Еврейские литературные сказки - Перец Ицхок-Лейбуш - Страница 34

А господин со своей дочерью тем временем вышли из садовой калитки и оба оказались передо мной с птицей на плече, и прошли мимо, и я на этот раз не смутился перед господином, а перед его дочерью — смутился, и глаза опустил, и она мне улыбнулась, и света от одного взгляда ее и одной улыбки ее мне хватило на то, чтоб с ночной птицей на целую ночь остаться, и не только на одну ночь, но на множество ночей хватило этого света.

И ее взгляд ошеломил меня, и я едва мог поднять на нее глаза, и господин с дочерью в замке скрылись, а я с ночной птицей после их ухода простоял еще несколько минут, не сходя с места, и вдруг — ночная птица взмахнула крыльями и полетела прочь, прочь, и оставила мое плечо пустым.

И я испугался и пустился вслед за птицей, и увидел я, куда она полетела, и поспешил в ту сторону, и увидел, что она вылетела из замка, и напротив стены его, напротив окошка в стене, на ветке одинокой высокой пихты уселась.

И подумал я, что птица может меня покинуть, и мне снова стало страшно провиниться перед господином и не устеречь замок; поэтому поспешил я к дереву и решил ту птицу либо Добром приманить, либо силой взять. Но тут в стене, в той, что напротив дерева, единственное окошко осветилось, и померещился мне в нем силуэт дочери господина, и успокоился я сразу же и понял: что дерево и стена, что дочь и птица напротив, что это и есть охраняемое, и что это правильное место для птицы…

И я успокоился, а на скале уже была ночь, и птица сидела на дереве лицом к окошку оборотись, а я стоял под деревом и на птицу смотрел.

И в замке все уже стихло, и слуги из пристроек и стойл уложили прежде спать скот, а потом легли сами, и только время от времени из стойла доносился коровий вздох, только время от времени какая-нибудь курица на насесте пугалась.

А что происходило в самом замке, я не видел, и как слуги служили своему господину, не знал, и лег ли он уже спать или еще бодрствует, нельзя было узнать, и спит ли уже его дочь — тоже неизвестно.

Вдруг спустилась ночная птица с вершины дерева на ветку пониже, посидела немного на этой ветке, а потом покинула ее и спустилась еще ниже, — и так, с ветки на ветку, и так все ниже и ниже стала спускаться, и, сидя на ветке, почти что самой нижней и ближней к земле, она тихо повернулась ко мне, и тогда из листвы и перьев ее расслышал я ее голос:

— Уже вечер и все спят, и мы будем сторожить и останемся одни, а ты ведь чужак и не знаешь, что ты сторожишь, а я — здешняя и давно тут живу, и времени у нас довольно, и служба наша только началась, и хочу я тебе службу твою объяснить и долг твой разъяснить…

И она немного помолчала и продолжала:

— Дочь господина ты видел и ее окно напротив — тоже; там ее спальня, и спит она ночью одна, потому что матери нет у нее, а слуг и подружек отец туда не допускает; он-то знает, что повелитель облаков заприметил ее и уже давно ее любит, и давно хочет взять ее себе в жены, и сколько раз уже посылал он гонцов к нему, к ее отцу, и клялся, что готов на все, что ее уста или уста ее отца потребуют: хоть весь жемчуг из моря выловит, хоть все золото из-под земли добудет, и приедет с края света в золотой карете, и возьмет дочь господина ветров в жены, и озолотит ее, и дворец ей и замок среди самых высоких облаков построит; а отец и слышать не хочет, каждый раз посланцам повелителя облаков отказывает, и возвращаются они всегда с пустыми руками…

И глава облаков потерял голову, он любит ее и пылает к ней страстью, и места себе не находит, и бродит вокруг в тоске великой, — и вот, когда в последний раз он присылал гонца и снова получил отказ, он вбил себе в голову и поклялся: живую или мертвую, но он ее получит… И он сговорился с громом и молнией, непогодами и бурями, и отпустил их, пусть что хотят, то и делают, лишь бы ему помогли в его страсти…

И вот гром и молнии помогают ему, и непогоды и бури обрушиваются на нас время от времени, и штурмуют скалу, и хотят разрушить и ее, и замок, и отца убить, а дочь захватить для своего повелителя, и, быть может, им это и удалось бы, быть может, преуспели бы они в этом, если бы не я, ночной страж, и если бы не брат мой олень, страж дневной…

Ты удивляешься, что я зову оленя братом? Но мы оба в один и тот же день были подарены нашему господину, оба в один день стали ему подарком, и это был день его свадьбы; и так как желанная невеста его была сиротой, то день с ночью устроили ее свадьбу, день и ночь обряжали ее, и, провожая ее к жениху в его замок, пожелали ей счастья и хотели дать за ней множество вещей и всякого добра, но юный жених от всех вещей и от всякого добра отказался, и поднял он невесту на свои крылья, и с пустыми руками легок был их полет, и легка была их дорога, и только мне и оленю — я подарок ночи и он подарок дня — позволили они лететь и бежать за собой…

Но благопожеланий дня и ночи хватило ненадолго, и желанная отдала Богу душу совсем молодой, и осталось от нее лишь годовалое дитя, малышка; это дитя теперь выросло, и мы, я и олень, верны ей и преданны ей с детства, и ей — с младенчества без матери — мать заменили, а теперь, когда она выросла, и первые опасности встали у нее на пути, верность наша удвоилась, и преданность наша умножилась, и мы поделили меж собой время: я несу караул ночью, а олень, брат мой, — днем…

И повелитель облаков уже не раз пытался ночью напасть на нас, и всякий раз безуспешно, но сегодня, — я чую это в воздухе тихом, — повелитель снова готовится, и раньше или позже он снова сегодня попытается… Должен ты поэтому смотреть и быть начеку, и если плохо будет дело, и опасность будет близка, должен ты бежать к замку, и во все двери, во все ставни стучать, стучать, и отца ее, хозяина замка, разбудить… Но — тихо! Смотри!

И тут я увидел, как далеко на горизонте сверкнула, как бывает иногда летней ночью после жаркого дня, теплая маленькая и легкая зарница, и после этого стало ветрено, и ветка, на которой сидела птица, качнулась, и перья птицы вздулись, но кругом было все еще тихо, и замок с его этажами, и стойла с садом еще спали, и никто, кроме птицы, ничего в воздухе не чуял.

Но вспыхивали на краю неба одна за другой зарницы, тихо пока и без грома, но все чаще и чаще, и с каждой зарницей ветер крепчал…

И ветер стал сильней, и ясно стал виден серый блеск в стекле и в окошке, и в темном небе задвигались облака, и откуда они летят и куда, нельзя было еще понять, но первый глухой знак грозы, первый раскат глухого грома далеко, где-то на горизонте, в темноте, уже прокатился.

И после первого грома снова наступила на скале тишина, и ветер ненадолго утих…

Потом снова послышался гром, теперь уже сильнее и ближе, и после второго раската грома облака во мраке стали наступать на замок тяжелой поступью, и вся, до того погруженная в тишину и покой, окрестность изменилась, посуровела, и в надвинувшемся мраке я ощутил на себе первые капли дождя, — и сразу, почувствовав что-то, поднял голову к небу и — увидел:

Далеко на краю неба появилось какое-то светлое пятно, будто слабый отсвет пожара стал виден. И понял я, что это повелитель зажег там небо, и что оттуда грядет главная беда, оттуда идет буря.

Так вот…

Тут окликнула меня птица, и велела встать под дерево, и только я встал под дерево, как полил дождь, и раздался грохот, и светлое пятно в облаке приблизилось, и скала и сад на мгновение озарились адским пламенем.

И вместе со скалой пламя озарило и дерево, и птицу, и мне стало ее видно, и увидел я, что молния не испугала ее, и она только нахохлилась, втянула голову и так сидела, и смотрела спокойно, и это означало: «Ничего! Это только начало, самое серьезное впереди!» И снова наступила тьма, и во тьме полил ливень, и заспорили гром и молния, и замок, озаренный молниями, казался убогим, покинутым и брошенным на произвол судьбы, и приблизился повелитель, закованный в броню и огнепламенный, и из своего пламени выглядывал, и целился стрелой и натягивал свой лук, и взор его был устремлен на стену и на окошко в стене.