Мнемосина (СИ) - Дьяченко Наталья - Страница 42

— Надеюсь, это поможет замедлить кровопотерю, — критически осмотрел доктор итог своих трудов. — Верхом нам его не довезти. Я отправляюсь в город за извозчиком. Побудьте здесь до моего возвращения.

Просьба была излишней. Разумеется, я не оставил бы Габриэля одного. Пуля еще не начала своего разрушительного действия, организм пока не понял случившегося, и невольно все мы: я, Горчаков, да и сам Звездочадский поддались обману и принялись старательно поддерживать его друг в друге, словно некую насквозь порочную, но пленительную ересь.

— Держитесь, Габриэль. Горчаков вернется с повозкой, мы перевезем вас домой, а там он займется вашим лечением.

Обернулся доктор скоро. Он захватил носилки для переноски тяжелобольных, на которые со всеми мыслимыми предосторожностями мы уложили Ночную Тень. Наше продвижение было крайне медленным из-за боязни растревожить рану. Я слышал, как при резких движениях Звездочадский судорожно втягивал в себя воздух.

— Потерпите, голубчик, — увещевал его Горчаков, как, должно быть, увещевал всех своих пациентов. — Совсем немного нужно потерпеть. Вот так, вот и славно.

Звездочадский держался, хотя даже губы его побелели от боли. Дорогой он то терял сознание, то вновь приходил в себя. Вместе с доктором мы занесли Ночную Тень в усадьбу. В передней Габриэль успел шепнуть: «Матушке и сестре ни слова о моих перспективах» прежде, чем впал в беспамятство. Нам навстречу выбежали Януся и Пульхерия Андреевна, позади переминался с ноги на ногу непривычно тихий Лизандр.

— Где расположим его? — спросил Горчаков, предоставляя мне право руководить нашими совместными действиями.

— Я покажу вам его спальню. Сюда, по лестнице.

Мы уложили Звездочадского на кровать, белье быстро пропиталось кровью. Горчаков отправился обратно в экипаж за своим медицинским саквояжем. Я хотел было остаться с Ночной Тенью, но тот отослал меня со словами:

— Подите к сестре и матушке. И вы, и я знаем, что время у меня еще есть. Успокойте их, просите Лизандра читать стихи или сами займите рассказом. Пусть приходят, когда Горчаков приведет меня в надлежащий вид.

Я видел, как он борется с болью, и не хотел оставлять его одного в этом поединке, но, заметив мое замешательство, Габриэль добавил нетерпеливо, — да ступайте уже, обещаю без вас не умирать.

Едва я спустился, Пульхерия Андреевна приникла ко мне и безудержно разрыдалась. Слезы матери, чьего сына я не уберег, жгли мою грудь раскаленным железом.

— Как он? Как? Что у него за рана? Опасная ли? — выспрашивала Януся. Я боялся взглянуть ей в глаза, и потому не отрываясь смотрел на макушку Пульхерии Андреевны, которая виделась мне ярким золотым пятном. — Расскажите, что произошло? Что считает доктор?

Не поднимая глаз, я отвечал:

— Габриэль стрелялся со стражем и был ранен. Сейчас Горчаков осматривает его, дождемся заключения.

— Он останется жив?

— На все воля Божья.

Я изо всех сил надеялся, что вне зависимости от действительного положения дел, Горчаков не станет лишать родных Габриэля надежды. Едва дверь наверху растворилась, Януся взметнулась по лестнице, схватила Горчакова за руку своими похолодевшими от горя руками, устремила на него туманившиеся от слез глаза:

— Ну, что же?

— Он ждет вас и Пульхерию Андреевну.

Дальнейшие расспросы были забыты. Дочь и мать, связанные общим горем, поспешили к раненому.

Дождавшись, когда их шаги утихнут, я спросил:

— Есть ли у нас надежда?

Горчаков печально посмотрел на меня:

— Вы военный, поэтому возьмусь предположить, что ответ вам известен наперед. Пуля застряла где-то в мягких тканях или в кости, точнее я сказать не могу. При таком положении дел оперативное вмешательство бессмысленно и даже опасно. Примись я извлекать пулю, она угробит его тотчас, а так… верно, пара дней у него все же имеется. Я буду рядом и помогу облегчить его страдания.

Выслушав вердикт Горчакова, Лизандр покачал головой и прошептал:

— Ведь я предупреждал его, зачем только он не послушал!

[1] Габриэль цитирует Кодекс чести русского офицера 1804 г.

[2] Со щитом или на щите (лат.)

XII. Последние часы Звездочадского. Клятва

Последняя дружба,

Последнее рядом,

Грудь с грудью…

Марина Цветаева

Потянулись мучительные часы. Доктор то отъезжал, то посылал слуг за инструментами, лекарствами или бинтами. Январа почти все время проводила подле брата, но не могла избавить его от мучительной боли. Когда Ночной Тени становилось совсем худо, он просил сестру спуститься к матушке, или принести цветов из оранжереи, или выдумывал другой предлог отослать, чтобы она не слышала его стонов. Пульхерия Андреевна металась по дому, хваталась за предметы, роняла их, отдавала распоряжения слугам и тотчас их отменяла. Лизандр то сидел, понурившись, в кресле и твердил: «Я знал, знал, что так будет!», то вдруг под влиянием неких незримых течений его отчаяние сменялась воодушевлением, тогда пиит вскакивал, начинал мерять гостиную кругами, шептал: «Нет, не будет! Я все исправлю! Я напишу другие стихи, правильные, славящие жизнь, а не смерть».

— Умоляю вас, не произносите этого слова! — останавливала его Пульхерия Андреевна.

Не слыша ее, пиит хватался за карандаш, принимался быстро строчить и столь быстро перечеркивать написанное, комкал и отшвыривал бумагу, точно она была злейшим его врагом, утыкал лицо в ладони:

— Все, все напрасно! Зачем только он не послушал!

Узнав о случившемся, приезжали друзья Габриэля — не то поддержать, не то попрощаться, кто во что верил. Горчаков не разрешал посетителям утомлять раненого, позволял пробыть с ним несколько минут, а затем бесцеремонно выпроваживал. Приехавшие толпились в гостиной либо слонялись по дому, одинаково потерянные и печальные.

С разницей в несколько минут приехали Арик и Гар. Столкнувшись в передней, они замерли, глядя друг на друга, желая говорить, но говорить гораздо больше, чем могла бы вместить пара незначительных слов, а оттого оба молчали. Гар нерешительно подал Арику руку. Жест приветствия походил на просьбу о прощении. На краткий миг рука повисла в воздухе. Бежали секунды, молчание затягивалось. Наконец Арик нервным движением откинул челку со лба и прошел в гостиную, так и не сделав ответного жеста. Рука Гара опустилась, за ней вослед опустились и плечи, певец ссутулился, поник, побитой собакой поплелся следом.

— Как Габриэль? — спросил Арик после скупого приветствия.

Пульхерия Андреевна вскинула на него заплаканные глаза, попыталась сказать что-то, но только разрыдалась еще пуще.

Вместо хозяйки отвечал Лизандр:

— Он очень, очень плох. Остается уповать на чудо.

— С ним Горчаков и Януся, — добавил я.

— Можно его видеть?

Судя по тому, что Ночная Тень не выпроводил сестру, состояние его было без изменений. Я предложил:

— Хотите, спрошу?

— Не утруждайтесь, я спрошу сам, — и Арик пошел наверх, а Гар остался в гостиной.

К вечеру Габриэлю сделалось хуже. Горчаков через Янусю просил меня подняться — зная, что видом крови меня не испугать, доктор определил меня себе в помощники. Несмотря на отворенные окна, воздух в спальне был тяжелым. На невысоком столике близ кровати громоздились пузырьки, коробки и склянки с лекарствами, лежали различные медицинские инструменты, назначения которых я не ведал; на краю ютился медный таз со льдом, что доктор прикладывал к ране для остановки кровотечения. Все в комнате: и мрачное сосредоточенное лицо Горчакова, и заострившиеся черты Звездочадского, и темная от крови постель безжалостно облачали истину. Небрежно брошенный на стуле лежал мундир Габриэля. И отчего-то именно этот растерзанный, в алых пятнах мундир, предмет неизбывной офицерской гордости, окончательно уверил меня в свершившемся. Лгать ни себе, ни другим больше не было нужды.