Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 56

— Жеан! Очнись! Сильвио хочет видеть тебя! — запыхавшись, сообщила она. — Он при смерти…

— Нет! — хрипло вырвалось у Жеана, и сердце его ёкнуло. Кровь ударила в виски. Лицо Кьяры страшно расплылось в холодной полутьме шатра.

— К сожалению, да. Поторопись. — Тихая скорбь слышалась в голосе воительницы.

Жеан, позабыв о своей мучительной болезни и вызванном ею дурном самочувствии, вскочил с постели и стремглав метнулся к выходу из шатра. Сердце, точно заведённое, колотилось в груди — он чувствовал, как его одолевает слепой холодный ужас, постепенно охватывая даже самые невосприимчивые уголки души. Жеан не ощущал под собою ни морозного снежного покрова, ни собственных ног. Слёзы, тяжёлые, болезненные, жгли глаза, но не изливались наружу, замерзая на веках, а воздух, казалось, был пронизан крохотными осколками льда, что поневоле проникали в лёгкие Жеана и, в тщетной попытке вырваться, грозились растерзать их на куски. Лагерь ли это? Или тысячелетняя братская могила? Где вы, праздные часы? Где вы, весёлые новобранцы? Где вы, винные песни и шахматные перебранки? Где вы, прелюбодейные мужи, принуждающие пленниц юлить в откровенных плясках? Ничего не осталось, казалось Жеану. Лишь белая пустошь да тусклые камлотовые тряпки, колеблемые рыдающим ветром!

«Неужели конец? Неужели погибель?»

Жеан и не заметил, как очутился возле постели Сильвио.

Сильвио лежал в сутане и казался совершенно прозрачным и воздушным, точно душа его давно отделилась от тела и воспарила в мир вечной благодати. На мгновение Жеану даже почудилось, будто он видит перед собой скелет, завёрнутый в чёрную простынь, но, приглядевшись, с облегчением понял, что тающая плоть ещё не сползла с костей Сильвио. Выдровое одеяло покрывало его лишь до пояса, о чём Жеан поневоле пожалел. У постели стоял на коленях, скорбно понурив голову и с митрой в руках, Доменико, и Сильвио всё пытался взглянуть на епископа, но взор несчастного лишь пронизывал его и устремлялся в пустоту. Епископ поднялся и покинул шатёр, подняв на Жеана полные боли глаза и шурша заиндевевшей чёрной сутаной. Жеан бесшумно проследовал к одру Сильвио. Должно быть, он уже принял елеопомазание. На бескровном лбу маслянисто поблескивала крестообразная фигура.

— Мальчик? Ты пришёл! — Голос священника прозвучал не грустно, но будто мечтательно, и, заслышав его, Жеан невольно содрогнулся.

Сильвио, обыкновенно говоривший скоро, живо и отрывисто, теперь неестественно растягивал каждый звук — и даже это давалось ему с огромным трудом.

— Жеан. Стань на колени… выслушай меня… — прошелестел Сильвио. Жеан хотел попросить приходского священника помолчать и поберечь последние силы, но из глубочайшего уважения не смог поступить иначе, кроме как исполнить его просьбу. — Я бы хотел, чтобы сейчас, когда мне по-настоящему одиноко и грустно, те, кто мне… дороги… поистине дороги… были рядом и внимательно слушали меня. Я бы пожелал… видеть здесь и Маттео, но… — Приступ чвакающего кашля сдавил ему горло.

— Тише, тише, — пролепетал Жеан, бережно укладывая Сильвио на постель и тщетно пытаясь унять дрожь в руках.

— Знаешь ли ты… что означает твоё знамя… то, на щите?

Жеан с усилием покачал гудящей головой.

— Благородное знамя. Уходящее корнями в веру… Должно быть, его прежнему обладателю покровительствовал святой Губертус. Рыцарь, родовитый рыцарь почитал его… а не кичился родом… Ты заслуживаешь этого, Жеан. Олень — самый праведный, самый целомудренный среди зверей. Знаешь ли ты историю римского воина, что, завидев серебряного оленя, обратился в христианство? Ты… носишь эмблему самого Христа… Ты достоин, слышишь!

— Сильвио. Прошу вас.

— Маттео… скоро я увижу его. Жеан… все твои восемнадцать лет… ты был мне как сын. Я видел, как ты рос, мужал, умнел, но… истинно говорю тебе… твой брат… ах, как его?.. Твой брат и опекун напрасно щемил тебя в монастырских стенах. Ты избрал правильный путь… теперь ты его избрал. Теперь, о верь мне, я вижу перед собой настоящего Жеана, настоящего мужчину… воина… каким тебе и положено было быть и каким ты… будучи монахом… никогда не смог бы стать. Смерти нет… Внемли, мальчик, смерти нет… И… иди с ми…

— Тише же!

— Смерти нет! — Сильвио снова закашлялся. В окостеневшей груди его страшно, гулко заклокотало.

Сердце Жеана забилось ещё лихорадочнее и болезненнее, в глазах защипало от слёз. Он почувствовал, словно земля уходит у него из-под ног, оставляя лишь непроницаемую пустоту. С самого начала болезни Сильвио Жеан осознавал, какой исход она за собой повлечёт, однако не мог ожидать, что это случится так скоро. Он не хотел думать об этом роковом моменте и до последнего жил смутными, лживыми надеждами, но теперь истина вновь увлекала его в свои беспросветные чертоги. Сильвио не просто духовник и добрый знакомый — вместе его с жизнью рвалась связь с Сан-Джермано, безмятежными деньками в уютном аббатстве, воспоминания о которых были почти единственной отрадой в этой ненавистной осаде.

«Бежать! Скрыться! Забыться!.. Навеки забыться…» — безудержно лепетали губы Жеана, пока он мчался через лагерь в сторону своего шатра, что казался единственным спасительным островком в этой всепожирающей пучине мрака и боли. Образ Сильвио — это землистое лицо, эти потрескавшиеся губы, впалые виски — вновь и вновь представал перед Жеаном, вызывая тошноту и припадочный ужас.

«Это неправильно! Это всё неправильно! Это не Сильвио! Это не он! Сильвио никогда бы не превратился… в такое!»

«Слёзы… почему они не пробиваются?! Взвой же! Взвой от отчаяния!»

Но ни слезинки, ни звука по-прежнему не было, один тупой, каменный ужас.

Однако, как только Жеан рухнул на постель, вожделенная влага наконец заволокла его глаза. Блаженное облегчение нашло сладостным, пьянящим опиумом, и из холода Жеана бросило в кипящий жар. Веки сомкнулись. Он забылся сном, бесчувственным и беспробудным.

«Смерти нет…»

========== 5 часть “Антиохия”, глава VII “Вечный раздор” ==========

Солнце только выступило из-за горизонта, когда Жеан взобрался на скользкую скалу и в тоске устремил взор на бурые дали, оттаявшие, а потому ставшие совершенно неприглядными, после чего мельком взглянул на крепость, грозно возвышающуюся в противоположной стороне, в который раз поймав себя на мысли, как опостылела ему крестоносная доля.

«Почему я всю жизнь должен кого-то терять? Сильвио… я знаю, Господь с любовью примет тебя на небесах, но твоя погибель была так нелепа, так бесславна и притом так незаслуженно мучительна!»

Жеан вспомнил, как весь тот роковой день приходской священник метался в страдальческом бреду, как горячо молился, не в силах при этом связать пары слов и вымолвить «Pater noster». Лишь к ночи Сильвио удалось впасть в благотворное забытье, но под утро Доменико вынес из шатра уже обмякшее, безжизненное тело. Его похоронили на пригорке, и ныне Жеан стоял над его могилой, утирая скатывающиеся по щекам слезинки. Что до него самого, теперь он пребывал в добром здравии. Юное и крепкое тело успешно побороло тяжкий недуг.

Однако душевное равновесие лишь подкосилось. Жеан был разбит и чувствовал, словно у него отняли более чем полжизни — шестнадцать лет, проведённых в монастыре и заложивших основу его существования. Если бы не строгое воспитание Франческо, кем бы он был сейчас? Мертвецом или очерствевшим, неотёсанным бродягой?

«Быть может, мне просто взять да сброситься отсюда на острые камни?» — подумал Жеан и тряхнул головой в попытке избавиться от греховных мыслей. Долг по-прежнему взывал к нему пронзительными мольбами, но мысль о том, что вслед за Сильвио может последовать ещё более дорогой человек — Жеан не хотел думать, кто именно, отвращала от всего: от Цели, от Всевышнего, от заветного Священного Града, оставляя только ненасытный гнев. Гнев на весь Божий мир.

«Зачем, зачем я последовал за Пио в тот день? Зачем сделал это Сильвио, если прекрасно знал свою болезненность? Все мы просто болваны. Именно болваны, как и сказал Ян. Жертвы в когтях каких-то смутных идей… да гнусных и губительных амбиций! Быть может, недальновидный виллан действительно был прав? Быть может, пора бежать? Бежать от этой безнадежной, гадкой участи, которая скоро настигнет каждого из нас! Это только начало, первая печать, только преддверие к настоящему аду на земле!»