы.

Напротив расселся весьма неприятный тип — коренастый, с бычьей шеей. Огромная цепь из золота — звенья в виде бочонков, с Панюшинский мизинец толщиной, украшенных причудливой гравировкой. Грамм за сто, поди. Из одежды — рубаха с широким воротом, позволяющим рассмотреть эту самую цепь. Что внизу, не видно под столом, ну оно и ни к чему. Нос расплющен, брови нахмурены — типичный воротила.

— Ну и кто ты такой? — поинтересовался хозяин дома.

Панюшин даже растерялся. Вопрос, заданный воротилой не меньше интересовал самого Юрия.

— Я не знаю — честно ответил он.

— Геннадий Сергеевич, может быть его… того? — спросил кто-то из-за спины Юрия.

Воротила задумчиво почесал расплющенный нос.

— Ну, давайте, только аккуратно. По голове не бить.

Его опять затащили назад, бросили на бетонный пол. Потом били. Отдыхали и снова били. Голос в голове начал сбиваться и повторяться. И все равно Панюшин улыбался окровавленными губами.

К старухе Панюшин не пошел. Постоял немного у калитки и отправился восвояси. Но место заприметил. При случае он еще вернется, ногам-то оно виднее, не спроста привели именно сюда. Из дома никто не вышел, впрочем, Панюшин особо и не настаивал.

Следовало задуматься о ночлеге.

Сентябрь выдался теплым, но ночевать на улице уже не хотелось. Панюшин решил отдаться воле случая, расслабил тело и изгнал из головы все мысли. Потом тихонько скомандовал самому себе:

— Вперед…

И ноги сами понесли прочь от старой мазанки. Тело молило об отдыхе, и Юрий с тоской ожидал, когда можно будет отдаться простому очищающему, восстанавливающему сну. Можно даже без сновидений…

Ночевал Панюшин в развалинах старого дома. Выбрал местечко поровнее, положил под голову сумку с разной всячиной, что неизбежно скапливается у каждого путника, и, засыпая, подивился самому себе — ну надо же, можно было переночевать у старухи, а вместо этого приходиться ютиться в развалинах, словно какой-нибудь бродяга.

— А ты и есть самый настоящий бродяга без роду и племени — пробормотал Юрий, проваливаясь в сон.

— Кто ты такой? — в десятый раз спросил Геннадий Сергеевич.

Похожий на обрубок палец раздавил в пепельнице сигарету.