10000 лет до нашей эры (СИ) - Риш Катерина - Страница 24

Потом он подхватил меня на руки. Прижал к себе. И мир, кажется, прекратил свое бешенное вращение. Хоть немного. Хотя перед глазами все так же вращалось, хотя я и закрыла их.

Он коснулся моего лица, и я снова открыла глаза. Он протягивал мне свою тяжелую, украшенную камнями чашу. Я поняла, что испытываю невероятную жажду и с жадностью отпила… простую воду.

В голове тут же прояснилось. Удивительно как скоро. Как будто эта вода сняла какое-то заклинание.

Мужчина спросил меня о чем-то. Он поддерживал меня за талию, я почувствовала его руку и то, что сама прижимаюсь к нему едва ли не всем телом. Я сделала шаг в сторону.

Он рассмеялся.

Похоже, он спрашивал, в порядке ли я, и теперь понял, что понемногу я прихожу в себя, раз больше не прижимаюсь к нему.

Господи. Меня что, выбрали? Меня действительно выбрали?

Мы стояли у трибун. Арена пустовала, но недолго. На смену танцующим девушкам пришли служители огня.

Девушки стояли поодаль, рядом с другими джанкойан одоран. А те, кого не выбрали, стояли живые-здоровые с другой стороны арены. Они не выглядели опечаленными или испуганными и уж по их лицам точно нельзя было сказать, что они вот так, со спокойствием пассажиров, ожидающих автобус, коротают минуты до костра, котором их и сожгут.

Может быть, я неправильно поняла Эйдера Олара? Может быть, есть вероятность, что я ошиблась?

Но тогда почему жрецы берутся за руки, зачем они вообще здесь?

Небо светлело, целая ночь прошла почти незаметно для меня. Я снова покосилась на мужчину рядом с собой. Как током, меня ударило осознание, что я стою рядом с ним в одной только набедренной повязке.

Аккуратно, стараясь двигаться куда как более незаметно, я прикрылась распущенными волосами. И тогда же, опустив взгляд, чтобы убедиться, что волосы прикрыли грудь, я поняла, что и он сам стоит рядом со мной в такой же набедренной повязке, только куда более богатой на вид, чем моя.

О боже. Дай мне сил.

Мы танцевали? Это было или я придумала? Что они, проклятье, добавили в это зеленое варево, что мне память отшибло?

А мы все еще стояли. В тишине. Как и жрецы в центре арены ждали чего-то еще.

И тогда с лестницы донесся топот. Кого бы мы ни ждали, они здесь.

Я вскрикнула. Хотела бы вскрикнуть, но, наверное, просто осталась с разинутым буквой «О» ртом. По коже побежали мурашки. Я задрожала от холода.

Мой спутник оглянулся на меня.

Я схватилась за его руку, чтобы просто держаться за что-то. Чтобы не побежать туда. Чтобы не заорать, хотя как раз этого-то бояться и не стоило.

Наступил миг моего бессилия. Моей немой ярости. Я до боли сжимала его руку. От осознания происходящего по щекам потекли слезы. Я ничем не могла помочь тем, кто выходил на арену, оставляя позади лестницу. Сдержись я вначале, не прояви я себя, то мои способности пригодились бы теперь. Я могла исправить значительно большее, чем просто нагнать страху на зрителей или поспособствовать тому, чтобы выделиться среди претенденток.

Я могла повернуть вспять традиции.

На арену конвой солдат выводил дикарок. Тина Тёрнер была среди них.

Они шли молча. Не исключено, что к ним тоже применили заклинание немоты и, возможно, их тоже одурманили чем-то.

Потому что не могут люди идти на костер добровольно.

Всклокоченные неандерталки разительно отличались от людей, бесстрастно наблюдавших за их казнью. Они были гораздо ниже ростом, крепче и коренастей, кожа темнее. Волосы почти черными, а их грязные и кое-как сшитые накидки из шкур вызвали смешок в рядах зрителей. Они были связаны, но шли, точно марионетки, одна нога, вторая нога, без резких движений, не глядя по сторонам. Их большие головы были опущены, втянуты в плечи, отчего шеи как будто не было вовсе.

Я жадко ловила взгляд Тины. Я словно бы наяву услышала ее торопливый злой говор: «Айгонь! Айгонь!», повторяла она той ночью, когда единственный раз ужас предстоящего взял вверх над ее разумом. Тогда я не находила объяснений ее злости. Теперь я понимала.

Это была ее единственно возможная попытка отомстить недосягаемым джанкойан одоран, которые, должно быть, веками требовали неандертальских женщин для своих ритуалов. Почему они не сопротивлялись? Почему их собственные мужчины вели их на верную смерть и передавали в руки представителям этой высшей расы?

Возможно, наказание за непослушание было еще более жестоким. Возможно, проще было заплатить такую цену, чем позволить людям небес на крылатых орлах уничтожать целые племена.

Питер и Хлоя не раз и не два выдвигали различные версии, рассуждая, как же именно произошло, что однажды люди из расы кроманьонцев стерли своих собратьев неандертальцев с лица земли. Те немногие исторические факты, что были им известны, указывали на жестокость кроманьонцев по отношению к низкоролослым собратьем.

Теперь я могла бы рассказать друзьям, насколько нечеловеческой на самом деле была эта жестокость.

Дикарки остановились в центре. Конвой солдат, ощетинившись копьями, свел их вместе.

Жрецы вскинули руки и запели.

Огонь взвился тут же. Без прелюдий. Голодным хищником набросился на молчаливых девушек, обступая их стеной.

«Айгонь! Айгонь!»

Мои ладони зудели, но я не умела приказывать без голоса. Я несла наказание молчанием за собственную же несдержанность. Я молча оплакивала почти два десятка дикарок, собранных ради праздника великих сыновей Бога со всего, возможно, мира. Я вспоминала, как впервые увидела их, связанными, и как мне казалось, что ничего хуже рабства быть не может. Вспоминала, как они хоронили рыбий пузырь и насколько сильно отличались от гортанные песни от тех, что сейчас взмывали над костром в каменном городе с золотыми стенами.

Черный дым заволок арену, заволок светлеющее небо. Завопили орлы. Ужасающий запах горящей плоти раздирал глотку и щипал глаза.

Внезапно мой нареченный муж резким движением развернул меня к себе лицом. В его руке был нож. На каменном острие плясали искры.

Я не успела понять, что происходит. Меня схватили со спины, выгнув левую руку, а правую насильно вытянули вперед. Мужчина замахнулся ножом.

Острая боль прошила меня насквозь. Мою правую руку, по ощущениям, тоже охватил огонь.

Слезы застлали глаза. Немые крики застряли в горле. А черный нож взлетел во второй раз.

Но на этот раз мужчина полоснул самого себя чуть ниже локтя, в районе кисти.

На его бронзовой коже проступила багровая кровь. Он шагнул ко мне, а два человека, которые держали меня, вывернули мою истекающую кровью кисть.

Мы соединили руки.

Мы смешали нашу кровь.

Отныне я стала его женой, что бы это ни значило в этом мире. Женой того, чьего имени я даже не знаю. А сожженные в честь Матери души благословили наш брак.

Второй сын и первый этого имени вошел в пиршественный зал Матери последним. Все девять братьев были уже здесь. Рядом с мужчинами в облаке разноцветных одежд сидели их избранные спутницы. Девушек отмыли, переодели и причесали на принятый среди знати Нуатла манер.

Рядом с Анкхаратом избранницы не было. Он был один.

Это не ускользнуло от внимания Асгейрра, третьего божественного сына. Асгейрр наградил Анкхарата вежливой улыбкой, и Анкхарат ответил ему тем же, пока шел вдоль стены позади колон, поддерживающих свод в центре зала, к своему столу.

Анкхарат знал, как много скрывалось за этой улыбкой.

Асгейрр же, взявшись за кувшин, до краев наполнил родовую чашу, украшенную драгоценными камнями, и протянул сидящей рядом с ним женщине.

Анкхарат не раз видел и хорошо знал, что на людях Асгейрр всегда был безукоризненно почтителен со своими избранницами.

Всегда и несмотря ни на что.

Даже когда прошлая его избранница едва не заколола ночью Асгейрра его собственным же кинжалом. На виду у сбежавшихся на шум охраны и братьев, Асгейрр проявил завидную выдержку. Лишь громко сокрушался над ее помешательством и скорбел об ее участи — за такой поступок девушку ждала неминуемая казнь.