Тореадоры из Васюковки (Повести) - Нестайко Всеволод Зиновьевич - Страница 9

— Нет, ничего я не забыл. Но придётся тебе самому следить за Кнышом и разоблачать его. А я не могу тут больше жить. Не могу.

Я помолчал.

— А может, всё-таки не будешь бежать? Перетерпишь, перемучишься как-нибудь.

— Нет, раз я решил — всё!

— А чтоб он сгорел, тот Кукурузо, что надоумил тебя на остров бежать! Что же, мы до старости так и не увидимся? — с отчаяньем сказал я. — С кем же я в цурки-палки играть буду? С Карафолькой что ли?

Ява сморщил лоб, посмотрел на меня, что-то соображая. И, помолчав немного, сказал:

— Почему это не увидимся? Ты один будешь знать про остров.

И будешь иногда приезжать… Робинзон тоже не совсем один был. Потом он спас дикаря Пятницу и вдвоём с ним жил. Так что…

— Выходит, я буду у тебя дикарём, — нахмурившись, сказал я. — Ты, значит, герой… А я дикарь. Вот Кукурузо!

— Да Крузо, а не Кукурузо. Робинзон Крузо. Понятно?

— Это он был Крузо, а ты — Кукурузо. Как раз подходящее для тебя имя. Помнишь, как мы в кукурузе… — И я хихикнул.

Так Ява перестал быть Явой, а стал Робинзоном Кукурузо. Видимо, на роду ему было написано носить выдуманные имена.

«Что же случилось в кукурузе?» — спросите вы.

Охотно вам расскажу. Слушайте.

Однажды (это было прошлой весной) Ява неожиданно предложил:

— Давай, Павлуша, вырастим новый сорт кукурузы.

Я уставился на него: заболел он, что ли?

А он…

— Кукуруза, — говорит, — очень важный сельскохозяйственный продукт, и выращивание новых её сортов — дело большой государственной важности. И вообще селекционеры-мичуринцы очень уважаемые люди — не меньше космонавтов. Вот моя мать, смотри, и депутат, и в Киев на совещания ездит, и в президиуме всегда сидит.

Слушал я, слушал, а потом не выдержал.

— Тю, — говорю, — на тебя! Тоже ещё нашёл весёленькое дельце — кукурузу выращивать.

Посмотрел он на меня, скривился презрительно.

— Ты, — говорит, — Павлуша, дубина. Ничего не понимаешь. Да ты знаешь, что бы это для меня значило, если бы я изобрёл новый сорт кукурузы! Какой это был бы выход! И-эх! Никакая грамматика, никакие штаны не были бы страшны для меня. Начала бы меня мама за штаны или грамматику ругать, а я ей — раз! — новый сорт кукурузы. Она — ах! — и про всё на свете забыла. Кукуруза — это же её жизнь. Освободился бы я от неприятностей навеки.

Кроме грамматики, многие беды Явы были связаны со штанами. Штаны на Яве горели. Любые новые штаны из любого самого прочного материала за полмесяца превращались в отрепье. Потому что такой уж был у Явы характер. Ява не ходил, не бегал, а летал. Если сравнить его характер с авиацией (вы же знаете, я лётчиком хочу стать!), то характер у Явы был реактивный — тысячи километров в час. Прежде всего не выдерживали таких скоростей и перегрузок штанины. Они обтрёпывались внизу, превращаясь в бахрому. Ява сокрушённо вздыхал и подстригал бахрому ножницами. Этим парикмахерским делом ему приходилось заниматься всё чаще и чаще, штаны с каждым разом становились короче. К тому же Ява всё время на что-нибудь напарывался, оставляя на этом «что-нибудь» куски штанов, и в конце концов от Явиных штанов оставался один ремешок.

Да, выращивание нового сорта кукурузы было для Явы делом очень нужным и полезным.

— Ты понимаешь, — убеждал он меня, — это же интересно. Может, мы настоящими мичуринцами станем. Разве плохо? Про нас вся республика узнает. В газетах вот такими буквами писать будут.

— Нет, — сказал я, — не хочу. Я хочу лётчиком. А лётчиков-мичуринцев не бывает, потому что в небе кукуруза не растёт… Пусть уж что-нибудь одно. Да я и не верю, чтобы мы что-нибудь стоящее вырастили. Это же надо и тут иметь, — я постучал себя пальцем по голове, — и работать много. Нет!

— А ты болтун.

— А ты сонная муха.

— А ты… тьфу на тебя!

— И на тебя тьфу!

Крепко мы тогда поссорились. Правда, через два дня мы помирились, но про кукурузу больше не вспоминали. Сразу после школы я поехал в гости в другое село, а когда приехал, Яву не застал — он в пионерлагерь уехал. Так мы с ним целое лето почти не виделись. И встретились, только когда начались занятия в школе. Я, конечно, совсем забыл о том разговоре, который был у нас весной. И вдруг он говорит:

— Знаешь, Павлуша, а ведь я новый сорт кукурузы всё-таки посадил.

Я рот разинул от удивления.

— Бре… — говорю. — Где? Как?

— На мамином участке. Полез я однажды на чердак, искал колёсико, то, что ты мне подарил. А у нас ты же знаешь, на чердаке всегда валяется кукурузных початков — миллионы. Искал я, искал колёсико и вдруг наткнулся на необычный початок — ну просто как поросёнок. Сроду такого не видел. И стрельнуло мне: да это же, наверное, новый сорт кукурузы сам вырастился случайно, и никто об этом не знает. Должно быть, мама его среди других початков не заметила, не обратила внимания. Вот это дело! Счастье само в руки лезет… Вышелушил я зёрна. Ох и зёрна! Если бы я тебе одним зёрнышком по лбу саданул — вот такую шишку бы набил… Пошёл я тайком на мамин участок, самое хорошее место выбрал, повыковыривал то, что было посажено, и целый ряд своим сортом засадил. Ещё и колышки повбивал — для памяти, чтобы не спутать.

— Ну и что? — спрашиваю с нетерпением. — Вырос твой сорт?

— Да, наверное. Я не знаю. Я же в лагерь поехал. Давай вдвоём пойдём сегодня, посмотрим. Давай?

— Давай, — говорю, — раз такое дело, надо идти. Тем более, через неделю-полторы кукурузу убирать будут. Соберёт комбайн твой сорт — дудки ты его тогда найдёшь.

Разговор этот происходил на большой перемене. А когда уроки кончились, Ява сказал:

— Пошли.

— Так, может, — говорю, — сначала пообедаем?

— Да чего там обедать, не умрёшь. Мы быстро. Посмотрим только, и назад. И будешь себе хоть до вечера обедать.

Я вижу, что так ему невтерпёж, и согласился. Может, и в самом деле он новый сорт открыл!

Пошли мы.

Вышли за село, на полевую дорогу.

На небе — ни облачка. Солнце светит, нежаркое, ласковое сентябрьское солнце.

По обе стороны сплошной зелёной стеной, словно лес, стоит кукуруза, высоченная, метра три, а то и больше. Хорошо в этом году уродилась.

Идём мы и идём. Уже и села не видно.

— Долго ещё? — спрашиваю.

— Да нет. Ещё малость, и всё.

После этого мы ещё добрых километра два отмахали. Наконец Ява говорит:

— Вот тут. Видишь, табличка?

Действительно, у дороги торчит на колышке фанерная табличка, а на табличке кривыми буквами написано:

Кукуруза.

Сорт Буковинский № 1.

Участок Надежды Рень.

Площадь 8,5 га.

— Точно, — говорю, — это оно.

— Пошли, — говорит Ява, — теперь вглубь нужно.

Свернули мы с дороги и — в кукурузу. Ява впереди, я за ним.

И сразу будто в джунгли попали. Ох и густая кукуруза! Руками всё время приходится листья раздвигать, чтобы по носу не ударили. А тут ещё и портфель мешает — цепляется. Яву я сразу из виду потерял. Только по шороху слышу, куда идти.

Через некоторое время спрашиваю:

— Ну как? Скоро?

— Скоро-скоро, — слышу далеко впереди бодрый Явин голос. Вот реактивщик!

— Погоди, не спеши так, — кричу, — а то я не вижу, куда идти!

У меня уже дважды портфель из рук выпадал, и щёку я поцарапал о жёсткие кукурузные листья.

Наконец снова спрашиваю:

— Ну как? Нашёл?

— Нет ещё. Густо очень. — И в голосе слышу, нет уже той бодрости.

— Слушай, — говорю, — ты становись на четвереньки и ползи. Потому что так никогда тех колышков не увидишь.

Сказал и сам стал на четвереньки, портфель в зубы, чтоб не мешал, и пополз.

Ползу и молчу — с портфелем в зубах много не наговоришь. Во все стороны гляжу, колышки ищу. С разгона прямо носом в Явины штаны ткнулся. Смотрю — он тоже с портфелем в зубах. Сели мы, портфели положили на землю, дух еле-еле переводим.