Трезуб-империал - Данилюк Эд - Страница 31

Старуха опять открыла сумочку, достала небольшой любительский фотоаппарат со встроенной вспышкой и сделала снимок крипты. Сверкнула искусственная молния, мрак подземелья метнулся в сторону, чтобы обнажить в предельной ясности одну из своих каморок, и тут же вернулся назад, окутав чернотой все вокруг.

— Пригодится для какой-нибудь статьи, — пробормотала себе под нос Марта Фаддеевна.

— Давайте пройдем… ну… по периметру, — предложил Северин Мирославович.

— В смысле? Зачем?

— Так просто…

— Что ж… — она вновь медленно заскользила ладонями по кирпичной кладке.

— А что, регалии польской короны так и не нашли? — поинтересовался Сквира, когда свет фонарика удалился от него на добрый десяток шагов.

Впереди послышался скрипучий смех.

— Как быстро вы переключаетесь, капитан! Вы же, вроде бы, место последних раскопок Ореста искали? А теперь вас волнуют польские коронные регалии?

— Я веду расследование, — мрачно отрезал Сквира. Слова женщины его больно кольнули. Вдруг возникло острое чувство, что, пока он теряет здесь драгоценное время, преступники заметают следы, а в головах у свидетелей новые события стирают воспоминания о дне убийства.

Кранц-Вовченко дошла до угла и обернулась.

— Регалий короны здесь уже нет. Они пролежали в костеле сто с лишним лет. Потом, когда Польша вновь появилась на картах мира, их разыскали и вывезли в Варшаву.

И она двинулась дальше, распугивая мечущиеся в свете фонарика черные тени.

Володимир, дом соседей Ревы, 21:10.

Оленка оттолкнула бабушкину руку, шагнула к столу и склонилась над фотографиями. Девочке понадобилось не больше десятка секунд, чтобы покачать головой и уверенно сказать:

— Его тут нет.

Сквира посмотрел на второй снимок слева. Гена Рыбаченко был на нем жизнерадостным, уверенным в себе, красивым, подтянутым. Как и положено демобилизованному солдату, фотографирующемуся для личного дела в военкомате.

— Ты уверена? — спросил Северин Мирославович.

— А я! — серьезно кивнула девочка.

Капитан поднял недоуменный взгляд на Козинца.

— А як же ! — пояснил тот.

— Посмотри еще, — велела бабушка строго.

Оленка послушно стала перебирать фотографии, но было видно, что ей это уже не интересно.

Вокруг стола сгрудилась масса взрослых — бабушка Оленки, две соседки, Василь Тарасович, сам Сквира. Девочка воспринимала столпотворение вполне спокойно. По случаю прихода следователя ее приодели, правда, не успели нацепить бантики. Пока капитан с ней разговаривал, бабушка пыталась как-то совладать с ее черными волосами.

— Какой он был? Как выглядел? — начал расспросы Сквира.

Девочка почесала нос:

— Взрослый. Как папа. В плаще. Обычный.

— Какие у него были… ну… волосы? — Северин Мирославович смотрел, как белая ленточка вокруг ее собранных в хвост волос быстро превращается в аккуратный бант. — Длинные или… э-э-э… короткие?

Оленка пожала плечами.

— А цвет? Темные или светлые?

— Не знаю. Он был в шапке.

— В шапке? — удивился капитан. — В сентябре? В зимней шапке?

— Не-а, — Оленка оглянулась на бабушку. — Не в зимней. В такой, как у папы.

— Это вязаная шапочка, — отозвалась женщина, внимательно следившая за рассказом внучки. — Их еще лыжными называют.

— Понятно. А сколько ему на вид лет?

— Как папе, — предположила Оленка неуверенно. — Как вам.

— Тридцать пять, — опять вмешалась бабушка.

Вот как! По мнению девочки, ее папа и капитан — одного возраста. Все взрослые для детей одинаковы…

 — Значит, мужчина… гм… средних лет… в плаще и лыжной шапочке прятался за забором дома и пошел за Орестом Петровичем, когда тот вышел на улицу?

Девочка снова пожала плечами.

— Когда ты видела этого человека?

— В прошлый понедельник, — серьезно ответила она. — Не тот, который позавчера, а предыдущий. И до того в среду. Два раза.

— А тебе сколько лет? — с сомнением спросил капитан. Уж слишком маленьким казался ему ребенок, чтобы так уверенно называть дни недели.

— Восемь. Во втором классе уже.

Сквира вздохнул. Его Остапу сейчас было шесть. С тех пор, как жена выставила капитана из дома, он виделся с сыном крайне редко. Отгоняя щемящее чувство внутри, Северин Мирославович попытался представить себе, способен ли его сын четко определять дни недели…

— В понедельник, — протянул он, — это когда убийство было?

— Нет, — девочка энергично помотала головой, помешав бабушке захлестнуть концы ленточки вокруг второго хвостика. — Убийство было в воскресенье. А человека я видела в понедельник до того. После школы. Я пошла гулять, а он за углом стоял.

— Часа в четыре, — вмешалась бабушка. — Мы Оленку не выпускаем на улицу, пока не пообедает и уроки не сделает.

Женщина закончила прическу и теперь осматривала результаты своей работы. На голове девочки красовались два роскошных белых банта. Оставшись довольной, хозяйка поднялась.

— Я чай принесу, я сейчас.

— Не надо! — обернулся Козинец, — мы скоро уходим.

Но бабушка уже скрылась на кухне.

— А что этот мужчина… дядя делал?

— Ничего, — ответила Оленка. — Стоял. К забору прислонился, пил пиво и ждал. Когда дедушка Орест вышел, он присел за кустами на корточки. А потом бутылку отбросил и пошел за ним.

— А тебя тот дядя видел?

— Конечно. Я же мимо него проходила.

— Он тебе ничего не сказал?

— Нет. Даже отвернулся.

— Как же ты его разглядела?

Девочка опять пожала плечами.

Сквира вздохнул. Следовало бы, конечно, радоваться. Первый свидетель. Свидетель, который на самом деле что-то видел. Но что именно он видел?

Победного разговора с Чипейко не получится…

Капитан поднялся и пошел к маленькому телефонному столику около двери.

— Позвоню… э-э-э… Рыбаченко, — бросил он Козинцу.

В трубке защелкало. Повисла тишина. Потом раздался длинный гудок.

— Это вы тому дяденьке звоните? — вдруг спросила Оленка за его спиной.

Володимир, у дома Геннадия Рыбаченко, 22:40.

Луна, пробившись сквозь тучи, на мгновение осветила тонущий в ночном сумраке переулок. Тут же облака затянулись, и вновь стало темно. Слабые пятна света, падавшие из окон домов, расположенных в глубине дворов, лишь подчеркивали безнадежную черноту улицы. Тишину разорвал приглушенный гудок тепловоза, с тяжелым пыхтением маневрировавшего на далекой железнодорожной станции.

— Опять нет, — сказал Козинец. — Стремный чувак!

Дом по-прежнему не подавал признаков жизни.

— Я фонарик с собой прихватил, — сообщил лейтенант. — Нужен?

Луч электрического света резанул по глазам. Сквира зажмурился и отвернулся.

Дом номер двенадцать поджидал их безмолвно, угрюмо. Они подошли к нему, перепрыгивая через жидкую грязь, неровные борозды следов шин и присыпанные просевшей щебенкой ямы. Калитка оглушительно скрипнула, разбудив какую-то шавку у соседей. Собака взвизгнула и пару раз лениво гавкнула.

Во дворе, прямо у закрытых ворот, стоял потрепанный красный «Москвич».

— Это его… э-э-э… машина? — капитан растерялся. — Он, значит, дома?

Капот автомобиля был холодным. Все дверцы заперты. Стекла полностью подняты.

— Обойдите дом, — распорядился он. — Я пока постучу.

Козинец что-то ответил, и, подсвечивая себе фонариком, двинулся вдоль стены по направлению к колодцу. Пятно света выхватывало из темноты то запущенные кусты, то безжизненные прямоугольники окон, то потрескавшийся фундамент.

Северин Мирославович поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и постучал в дверь. Каждый удар костяшек пальцев гулом разносился в глубине дома.

— Гражданин Рыбаченко! Откройте! Милиция!

Едва умолк последний звук, тишина немедленно вернулась во двор, окутав его прорванным было одеялом ночного безмолвия.

Сквира опять постучал. Вновь без результата. Дом был погружен сам в себя. Изнутри не доносилось ни шороха.