Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 16

— Сама справлюсь!

— Как сегодня.

— Прекрати! Я больше не желаю об этом говорить! Давай-ка лучше приступим к упражнениям.

Около получаса усердных тренировок не прошли для Жеана даром. Его потянуло в сон, что было, наверное, даже к лучшему, ведь завтрашний день с самого рассвета сулил крестоносцам целую череду новых испытаний, и, чтобы преодолеть их, каждому было необходимо восстановить как физические, так и моральные силы.

Сегодня Жеан был вынужден подлечь в шатёр к Пио и нескольким незнакомыми крестоносцам, в числе которых не было Рона. Последний был противен Жеану, да и ждать от него чего-то благого отныне было последним делом. Даже сквозь пелену дремоты Жеан думал только о Роне, его богопротивном проступке, а также и о недавних словах Яна, остро врезавшихся в память молодого крестоносца.

Всё ли на самом деле такое, каким кажется?

========== 3 часть “Византия”, глава I “Побережье Византии. Эмихо” ==========

— Господь с вами! — торжественно провозгласил епископ Доменико. Был это высокий, почти что ростом с Боэмунда, седой мужчина бойцового телосложения и нрава, за что его в шутку прозвали Турпеном, сегодня, по случаю Рождества Девы Марии, облачённый в парчовую белую сутану с кружевной епитрахилью.

Ответом ему послужило напевное «И со духом твоим» в несколько тысяч грубых мужских голосов.

Вновь сердце Жеана благоговейно затрепетало. В очередной раз он вспомнил ту Мессу, где Сильвио произнёс вдохновенную речь, что стала переломным событием в жизни как бывшего послушника, так и его самого. Ныне Сильвио, с пылающими от воодушевления глазами, возвышался неподалёку от Доменико, и Жеан не отрывал от него взора, искренне восхищаясь самоотверженностью и отвагой приходского священника, который хоть и «не стал в первых рядах христианского шествия», всё же покинул дом, предварительно заложив необширные земли.

Образ Сильвио невольно навёл Жеана на мысли о родине, что была так далека теперь…

Крестоносцам (или, вернее, доброй половине войска, сумевшей уместиться на кораблях) спустя несколько дней наконец удалось пересечь Адриатическое море и приблизиться к границам Византии, откуда ни Жеану, ни прочим не было пути назад, и от осознания этого юноше, всё ещё не разобравшемуся в своих внутренних ощущениях, становилось не по себе.

На сегодняшней Мессе Жеан молился почти беспрестанно, взывая к победе в грядущих битвах, предотвращении потерь, а также о том, чтобы необратимый выбор его был исключительно верен. Он чувствовал, что молитва эта, как никогда ранее, угодна Богу.

«Молится ли Кьяра о том же?» — спросил себя Жеан и перевёл взгляд на молодую воительницу, стоящую на коленях подле, чьи губы, расплывшиеся в мечтательной улыбке, всё ещё шептали молитву.

Рон, отделённый от Кьяры всего парой крестоносцев, только что окончил молитву и пристально поглядывал на последнюю своими въедливыми свинцовыми глазами, но, встретившись взором с Жеаном, устремил его обратно к скоплению священников.

— А теперь ступайте с Богом, — изрёк Доменико, и Месса подошла к завершению.

— Знаешь, Жеан… признаться, я даже не поняла, о чём молилась. Меня вдруг всю захватило и понесло, так что я толком осознать ничего не успела!.. — восторженно промолвила Кьяра.

— Понимаю, — улыбнулся Жеан. — Как думаешь, в Византии опасно?

— Нет, пока нам точно нечего бояться. Ведь эту землю тоже населяют христиане, и враждовать с ними было бы губительно для нас, равно как и для них самих.

— Наверное, ты права, Кьяра, однако не стоит забывать, что это совсем другие христиане, с собственными традициями, догмами, представлениями о мироздании. Они могут не потерпеть нас на своих землях, решив, что мы настроены враждебно.

— Пути Господни неисповедимы, — сказала Кьяра. — Что есть, то и должно быть… Но всё же я надеюсь, что ничего дурного не случится, и мы благополучно достигнем Анатолии, где наши мечи умоет первая вражья кровь.

— Я тоже надеюсь, но…

«Эй, парнишка!» — насмешливый возглас, раздавшийся из-за спины Жеана, заставил его прерваться на полуслове, и некто грубовато коснулся его правого плеча. Жеан развернулся и завидел перед собой невысокого черноволосого мужчину лет тридцати пяти, крайне неприветливо ухмыляющегося в противные жидкие усики. Он носил мятый, побуревший от грязи нарамник с косым бордовым крестом, и невзрачный серый плащ с дырой на боку хлипко болтался на железной пряжке. Один из кожаных башмаков прохудился, а шпоры порыжели от ржавчины. Но кажется, это не слишком волновало неряшливого рыцаря.

— Мои глаза не лгут, и ты действительно общаешься с ней? — Рыцарь кивнул в сторону Кьяры.

— А в чём, собственно, дело? — сощурилась Кьяра.

Рыцарь невозмутимо продолжил:

— Вот что, братец, советую тебе держаться от неё подальше, если хочешь сохранить остатки достоинства и хоть какое-то уважение в обществе Божьих воинов. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Экая мудрость!

— О чём ты? — не понял Жеан.

— О-о-о, ты ещё спрашиваешь! — скривился рыцарь. — Сдружился с первой распутницей во всей округе и смеешь притворяться, будто ничего не знаешь! Рон лично рассказывал мне, как эта пошлая мерзавка, застав его на берегу Адриатического моря и распустив волосы, предлагала ему жаркие любовные утехи, да ещё в таком тоне, как ни одна прочая шлюха! Да не просто предлагала, а едва насильно не уложила! Женатого мужчину, свято почитающего каждую Господню заповедь! И отнюдь не только ему. И-эх, просил я Рона передать Его Сиятельству, чтоб челядь из войска гнал — одна грязь от неё, а оружие мы и сами отполировать можем!..

— Это сказал Рон?! — ахнула Кьяра, прежде чем потрясённый Жеан успел открыть рот.

— Молчать! — свирепо прикрикнул на воительницу незнакомец. — Не для того тебе пасть дана, чтобы говорить! Ну, парнишка, что скажешь в своё оправдание?

— Нет, — процедил Жеан сквозь зубы, стиснутые в озлобленном оскале.

— Что «нет»? — усмехнулся тот.

— Нет! — неистово заорал юноша. — Рон лжёт! В тот момент я был на обрыве и видел собственными глазами, как он прикасался к Кьяре вне понимания пристойного и отнюдь не по взаимному согласию! Мне удалось прогнать его, после чего…

— Что ж. Выходит, Рон был прав насчёт тебя. Стоило из монастыря сбежать, как невинность прочь! — Рыцарь вразвалку поковылял вглубь лагеря, не дослушав Жеана и, очевидно, не поверив ему.

— Рон, Рон, Рон! — в бешенстве передразнила Кьяра, чьи глаза, метавшие молнии, заблестели от слёз обиды. Оскорбление было неслыханно и, что наиболее досадно, совершенно неоправданно и низко. — Рон! Ненавижу! Презираю!

Теперь Жеану было действительно жаль Кьяру. Рон, изначально произведший впечатление высокоморального и благонравного человека, окончательно разочаровал его. В душу ему невольно закрались сомнения, что он являлся не кем иным, как потомственным рыцарем, прошедшим восьмилетнюю подготовку и давшим обет чести перед лицом самой Вселенской Церкви, а следовательно, и Бога. В стенах монастыря пилигримы не раз рассказывали Жеану о рыцарях, доблестных ревнителях веры, покровителях слабых, защитниках невинных дев, и рассказы эти, вкупе со стихами о Роланде, павшем славной смертью в Ронсевальской битве, да Гильоме — грозе сарацин, что так напоминал ему Боэмунд, с самого детства порождали в воображении Жеана милейшие сердцу образы. Но Рон одним своим существованием разрушил всю сладкую идиллию, какою жил бывший послушник.

«Быть может, он всё-таки не рыцарь?» — с надеждой думалось ему.

Хуже того, ложное свидетельство о Кьяре-распутнице могло дойти до слуха главнокомандующих, в том числе самого Боэмунда, и тогда имя несчастной, ни в чём не повинной девы будет навеки посрамлено. Жеан содрогнулся, представив на мгновение, как толпы истосковавшихся по женской нежности крестоносцев устремятся к шатру воительницы и, разогнав её соседок-монахинь и целительниц, сотворят с ней такое, о чём греховно даже думать.