Олеко Дундич - Дунаевский Александр Михайлович - Страница 10

В тот вечер они разошлись. Чирич уехал на Дон, Дундич остался в приморском городе.

В жаркие дни январского восстания, когда решался вопрос — жить или не жить Советской власти в приморском городе, — одесситы увидели отважного серба на баррикадах *. Вместе с китайскими и чешскими добровольцами он помогал одесским пролетариям громить синежупанников.

Дундич был в кожаной тужурке, без шапки. Его голова была обмотана окровавленным бинтом.

Путь от Одессы к Царицыну был трудным и длинным. После встречи с Колей Рудневым, с которым Дундич успел быстро подружиться, он со своим отрядом попал наконец в большой волжский город. Дундич удивился, когда на берегу русской реки услышал немецкую речь.

— Немцы здесь? — спросил он у капрала Ярослава Чапека, который прибыл сюда на несколько недель раньше.

— Чему удивляешься? — ответил Ярослав. — Я и в Москве их встречал.

— Шутишь?

— Не собираюсь.

— Где же ты их встречал?

— На Первом Всероссийском съезде… * Ярослав был участником съезда бывших военнопленных. Открылся съезд в середине апреля в одном из лучших залов столицы.

Сюда съехались сотни делегатов — представители революционных организаций военнопленных. Они говорили на разных языках, но всех их объединяло одно желание — защитить русскую пролетарскую революцию, которую каждый из них считал международной, глубоко интернациональной, своей.

Ее ураганный ветер снес ряды колючей проволоки, еще не так давно опоясывавшей многочисленные лагеря, расположенные в разных концах России, распахнул двери сырых и темных бараков, где томились сотни тысяч солдат и младших офицеров германской и австро-венгерской армий.

Освободив военнопленных от тюремно-лагерного режима, Советское правительство предоставило им полную свободу передвижения; оно заботилось об их продовольственном снабжении, о медицинском обслуживании. Декрет о военнопленных позволил им стать равноправными членами советского общества. Они сами решали, за кем идти — идти за большевиками и активно поддерживать первые завоевания Советской власти или держаться подальше от русских дел, от революции.

Десятки тысяч вчерашних врагов по фронту пошли за большевиками. К слову «военнопленный» они гордо прибавляли «интернациональный», «революционный», да и Всероссийский съезд назывался съездом военнопленных-интернационалистов.

Рассказав Дундичу московские новости, Ярослав сообщил, что в Царицыне созданы Совет иностранных рабочих и крестьян и иностранная группа РКП(б) * и что ему, как командиру сербского отряда, следует явиться в Совет.

— Он помещается на Московской улице, в «Столичных номерах». Там же находится и царицынская группа иностранных коммунистов.

— А кто заправляет Советом?

— Председатель — Гильберт Мельхер **.

— Немец?

— Да.

— Не пойду! Совет во главе с немцем — это же насмешка! За вывеской «Совет» прячутся немецкие бабушки с волчьими зубами.

— Не дурачься, Дундич! — Чапек строго посмотрел на него. — Дисциплина — для всех дисциплина!

В Совет иностранных рабочих и крестьян Дундич явился лишь после того, как ему вторично была вручена повестка. Он пришел за несколько минут до начала заседания и молча сел в углу. Напротив него, за маленьким столиком, сидел мужчина лет тридцати. Зеленовато-серый мундир свидетельствовал о том, что он из военнопленных.

— Это Гильберт Мельхер, председатель нашего Совета, — объяснил Ярослав, подсаживаясь к Дундичу.

Держа в руках свежий номер газеты, Мельхер громко рассмеялся.

— Читали? — спросил он, обращаясь к находившимся в комнате членам Совета. — Фон дер Буш, кайзеровский министр иностранных дел, требует, чтобы все мы вернулись за колючую проволоку и политикой больше не занимались. Какой наглец! В радиограмме, адресованной Советскому правительству, он требует запрещения собраний и съездов революционных военнопленных.

— Собака лает, а караван идет, — бросил с места Чапек. — Помните, товарищи, в начале нынешнего года двенадцать консулов от имени двенадцати держав *** угрожали и заклинали нас: не вступайте в Красную гвардию, держитесь подальше от русских дел! Чудаки! Никто их тогда не послушал. Ведь русские дела — наши дела, русская революция — наша революция.

— Так и ответим фон дер Бушу, — согласился Мельхер и тут же объявил заседание Совета открытым. Первым он предоставил слово Дундичу.

— Перед немцами отчитываться не намерен! — ответил Дундич, не подымаясь с места.

— Что ты плетешь? — шепнул Ярослав. — Ну и индюк!

— Индюк — птица, а я человек!

— Требую тишины, товарищи! — предупредил Мельхер. — А от вас, Дундич, отчета. Доложите о составе отряда.

— Во вверенном мне отряде… — Дундич сделал паузу, — ни одного немца нет! Ваших соотечественников ищите на Украине, на Дону, на моей родине — в Сербии.

— Я не об этом вас спрашиваю, — оборвал Дундича Мельхер.

— А мне не о чем больше вам докладывать. Лучше скажите, когда австро-германцы перестанут издеваться над сербами, уйдут с Балкан?

— С этим вопросом обращайтесь к императору Францу-Иосифу или к кайзеру Вильгельму, а не к тем, кто проклял их…

— Так ли это, Мельхер? Сколько ворону не три, она останется черной.

В комнате стало шумно. В руках председателя зазвенел колокольчик.

— Ваша национальная ограниченность, ненависть ко всем немцам, — Мельхер сделал ударение на слове «ко всем», — мешает вам понять, почему в дни больших испытаний вчерашние враги по фронту стали друзьями.

— Друзьями ли? Это еще неизвестно, — не унимался Дундич.

Утратив свою обычную сдержанность, Мельхер закричал:

— Дундич! Я лишаю вас слова! Сегодня мы убедились, — продолжал Мельхер уже более спокойным тоном, — что между стихийным революционером Дундичем и сербскими шовинистами, с которыми он будто порвал еще в Одессе, нет большой разницы. Я предлагаю выразить Дундичу политическое недоверие и отстранить от командования отрядом.

Такого финала Дундич не ожидал. Он поднял руку. Председатель предоставил ему слово, но присутствующие были настолько возмущены поведением Дундича, что никто не захотел его слушать.

Предложение Мельхера было принято единогласно.

Тяжело было на душе у Дундича, когда он покинул «Столичные номера». Взволнованный, озабоченный, он шел по скверу, не замечая ни ребятишек, игравших в песке, ни парочек, сидевших на скамейках. В ушах звенело: «Выразить Дундичу политическое недоверие, отстранить от командования отрядом». И это кому выразить, кого отстранить! Разве не дрался он с гайдамаками в Одессе, не бил немцев под Жмеринкой?! Трижды был ранен и трижды возвращался в строй.

— Я покажу им! — говорил Дундич, грозя кулаком в сторону здания гостиницы.

Люди, гулявшие по скверу, тревожно посматривали на военного, разговаривавшего с самим собой.

Но Дундич продолжал сжимать кулаки. Он спорил с собой. В нем боролись два Дундича.

«Покажи им, момче, на что ты способен, — настаивал один, — не гуляй зря по скверу, иди в казарму и расскажи верным тебе людям, как несправедлив был немец Мельхер. Они рассчитаются с обидчиком, пойдут за тобой туда, куда ты им скажешь».

И чудится ему конский топот, задорное гиканье. С шашками наголо, во весь опор несутся его бойцы к «Столичным номерам». У входа в гостиницу стоят Мельхер, члены Совета. Просят пощадить их, обещают больше не вмешиваться в дела сербского отряда, не ставить командира Красной Армии на одну доску с королевским холуем Стефаном Хаджичем, с которым Дундич давно порвал…

Другой Дундич, более спокойный, убеждал: «Подумай, куда ты ведешь верящих тебе бойцов, на какое преступление толкаешь? Ты ведь не анархист Кочин, который начал с громких фраз, утверждений, что анархия — мать порядка, и кончил тем, что превратился в обыкновенного бандита. Неужели ты запамятовал святые слова, написанные на отрядном Красном знамени, — „За мир и братство народов“; забыл присягу, произнесенную перед строем? Ты присягал строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину и без возражений выполнять приказы командиров, поставленных властью рабоче-крестьянского правительства… А Мельхера и других членов Совета поставили иностранные рабочие и крестьяне, которые воюют под знаменами Красной Армии.