Девушка с конфетной коробки (СИ) - Стриковская Анна Артуровна - Страница 3

Он обвёл весь класс нашей женской гимназии мутным, но сальным взглядом и сказал госпоже Матильде:

— Ну и цветничок у тебя тут, Тильда! Позволь, я посижу в уголке, порисую с натуры.

После урока противный старикашка ушёл, так и не показав никому, что же он там нарисовал. Мы почему-то решили, что ничего. Это была ошибка. Примерно через декаду я увидела учителя госпожи Матильды у нас дома. Он пришёл к отцу и предложил ему купить портрет дочери.

Нашёл к кому прийти! В нашем городе все знали, что у Иоганна Вюрцля снега в зимний день не допросишься. Более скупого человека не найти. Он и мою маму вместе с братиком уморил: пожалел заплатить ведьме, чтобы роды приняла. Потом ругался: вторая женитьба обошлась ему дороже услуг повитухи, а Вилма не родила сыновей, только дочек. И добро бы был бедным. Нет, вполне зажиточный человек. Торговал отец полотном и постельным бельём, в своей гильдии числился уважаемым торговцем, его торговый дом процветал. Только вот работники у него не держались, слишком часто он задерживал им жалованье.

Вот к такому скупердяю и явился художник с портретом. Развернул тряпку, в которую был завёрнут холст на подрамнике, и продемонстрировал. Затем стал уговаривать отца: портрет такой красавицы, как его дочь, поднимет престиж семьи. Напрасное сотрясение воздуха: Иоганн выгнал старикашку, сказав, что и гаста не заплатит. Он ничего не заказывал, а всякие там, являющиеся без зова, в его доме имеют один шанс: быть спущенными с лестницы. Художник было стал спорить, и тут отец выполнил свою угрозу: выкинул-таки пьяницу за дверь.

Из окошка второго этажа я видела, как тот упал на камни мостовой и больно стукнулся. Затем приподнялся, показал нашему дому кулак и что-то прокричал. Чувствую, проклял папашу. Потом ушёл, ковыляя, и унёс портрет.

Отец счёл инцидент исчерпанным, а зря. Не прошло и двух декад, как во всех конфетных лавках появились коробки, на которых красовалась моя физиономия с подписью «Портрет Труди Вюрцль». Сами же конфеты назывались «Гремонская красавица». Художник подправил первоначальную работу: вместо школьного платья и фартука девушка на картинке носила полупрозрачную шемизетку и корсаж традиционного костюма.

До той поры шоколад в Гремоне продавался только заморский, это был первый местный опыт и вышел он более чем удачным. Коробки, несмотря на высокую цену, расходились как горячие пирожки, а вместе с ними и моя физиономия. Меня стали узнавать на улицах, тыкать пальцем. Это было невыносимо.

Ещё через две декады от меня отказался жених.

За Густава меня просватали ещё в детстве и я росла с сознанием, что вот за этого мальчика я выйду замуж когда вырасту. Он мне нравился. Высокий, симпатичный, внешне чем-то на меня похожий: тоже голубоглазый блондин. Его отец, как и мой, торговал тканями, только не полотном, а более дорогими и изысканными материями: сукном, драпом, велюром, а также тафтой, атласом и муаром. Господин Шнедель был гораздо богаче отца и поэтому в нашем доме считалось, что Густав — очень достойная партия и ему даже разрешалось гулять со мной в саду без присмотра взрослых. Скажу честно: мы пару раз целовались. Глупо, по-детски, но тем не менее. Места у нас очень патриархальные. Если бы кто узнал, случился бы скандал на весь город.

Мы с Густавом ждали только моего выпускного. Сразу после него должны были объявить о нашей свадьбе. И вот примерно за пять декад до этого события господин Шнедель пришёл к моему отцу и заявил, что помолвка расторгнута. Он не может позволить, чтобы портрет его невестки красовался на коробках с конфетами, которые может купить каждый.

Папаша ничтоже сумняшеся предложил ему выкупить права на изображение у конфетного фабриканта. Ага! Ни до, ни после я не слышала, чтобы так орали. Господин Шнедель поносил пресловутую жадность отца на все корки. Вопил, что папаша сам должен был думать головой и выкупить картину у художника, когда тот её принёс. Выходит, он знал, что старикашка сначала побывал у нас и лишь потом отправился к кондитерам? Отец оправдывался, но ничего не помогало. Я где-то понимала резоны Шнеделя и не слишком на него сердилась. Очевидно, что виноват был мой отец. Не зря я тогда чуяла беду.

После этого начались для меня тяжёлые дни. Всего ничего до заключительных экзаменов, надо сосредоточиться на них, а я только и делала, что плакала. До сего момента я считалась не только первой красавицей, но и лучшей ученицей в классе, гордилась этим, а тут забыла обо всём.

Все экзамены я пребывала в каком-то полубредовом состоянии, двигалась и говорила машинально, не думая. Как ни странно, сдала все предметы на отлично, даже не заметив как. Не зря наша классная дама всегда говорила, что у Вюрцль знания к мозгу гвоздями прибиты. Так что руководство школы, хоть и перешёптывалось за моей спиной, но аттестат с отличием зажимать не стало. Зато пострадала госпожа Матильда: её уволили за то, что привела на урок художника-пьяницу. Жестоко, но справедливо.

Когда я вышла из школы, прижимая к груди аттестат, меня у ворот встретил Густав. Рядом стоял экипаж, на котором он приехал. Мой бывший жених, ласково, как раньше, улыбаясь, сделал жест, приглашая меня внутрь кареты. Хорошо, что в эту минуту включилась соображалка и я, вместо того, чтобы туда сесть, задала вопрос:

— Густав, ты хочешь снова сделать мне предложение? Вопреки воле твоей семьи? Тогда правильно было бы обратиться к моему отцу, а не приглашать меня в сомнительную поездку.

Этот гад обиделся и выложил мне всё как на блюдечке.

Он, видите ли, до сих пор в меня влюблён, но после того, как с лёгкой руки скотины-художника моя репутация пошла демонам под хвост, жениться на мне не может. Это повредило бы торговле его отца. Зато предлагает пойти к нему в содержанки. Это торговле не повредит. И пусть я не беспокоюсь, содержание хорошее, ещё и дом в придачу.

Как я его тогда не убила, не знаю. Помню только, что его физиономию украсили царапины от моих ногтей, но не могу сказать почему: я всего лишь наградила его пощёчинами. С двух рук.

Так как это происходило у ворот нашей гимназии, а она стоит на главной площади, назавтра об этой сцене знал весь город.

Вот тогда-то я и узнала, что такое жизнь.

До этого всё по большому счёту было неплохо. Конечно, приходилось экономить на всём, чём можно и нельзя. Даже училась на отлично я не просто так, а чтобы папаше не пришлось платить за учение. Из-за скупости отца Вилма, моя мачеха, сама варила мыло, плела кружева, шила платья и держала кур той мелкой бионской породы, о которой говорят, что эти птички и на камнях прокормятся. Мне регулярно приходилось штопать чулки и крутить ручку крупорушки, а питались мы тем, что готовилось из мясных обрезков, которые приличные люди покупают дворовым псам, хотя денег у папаши хватило бы держать повара и баловать семью изысканными блюдами. Это казалось маленькой девочке лишением и унижением. Ха! Не знаю как там с лишениями, а унижения я хватила полной ложкой как раз в этот период. Дня не проходило, чтобы какой-нибудь скот не пришёл и не начал торговать меня у отца. Брак, естественно, никто не предлагал, только взять на содержание. Самым ужасным было то, что я отлично понимала: отец с удовольствием продал бы меня кому-нибудь, чтобы не держать в доме и не кормить больше. Удерживало его одно соображение: дочь-содержанка положила бы конец существованию торгового дома Вюрцль. После такого скандала гильдия не потерпела бы отца в своих рядах. Спасибо Вилме: она каждый день ездила папаше по мозгам, напоминая об этом обстоятельстве.

Так прошло лето, а в начале осени грянул гром: умерла моя бабушка, мама мамы. Я её плохо знала, она настолько не переваривала моего отца, что не желала появляться в его доме. А вот папаша возлагал на неё большие надежды. Даже назвал меня Гертрудой в её честь. Второе имя — Аделина — мне дали в честь другой бабушки, которую я не могла помнить, так как она умерла задолго до моего рождения.

Так вот. Бабушка Гертруда оставила завещание. Всё своё состояние (немаленькое) она оставила своей единственной внучке (мне), но обставила получение наследства такими условиями, что папаша от злости только скрежетал зубами.