Письмо с вулканического острова (Рассказы) - Яковлев Юрий Яковлевич - Страница 42

Если лихая морская фуражка молодила его, то в очках мичман сразу стал казаться старым. И Алька заметил, что руки у него слегка дрожат. Моряк склонился над прикладом и стал внимательно разглядывать его сквозь очки. Он совсем забыл об Альке. Неожиданно мичман поднял глаза и, глядя поверх очков на мальчика, сказал:

— Подойди ближе. Смотри.

Алька посмотрел на приклад и ничего не увидел. Может быть, то, что нужно было увидеть, можно разглядеть только сквозь очки?

— Что-нибудь написано? — поинтересовался Алька.

Вместо ответа мичман взял Алькину руку и провел ею по ребру приклада.

— Чувствуешь зазубрины?

— Чувствую.

— Здесь восемь зарубок. Можешь пересчитать. Это значит восемь убитых фашистов. Понял?

Алька утвердительно кивнул головой. Но он покривил душой. Он ничего не понял. Просто в его голове мелькнула догадка: наверно, эта винтовка когда-то принадлежала мичману, раз ему известно, сколько фашистов она убила. Тогда Алька спросил:

— А если оттереть всю ржавчину, она выстрелит?

Мичман снова взглянул на винтовку.

— Курок взведен, — сказал он, — значит, винтовка заряжена. В ней есть патрон. А ты что с ней собираешься делать?

Алька поморщился. Ему было стыдно признаваться мичману, что он собирается бросить винтовку в море. Он вздохнул и тихо пробормотал:

— Топить. Мать велела…

Видимо, ответ не понравился мичману. Он недовольно посмотрел на Альку.

— Разве оружие можно топить! — проговорил он хрипловатым голосом. — Это винтовка.

Алька был согласен с мичманом, но попытался оправдать поступок, который ему предстояло совершить. Он сказал:

— Так ее уже кто-то топил…

Мичман не дал ему договорить.

— Что значит «топил»? — вспыхнул мичман, и голос его был сердитым. — Это оружие выронил из рук мертвый боец или матрос. Может быть, он вместе с винтовкой пошел ко дну… А может быть, был ранен. Только он был героем. Видишь, сколько фашистов он уложил? Пересчитай!

Мичман замолчал и еще раз провел ладонью по зазубринам на прикладе.

Море молчало. Казалось, оно вместе с Алькой внимательно слушает каждое слово старого солдата — мичмана. И он говорил правду, потому что, если бы это было не так, море загремело бы бурей. Ведь оно тоже было в те дни. Оно тоже старый солдат.

Алька опустил голову. Он не знал, что ему теперь делать с винтовкой. Может быть, взвалить ее на плечо и уйти туда, где не заставляют бросать старое оружие? Но расстаться с винтовкой героя было уже свыше его сил.

Мичман посмотрел на часы и вдруг резким движением сорвал с носа очки. Он сразу стал молодым и холодным.

— Сейчас начнется, — сказал он. — Ты не боишься стрельбы?

Алька не успел ответить. Где-то за горизонтом по небу прошел тревожный всполох. И сразу, как морские валы, оттуда покатились чугунные раскаты артиллерийских залпов.

Альке хотелось прижаться к мичману. Но он сдержался и только спросил:

— Война началась?

Мичман не расслышал Алькиного вопроса. Всполохи над горизонтом возникали все чаще. И чугунный гром уже гудел без умолку. А море было спокойным. И мичман был спокоен. И Алька больше не спрашивал, началась ли война.

Потом мичман растолковал Альке, что там, за горизонтом, стоит боевой корабль, не видимый с берега. Это он ведет огонь. И это его невидимые снаряды с железным пением пролетают над головами Альки и мичмана и рвутся где-то далеко на полигоне. И что четыре моряка, которых подводная лодка выбросила вместе с мичманом на берег, — корпост корабля Это кор-пост сообщает кораблю, куда ложатся его снаряды, потому что сам корабль за горизонтом и ему ничего не видно.

Стрельба стихла так же неожиданно, как и началась Погасли всполохи, и невидимый корабль перестал стрелять. Мичман посмотрел на Альку: глаза мальчика горели, он не боялся корабельной артиллерии. А к морю со стороны берега уже бежали моряки — корпост, выброшенный с подводной лодки.

— Порядок? — крикнул им навстречу мичман.

— Порядок! — ответил корпост.

Теперь мичману было уже не до мальчика. Он быстро столкнул мягкую круглобокую шлюпку в воду, и моряки с разбегу попрыгали в свое резиновое судно. И снова хрипловатый голос зазвучал над морем:

— И-раз! И-раз!..

Это Алькин знакомый мичман подавал команду.

Мальчик стоял на берегу и провожал шлюпку глазами. Он видел, как шлюпка прижалась к мокрой китовой спине подводной лодки, как моряки выпрыгнули на палубу и стали запихивать свое резиновое суденышко в рубку. Потом они сами один за другим нырнули внутрь. Последним скрылся мичман. Перед тем как исчезнуть, он помахал Альке рукой.

Море слегка заволновалось. Это вода хлынула в балластные цистерны подводного корабля, чтобы помочь ему погрузиться в морские глубины. И лодка исчезла, будто ее и не было.

Тут только Алька заметил, что старая винтовка у него в руках. Наверно, мичман поверил, что Алька не выбросит в море оружие, которое принадлежало герою, и вложил винтовку ему в руки. Алька поднес приклад к глазам и разглядел чуть заметные зазубрины. А потом он стал считать: их было восемь. Восемь фашистов уложила винтовка своим огнем. И еще в ней остался боевой патрон. Он хранится где-то в глубине, куда не доходит вода и не проникает ржавчина. И этот патрон может выстрелить. Когда понадобится.

Алька прижал к себе винтовку и зашагал обратно. Он решил спрятать ее в укромном местечке: в дупле старого тополя. Пусть старый солдат стоит на часах с оружием.

Когда человек в хороших отношениях с морем, это кое-что значит. Море может положить к его ногам не только рваный башмак или клок бурых водорослей — оно может наградить старым боевым оружием и познакомить с мичманом, которого вместе с корпостом выбросила на берег подводная лодка.

Алька шел домой. А море шло рядом и грызло свой сухарь. Оно было тихое и мирное. Но Алька знал, что где-то там, за линией горизонта, ходят корабли, а под водой несут свою службу подводные лодки. И старые солдаты ждут, пока Алька подрастет и придет им на смену.

Почему Алеша вспомнил об этом? Разве ему сейчас до какого-то стеклышка? И при чем здесь протуберанцы?

У Алеши горе. Это оно красит в черный цвет и небо, и облака, и ледяную горку. Если бы горе можно было оторвать от глаз, как закопченное стеклышко, и забросить куда-нибудь далеко-далеко!

На улице морозно. Снег под Алешиными шагами хрустит громко: хруп, хруп, хруп. Но Алеша не слышит своих шагов. Он идет по бульвару в бурой дубленой шубке, видавшей виды, в лопоухой шапке-ушанке, в шершавых варежках на тесемочках (чтобы не потерялись). Глаза у Алеши большие, серые. Но стоит ему улыбнуться, как они сразу пропадают и вместо них остаются две узкие щелочки. На скулах у Алеши веснушки, хотя до весны еще далеко. И на порозовевшем от мороза чуть приплюснутом носу тоже расположилось несколько веснушек. Алеша никогда не обращает на них внимания. Это только мама гладит их пальцами и говорит:

— Если верить твоим веснушкам, то на свете нет ни лета, ни осени, ни зимы. Одна весна.

Бульвар длинный и седой. Нет ему конца — морозному, ледяному, похожему на лесную просеку. Здесь сейчас пустынно, как в лесу, и только краснобокие трамваи, мелькающие за деревьями, напоминают о том, что здесь город. Сегодня воскресенье. Красное число. Но оно для Алеши не красное, а черное.